Мышеловка

Илья летает по комнате, ищет черновик, грудь часто поднимается, а в его движениях – сладкое дыхание лета, свежая, пружинистая легкость. Злится. Волосы взъерошил. - Да блядь же! Блядь же, блядь же, блядь же, блядь! Сука! Закрываешь за собой дверь. Поднимаешь с пола его толстовку, со стола - счет за доставку. - Как он выглядел-то? - Не помню. Да в пизду, потерял. Или подожди?.. Бросается к шкафу, падает на колени, заглядывает, лезет руками. Под шкафом пусто. У Микки шило в заднице – как у подростка. Задралась на пояс джинсов белая футболка. Мягкая. Он переживает, что разъелся. Зовешь, когда садишься на диван. - Иди сюда? - Такой кусок был хороший, осколочком, все думал, куда поставить… ну поставил, чо! У тебя после четырех часов за смотром материала – жопа каменная. Собирал заставку для Марафона, сам себя обложил хуями и за взятый прерол, и за то, что сам вызвался клеить. Ну заработал бы чуть поменьше, копейки, ну въебали бы перед баттлами хуятины, разницы-то – один хрен в комментах будут бомбить на рекламу, Чейни продался, все хуесосы, мамку ебал, азаза. Когда на него смотришь, шумы в голове стихают. На нем отдыхает глаз. Микки запустил пальцы в волосы. Шарит взглядом по комнате. Губу жует. Припухшую, яркую, как с картинки. - Мышонок? Когда протягиваешь руку, у Микки веки опускаются, едва-едва. Потом он быстро облизывается. И идет к тебе, как во сне. - Потом поищем. Гладишь большим пальцем его мягкое запястье. Кожа тонкая, теплая, находишь вену, проводишь по ней туда-обратно, он выдыхает тихо. Дрожат ресницы. Сам дрожит. Полгода вместе, не ебались только на потолке, но его возбуждение, волнение каждый раз так ярко, так всемерно, оно захватывает, окрыляет, невозможно привыкнуть. Отодвигаешься подальше к спинке. Он смотрит тебе в лицо. Потом на твою ширинку и снова на тебя. Тает, как в чашке пломбир. Залезает к тебе на бедра, неловко немного, но привычно. Крепко сжимает диванную спинку, когда чувствует на себе твои руки. Если бы так стиснул тебя за плечи – были бы синяки. Его задница на ощупь – как подсдутый мячик, от бога сравнил, да здравствуют текстовики, но она упругая, и при этом мягкая, невозможно перестать трогать, внутренняя сторона бедер совсем горячая, когда сжимаешь и гладишь его промежность, из влажного рта рвутся влажные высокие стоны. Они со Славкой похожи немного, совсем не нужная мысль, но у Микки в такие моменты голос чище, глубже, поставленный вокал худо-бедно, в конце концов, он пробует отодвинуться, но едва-едва, только чтоб ты не дал – отодвинуться. Ему нравится, когда удерживаешь, нравится, когда ловишь его руки, когда поднимаешь в воздух. Бьются волны в гранитном русле. У него лицо обалдевшее совершенно, поплыл, на щеках краска, клубника со сливками, целуешь его, кусаешь его губы, раз, другой: очнись, - он отвечает. Давишь между ягодиц, проводишь обеими руками, кончиками пальцев, он трет тебя по груди, настойчиво, остервенело. У него от пота волосы закурчавились. Прижимается стояком к твоему животу. Усаживаешь его плотнее, чтобы почувствовал тебя, он вздрагивает, потом ерзает, сильней заводишься. У него под футболкой соски торчат, прикусываешь через нее, в рот всасываешь, лижешь, ладонь скользит по его мокрой шее, стискиваешь его за бок, щупаешь лихорадочно, как слепой, его напряженный живот, его плечо, он к твоим губам присасывается, прижался к тебе вплотную, трется сильнее, обнял за шею. Это смешно, может, но он от тебя правда с ума сходит, как никто вообще, ни с кем не было так, у него руки ходуном, земля в иллюминаторе, без тормоза, без забрала. В рот тебе слабо постанывает, делай с ним все, что хочешь, он еще попросит, если слова соберет в кучку. У него на шее будут засосы, он вскрикивает, восторженно, истерзанно, на пределе совсем, языком проводишь по его щеке нежной, у него слезы в глазах, гладишь его по голове, киваешь, чтобы ширинку тебе расстегнул. Он вынимает твой член из трусов, поглаживает, надрачивает, чувствуешь, как он ритмично покачивается у тебя на коленях, тоже