Иметь Цезаря или не иметь ничего

— Переспи со мной, и я тебя освобожу. Чезаре взглянул на него, и делла Ровере увидел на его лице проблеск надежды на то, что ещё не всё кончено. Делла Ровере знал, что Чезаре из тех людей, которые никогда не сдадутся, пока не исчерпаны все средства, и не упустят шанс, если он есть. Чезаре Борджиа забыл бы о своих утратах ради того, чтобы ещё один день жить и сражаться. Так он и одерживал свои победы — делла Ровере об этом знал. Чезаре сам обхватил ладонями его лицо и поцеловал в губы. Делла Ровере едва мог поверить, что наконец получил то, чего желал больше всего на свете — возможно, с того самого дня, как молодой Борджиа снял алую шапку и взял вместо неё меч; желал, наблюдая за всеми его яростными, безумными, мастерскими действиями, желал, как он понял сейчас, больше, чем уничтожить его… и не мог поверить, что однажды его получит. Он даже испугался, что его слабость проявится у него на лице, в его поведении, что проницательный Чезаре легко всё поймёт, несмотря на своё положение. Какая победа — коснуться этой кожи, ощутить под рукой волосы. В полной мере воспользоваться своей властью. Избитый, истощённый, в синяках и цепях, измученный телесно и душевно. Пленённый — но всё же опасный достаточно, чтобы был повод лишить его жизни. Непокорный, как и всегда. Ядовитый водоворот власти, что разрушал всех, отталкивал — и всё равно был соблазнителен. Неудержимая сила, в итоге пленённая и обречённая на гибель — и всё же столь прекрасная для взора. Сейчас делла Ровере даже не было дела до крови и грязи, которыми был покрыт Чезаре; это не имело никакого значения. Даже подчиняясь, Чезаре смог взять ситуацию под контроль. Более живой, чем что-либо, что делла Ровере знал; всё равно что коснуться огня. Чезаре разорвал поцелуй. — Так? — презрительно спросил он, но делла Ровере различил лёгкую дрожь в его голосе. — Или ты собираешься просто перегнуть меня через стол? — Нет, — делла Ровере легко коснулся рукой покрытой коркой грязи щеки, чувствуя, как от возбуждения кружится голова, и едва не теряя сознание. — Я собираюсь взять тебя в постель. Ему хотелось испить этот момент, насладиться им. Чувствовали ли себя подобным образом первые люди, когда научились удерживать огонь, запирать его в клетку и использовать для своих нужд? Микеланджело стоило бы обессмертить это в камне — Чезаре Борджиа в цепях, обнажённый, в кровати Джулиано делла Ровере. Ни у одного другого художника это бы не получилось. Делла Ровере хотелось исследовать тело Чезаре, запомнить каждую деталь, каждое прикосновение, запомнить его вкус до конца своей жизни. Ощущение, когда он вторгнется в это тело. Каждый звук. Каждый невольный стон. Каждую каплю пота. Чезаре словно весь был из зубов и стали, но делла Ровере видел в его глазах страх. Знал историю о молодом Маркантонио Колонна и причине его смерти. — Я не собираюсь причинять тебе вред. Чезаре только расхохотался, обнажая зубы, и тогда делла Ровере продолжил: — Я хочу обладать тобой, а не сломать тебя. Всё остальное будет пустой тратой времени. Ты самое соблазнительное животное из всех, когда-либо существовавших. — И что, в этот раз ты собираешься сдержать своё слово? — осторожно и с горечью спросил Чезаре. — Я думаю, ты достаточно в отчаянии, чтобы этого хотеть, — он почувствовал, как лежащий под ним Чезаре приходит в ярость. Ненависть вновь брала верх над отчаянием, что светилось в его глазах с момента признания своего поражения. — Но да, веришь ты мне или нет — подчинись один раз, и ты вновь будешь свободен. Свободен идти куда бы ни пожелал и поднять против меня армию. Тело Чезаре было напряжённым, по-прежнему готовым к борьбе. Он почти не позволял звукам срываться со своих