Бывают дни, когда все катится под откос. У людей его «профессии» такие дни недопустимы, возможен лишь точный просчет, заранее выработанный план. Каждый день удачен, если ты готов выполнить свою работу, и если ты ее выполняешь – день удачен, простой замкнутый круг.
Скажем, до этого удачным день считался, если на небе были тучи, шел дождь или, что вообще идеально, на город надвигался густой туман. Тогда можно было размеренно выпить кофе, выйти на улицу и неспешным шагом направится к «офису». Там – одни и те же лица, запах грима и клея. В офисе кто-то перекидывался париками, кто-то бездумно крутился на стуле, кто-то сидел за компьютером, скуривая уже неизвестно какую по счету сигарету. Кто-то чистил дуло, проверял затвор, перезаряжал магазин; кто-то распаковывал новые иглы для малюсеньких шприцов; кто-то полировал поверхность ножа-убийцы. Тогда можно было достать из гитарного чехла винтовку.
Когда в подвал, некогда бывший, видимо, бункером, вламывался шеф, можно было перестать думать и начинать курить, пока тот раскидывал по столам белые конверты и что-то бурчал. Когда он уходил, можно было распаковывать конверты и смотреть в глаза людям, которые, наверное, сейчас выходили из дома, пили кофе, курили на улицах, целовались под козырьками крыш, бездумно крутились на стуле в нормальных офисах. Смотреть в глаза людям, которых убьешь, было можно, и с его способами работы - только по фотографии.
В тот день алгоритм был вполне привычен. Те же самые действия, превосходный ливень за окном, мрак в квартире. Все по плану ровно до того момента, как в офис заходит размеренным шагом незнакомый человек и целенаправленно идет к его столу, бросает фотку без конверта и внушительную пачку купюр, каждая номиналом не меньше тысячи.
- Мне вас порекомендовали. И я уверен, этот заказ можете выполнить только вы.
- Боюсь, без официального оформ…
- Заказ уже оформлен. К тому же, я заплачу втрое больше за эту работу, если вы согласитесь. Все гарантии у меня есть, и если вы берете залог, а результата я так и не увижу, сбежать не получится.
Ему никогда не платили втрое больше, ему не всегда позволялось взять и часть своих процентов. Было нельзя. С той суммой, которая лежала перед ним, он мог уйти, поменять внешность, документы и место жительства, мог начать жизнь заново, другую жизнь. Ту, где можно было быть простым человеком, выпить пива с друзьями вечером в баре, посмотреть футбол, найти бабу и жить дальше с гарантиями в минимум лет пятьдесят. С доплатой можно было бы эти гарантийные годы прожить еще и в удовольствие, не обременяясь работой в нормальных офисах.
Теперь всем остальным можно было прекратить заниматься своими делами; стул-крутилка перестал скрипеть, раздался звук затушенной сигареты, зеркальце и щетка для волос глухо ударилась о столешницу, магазин спрятался в обойме с глухим щелчком и все затихло. Теперь можно было посмотреть в глаза человеку, который замешкался перед тем, как убить.
- Хорошо, - синхронный выдох, и деньги прячутся в карман. Синхронный выдох, и разочарование висит в воздухе. Синхронный выдох, и теперь можно было ненавидеть счастливчика.
Теперь можно было посмотреть на фотографию.
- Не смотрите на то, как она выглядит, это крайне опасная девка. На обороте вы найдете все то, что мы про нее знаем, и примерное ее местоположение. Предложение ограниченное, и я буду здесь завтра утром, чтобы отдать оставшуюся долю и удостовериться в результате.
***
Она шла по улице в направлении маленькой кафешки на углу улицы, чуть подпрыгивая, качая головой в такт глупой веселой песенке. Остановившись, она продолжила качать головой в такт, закуривая дешевые сигареты.
Она слушала песни с идиотским текстом, курила в удовольствие и, наверное, ненавидела дождливые, пасмурные и туманные дни. А еще она, наверное, улыбалась, смотря в глаза жертвам в упор, пока вкалывала какой-нибудь яд. Теперь можно было ненавидеть, можно было наконец-то что-то почувствовать, что-то, отличное от безразличия.
Сумма в один миллион и договор жгли карман, напоминая о том, что где-то его ждут еще две стопки купюр; напоминая о том, что это последнее дело его карьеры, о том, сколько всего он сможет делать нормального, обыденного и приятного. О том, что скоро можно будет все, что раньше было нельзя. Или можно уже сейчас?
Нельзя было заходить в кафе на углу улицы, нельзя было разговаривать с официанткой, которая и без наушников качала головой в такт глупой музыке, нельзя было смотреть на ее улыбочку, с которой она наверняка сжимала в кармане шприц с какой-нибудь дрянью. Почему же он это делает? Почему спрашивает, когда конец ее смены, ждет ее у служебки и курит в удовольствие, качая головой в такт идиотской песенке?
Она позволяет ему проводить ее до дома, а напоследок целует так, что земля уходит из-под ног. И это ощущение не проходит, пока он бредет домой пешком, пока поднимается по лестнице, ищет ключи и открывает дверь, пока целенаправленно идет на балкон и делает затяжку.
Рука непроизвольно тянется к внутреннему карману куртки, где все еще лежат пачкой деньги и его личная индульгенция. Другая рука тянется за зажигалкой, и через секунду бумага горит, словно ее глаза в свете подъездного фонаря, словно его губы от ее прикосновений. Словно легальный билет в нормальную жизнь, так горел оформленный на бумаге заказ.
***
Теперь было можно все. Можно было появиться на пороге ее квартиры в два часа ночи, разбудить ее трелью в дверь, приказать собирать вещи, помахав зелеными бумажками перед лицом. Можно было оставить в почти пустой квартире гитарный чехол с винтовкой и очечник с маленьким шприцом, наполненным прозрачной жидкостью. Можно было сбежать вместе. Или нельзя?
Только почему-то они вместе идут к ее знакомому делать новые паспорта, идут к его приятелю и делают ей другую стрижку, красят волосы, а ему сбривают длинные патлы под «ноль», утягивают лицо и удаляют татуировку пули на виске. Они вместе бронируют билеты сразу и на поезд, и на самолет в три разных пункта назначения, а едут на автобусе в соседний город. Почему-то, если вместе, то все, что было нельзя – теперь можно.
Теперь можно все.