хочет, конечно, хочет, конечно. Тянешься к столу, не вставая. Контекс ему на руки выдавливаешь. Размазываете друг другу по ладоням. Скользит кожа о кожу. Сжимаешь его пальцы, сминаешь, он твои руки стискивает, потом в кулак тебя берет: - Мышонок. Так ему это нравится. Целуешь в висок, а он прижимается лбом к твоему лбу. - Джинсы спусти. Придерживаешь его, когда он стягивает штаны под коленки. Микки приподнимает зад, ноги раздвинуты, блестит от смазки головка. Его голая кожа остыла почти мгновенно и теперь на ощупь прохладная. Когда касаешься ее, он утыкается тебе в плечо. - Что такое? И целуетесь ласково, с тревожным, отложенным томлением, как подростки, пока размазываешь контекс по его анусу и долго гладишь внутри, едва вставив кончики пальцев, сразу трех. Горячие стенки прямой кишки, кожа бархатная у очка, его так легко поранить, у тебя подушечки пальцев загрубели совсем за последний год, и кажется, что вот-вот сделаешь ему больно, но все в порядке - с ним все хорошо - с тобой ему хорошо. Если бы были в мультике, у Микки ноты изо рта летели бы одной сплошной лентой к потолку, он дрочит вам обоим одновременно, держишь его за пояс, третесь уздечками – - Ден. Кто еще так позовет тебя по имени? - Ден… Сосет и лижет твою нижнюю губу, жестче двигает рукой, подожди, потерпи. - Сейчас. - Пожалуйста. Окровавленная, безоружная, обнаженная мольба в его влажном голосе. Невозможно удержаться. Ни с чем не сравнить. Как огня боишься – вот этого вот. Так потерять себя. Боишься провалиться. Каждый раз, как в цирке за фокусником, наблюдаешь, как он потом снова в себя приходит, собирается по частям, снова с тобой говорит, снова живет как-то, снова человек, отдельный от тебя, снова у него включается голова, более ли менее. Тебе на это не хватит смелости. Тебе, славу богу, не оказаться на его месте. Он сейчас вряд ли вспомнит, как его зовут вообще. Все его неважные-важные вещи, все ваши жаркие споры, его упорные голодные амбиции, его чудесное сердце и горящая жопа, вообще по каждому поводу, - это все исчезло, нету, он стерт начисто, подрагивают бедра, ему тяжело стоять на коленях, проводишь головкой по его дырке, он так тянет тебя за ворот футболки, что она трещит. Когда входишь в него, он вскрикивает, радостно, пронзительно, и опускается резко, до основания. Хочет еще. Хочет сильнее. Встречаешь каждое его движение, опередить, обогнать его. Пальцами по позвоночнику, вниз по пояснице, и он сжимается внутри, долгая, мелкая дрожь, стон теперь тихий, и длинный, такой беззащитный, укладываешь его к себе на грудь, шире раздвигаешь ему ягодицы, медленно его берешь, глубоко, он кусает, потом целует мокрыми от слез губами твое плечо, стиснул тебя за локти, отвечает тебе, охотно, отчаянно. Когда чувствуешь, что он напрягся сильнее, сжимаешь основания его члена, чтобы не кончил до финиша. - Ну подожди меня. Подожди чуть-чуть. Его бесконечные, щедрые, надрывные поцелуи, у тебя руки скользкие от смазки, когда берешь его лицо в ладони. Его рваное, беспокойное дыхание, когда опрокидываешь его на диван. Задирает ноги повыше, упирается стопами тебе в грудь, когда стаскиваешь с него джинсы. Подается вперед, когда снова входишь, так стремительно, так сильно, что тебе немножко больно. И он кричит, когда вбиваешь его в диван. Его тонкая кожа и белое тело из облаков и обещаний. Забрать все, что он даст, все, что сможешь вырвать зубами. У тебя теплое на животе, твоя футболка в сперме, он выгибается в твоих руках и в десять пальцев впивается тебе в спину, когда кончает, мгновенное помутнение, а потом он прижимается к тебе и трется прохладной щекой о твое горло, целует твой подбородок, еще и еще раз. Запах его волос окутывает тебе лицо. - Я тебя очень, очень люблю. Блядь, пиздец, как я люблю тебя. А ты не знаешь, какими словами ответить честно, и это, в общем-то, будет мозгоебство то еще, если попробуешь. Ты обнимаешь его, укладываешься так, чтоб на него не наваливаться, и молчишь, когда он ведет губами по твоему запястью и перецеловывает костяшки твоих пальцев.