попроси у неё добавки

Ты чувствуешь задом жёсткость стульев. Меняешь положение, пересаживаешься, но мягче они не становятся. Делаешь выбор в пользу того, что ближе к двери и с выдержкой ждёшь своего ужина. Закалённое терпение. Стойкие нервы рвутся, как её паутина, но на лице полная невозмутимость и лишь немного подрагивает правый глаз. От усталости, конечно. Ты боишься засыпать по ночам, поэтому поздними вечерами тайком пробираешься ко мне через окно, нелепо закалывая синие волосы. Натягиваешь на тонкие руки кофту, что я тебе дал и, ощущая, как носки промокают в осенней слякоти, что есть силы бежишь. Раз за разом проскальзываешь в мою комнату, не издавая ни звука и просто ложишься рядом, сворачиваясь в клубочек. Клубочек страха и полнейшего отчаяния. Твои лёгкие разрывает болью и дрожью. Озноб пробивает на истерический смех, а затем неугомонный плач. Ты твердишь, что больше не в силах. Что так нельзя. Что уходишь. Что однажды Она найдёт тебя полуголую в кровавой ванне с ножницами в глазницах. Что даже Ад не может сравниться с истязаниями и пытками, которые она приготовила тебе. Что скрежет зубов доводит тебя до истерики каждый раз. Что стук её паучьих ног слышится тебе даже в полном одиночестве тёмной спальни. Только на следующий день ты снова у меня. Снова аккуратно устраиваешься в ногах и разглядываешь потолок, молча, пока слёзы вновь не обжигают щёки. Я вымученно сопровождаю твоё молчанье своим, изредка забывая, что голосовые связки давно сгнили, а ведь так хочется кричать. Так хочется заплакать, зарыдать в голос, чтобы весь этот проклятый «мир» узнал о моих муках. Так хочется перестать видеть твоё уставшее лицо. Так хочется затолкать тебя за дверцу, чтобы ты вернулась к родителям. Но на любые попытки предложить тебе эту авантюру, ты обреченно качаешь головой и сонно кладёшь её мне на плечо. Нельзя. Нельзя, потому что тогда пытки станут только извращённее. Потому что тогда ты обмотаешь верёвку вокруг шеи и привяжешь себя к самой высокой ветке дерева. Твои мысли. Они пугают меня. Что Она с ними сделала? Твои мысли. Они стали такими кровавыми. Они стали кошмарными. Ужасными. Ты воображаешь столь отвратительные вещи, что можешь соревноваться с Ней в пытках. Стены этого розового дома выжимают из тебя последние силы. Последний здравый смысл. Они угнетают тебя, сводят с ума, заставляя всё больше и больше углубляться в эту жизнь. Так нельзя, но ты лишь мельком оглядываешь мои пуговицы, грустно улыбаешься и скользишь кончиками пальцев по острым краям «глаз». Повышенная чувствительность не мешает мне с каждым днём всё увереннее подставлять своё лицо под эти детские ласки. Чем чаще, тем меньше чувствуется боль и ты уже почти без страха касаешься всей поверхностью пальцев жёстких нитей, закусывая губу, чтобы не издавать ни звука. Чтобы не нарушать атмосферу чувственности. Чтобы ничто не мешало тебе запоминать каждую черту моего лица. Чтобы я мог привыкнуть и с уверенностью положить руки тебе на плечи, притягивая ближе, обнимая, сдавливая хрупкую грудную клетку, будто ты исчезнешь с минуты на минуту. Будто всё это сон, или однажды она всё же сломает твою волю и ты согласишься отдать ей жизнь. Всхлипываешь снова, медленно отвечая на неожиданный порыв нежности и неуверенно зарываешься пальцами в неаккуратно уложенные волосы на моей голове. Всегда меня раздражали, но ты просишь не состригать их. Шепчешь какой-то бред про туманность разума и невозможность победить. Абсолютный, кристально-чистый бред, погружает меня в твои собственные мысли, а после и в сон, не разрывая объятий. Обещай мне, что никогда, слышишь, никогда не попросишь у неё ещё. Никогда не попросишь добавки. Никогда больше не назовёшь её Мамой. Обещай, что и завтра придёшь. Обещай, что с каждым днём ты будешь открываться мне, а объятия будут становиться всё крепче. Обещай, что не сдашься, Коралина. Ты чувствуешь задом жёсткость стульев. Меняешь положение, пересаживаешься, но мягче они не становятся. Делаешь выбор в пользу того, что ближе к двери и с выдержкой ждёшь своего ужина. Тарелка со стуком опускается на стол, а к горлу подступает рвотный рефлекс. Нельзя привыкнуть к этому даже спустя столько месяцев. Нельзя научиться контролировать эмоции. Нельзя в итоге жить без них, засыпая у меня на коленях. Сжимаешь меж пальцев вилку и вонзаешь её в макароны. Ощущаешь на языке металлический привкус. Ощущаешь, как рот наполняется слюной и по пищеводу стекают пережёванные остатки червей. Глотаешь снова и снова, не запиваешь, кусаешь ещё теплый кекс, чувствуя биение сердца в ладони. Чувствуя, что кровь течёт по подбородку. Что в стакане чья-нибудь рвота и лучше выпить из лужи, чем из него. Что желудок наполняется мусором и он, кажется, ещё шевелится. Размножается внутри тебя, выгрызает плоть, откладывает личинки и яйца. Стойкость. Закалённость. Нервы рвутся. Ты плачешь, но не у меня на руках. Ты кричишь, но не сжимаешь острыми зубами тонкую кожу на моей шее. Ты лишь истерически стучишь ладонями по столу, прося её не останавливаться. Прося её положить добавки. На Её лице появилась улыбка, а в руках пуговицы. Прости, я не удержал тебя.