губ. Сжатые зубы — и глаза, что, несмотря на все усилия, выдавали глубоко укоренившийся страх и беспомощность. Уязвимость, что делала Чезаре ещё более соблазнительным, чем былая сила. Делла Ровере захотелось быть нежным, вновь поцеловать эти губы, ласкать напряжённые мускулы, горло, где трепетало биение пульса. Не ломать его, ни за что. Как можно было бы этого захотеть? Чезаре со стоном перекатился на бок. На миг спрятал лицо в ладонях, а затем с печальной улыбкой обратил взор в потолок. — Так ты собираешься меня отпустить? — спросил он мужчину, с которым лежал в постели. Его взгляд выражал опасение, что он зря заплатил своим телом и лишь обрёк себя на презрение и насмешку, — и, отбрасывая одновременно стыд и чувство поражения, он почти смеялся над собой. Утомлённый, проигравший, разбитый и измученный — но далёкий от того, чтобы сломаться. — Да, — ответил делла Ровере. Он вкусил этого тела, вкусил с ним запретного наслаждения. Вполне достойная и справедливая цена. — Ты свободен. — Он наслаждался откровенным недоверием на лице Чезаре, тем, как всё в нём, казалось, противилось мысли, что Джулиано делла Ровере может быть искренним, и как в то же время он не мог удержать возрастающую надежду. — Но ты не обязан уходить. Не обязан быть в бегах, словно собака. Умолять людей, которые боятся тебя, как бешеного пса, каким ты и являешься, дать тебе армию. Оставайся. Будь отныне моим мечом, защитником моего престола. — Было бы величайшим позором разрушить что-то столь великолепное, и делла Ровере осознал, что даже не хотел этого. Да, он позволит Чезаре уйти, если тот отвергнет его предложение, — несмотря на то, что всё его существо кричит о том, чтобы удержать его навсегда. Но если накрыть огонь стеклом, ты не удержишь его — только задушишь. И всё же он хотел удержать Чезаре. Позволить ему сжигать других. — Просто следуй моим приказам, и я верну тебе всю твою власть. Ты будешь завоёвывать Италию бок о бок со мной, как всегда и хотел. Мы не обязаны быть врагами. Ты не обязан быть моим слугой; взгляни, какую власть ты имеешь надо мной. Ведь я знаю, что должен убить тебя, — и не могу этого сделать. — Возможно, это сытая усталость, сонное удовлетворение, всё ещё сковывающее члены, заставили его произнести эти слова. Заставили говорить настолько свободно, показать свою слабость. — Так может, всё же убьёшь? Прямо сейчас? — Чезаре резко рассмеялся. — Ты либо слишком мало мне доверяешь, либо слишком сильно. — Думаю, к нынешнему времени мы оба прекрасно понимаем, чего ждать друг от друга. — И всё это потому, что я позволил тебе меня трахнуть? Слух распространялся со скоростью пожара — Чезаре Борджиа не просто был освобождён, нет, он был восстановлен в командовании папскими войсками и уже вновь завоёвывал Романью, возвращая то, что принадлежало ему прежде и отныне будет принадлежать всегда. Его враги съёживались от страха или бежали — узнав о судьбе тех, кто не поверил рассказам о его возвращении. А в Ватикане кардиналы ожидали его с трепетом, молясь, чтобы он вновь восстал против Папы, забрал войска и остался в своём самопровозглашённом королевстве. Это не было полной победой. Это было просто глупо. В конце концов, он дал Чезаре больше, чем тот — ему. Он поддался искушению, отринул здравый смысл, позволил змию вернуться в эдемский сад. Освободить его означало бросить вызов судьбе, восстановить его в правах было безумием. И всё же он сделал это. Только так он мог понаблюдать за огнём ещё немного, возможно, ощутить его вновь — или, по крайней мере, обжечь им пальцы. Возможно, снедающая Чезаре жажда войны окажется достаточно сильной, чтобы он продолжал соблюдать их соглашение, — а возможно, нет. Но что ж — иметь Цезаря или не иметь ничего.