Что отдаст свою сладость до капли

Зима в Фезане. Город лежал, притихший, укрытый снегом. Смерть была тихой в это время года — непохожей на кровавое буйство, отметившее прошлые лето и осень; жизнь бесшумно вытекала прочь под ударами холода и голода. Живые ожидали весенней оттепели и возобновления войны — и в городе, и по всему полуострову. Новое крыло дворца, не так уж давно дочиста отмытое от крови ста тридцати девяти выдающихся горожан Фезаны, пережило летнюю осаду и переход города под власть Эспераньи. Теперь здесь размещались войска Вальедо под началом коменданта, оставленного королем Рамиро. Лежа на самой теплой постели в этом крыле замка, среди тончайших льняных простыней из личных запасов нового губернатора Фезаны, Миранда Бельмонте д'Альведа устроила голову на плече у своего мужа и спросила: — Ты влюблен в этого человека? Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь — он дышал медленно и глубоко, теперь, когда они уже закончили заниматься любовью. Именно в этом затишье он вновь заговорил о вражеском комадире, побуждая ее озвучить ту мысль, что с самого лета бродила в глубине ее разума — поначалу как шутка, а позже и всерьез. Сейчас Миранда ожидала ответа, не уверенная в том, что же она хочет услышать. — Думаю, да. В некотором роде, — сказал наконец Родриго. Ее словно отпустило что-то. Она чувствовала боль, но и облегчение тоже. — Разве это не странно? Она повернулась, приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Холодный воздух хлынул в пространство между их телами. Ее волосы упали вперед, задевая подушку, его плечо, его ухо. — Ты встретишься с ним весной, — сказала она. — Вспомни: что я тебе всегда говорю? Он моргнул. Мгновением раньше его клонило в сон. Теперь он полностью бодрствовал, бдительный, как всякий солдат, вызванный к своему посту среди ночи. — Миранда, я не хотел... — В самом деле? — спросила она. Миранда глядела, как меняется выражение на его лице, и знала: до сих пор он не вполне сознавал, чего на самом деле мог бы хотеть; того, что все это время говорил про Аммара ибн Хайрана из Альджейса — ашарита, цареубийцу, каида Картады и, как постоянно напоминал ей муж, поэта — не так, как говорят про достойного врага или даже товарища по оружию. Миранда не пыталась делать вид, будто понимает это. Она встречала этого человека только единожды, летней ночью, за стенами этого самого города, и тогда ее куда больше занимало нечто другое. Она не думала, что узнает ибн Хайрана, если увидит вновь. Но своего мужа она знала. — Скажи мне, что я тебе всегда говорю. Он вздохнул. — Если я пересплю с кем-то еще, ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня. — Родриго. Скажи мне в точности то, что я тебе говорю. Он посмотрел на нее в замешательстве — и вдруг замер. В его глазах мелькнуло понимание, удивление — а еще страх. — Ты говоришь мне, — ответил он, — что если я пересплю еще с какой-нибудь женщиной, то ты либо переспишь с каким-то еще мужчиной, либо убьешь меня. Она улыбнулась ему. Это разбивало ей сердце — но оно разбивалось и прежде, и Родриго всегда исцелял его. — И ничего другого не имею в виду. — Она вновь прижалась к нему. Его рука скользнула вдоль ее спины — привычным, уютным касанием. — Лучше бы тебе вспомнить это, когда наступит весна. Он притих; его дыхание ерошило ей волосы. — Почему ты говоришь мне все это? — Потому что я помню, каким ты был после смерти Раймундо, — сказала она. — И, думаю, ты жалеешь о том, чего не сделал до того, как встретил меня, до того, как потерял его, до того, как сделалось слишком поздно. Я не хочу, чтобы этот человек стал очередным таким сожалением. «А еще потому, что знаю, сколько крови прольется, когда эта зима закончится, любовь моя, — и не думаю, что мы оба это переживем». Ее горло не так сильно болело от слов, которые она произнесла, как от тех, которые сдержала. — Миранда, — произнес он так, как если бы ему тоже было больно говорить. — Я никогда тебе не рассказывал... Но он, конечно же, рассказал: сотню раз и сотней различных способов. И хватит об этом. Ей не нужно было, чтобы он признавался в чем-то, что было ей известно уже долгие годы. — И кроме того, — перебила она его, — я слышала, что он привлекательный мужчина, этот ибн Хайран. — Миранда... — Синие глаза, так мне говорили. Редкость для ашарита. Как ты там сказал, когда я спросила то же самое насчет твоей женщины-доктора? Что ты обучен замечать такие вещи в мужчинах и женщинах. — Она вновь улыбнулась, на этот раз чуть шире, и потерлась щекой о его грудь. — Так что скажи мне, Родриго. Он красив? Она почувствовала движение его руки, и, хоть и не могла этого видеть, представила, как он прикрывает ладонью глаза. — Ты вгонишь меня в гроб. Да, он красив. Ты это хотела услышать? — Да, — сказала она. — Расскажи мне еще. — Миранда! — Почему нет? Ты уже рассказал мне больше, чем я когда-либо хотела услышать, о его мастерстве фехтования, о его искусстве верховой езды, о его стратегическом гении, даже о его стихах. Мне хочется узнать, как он выглядит. — Но зачем? — Чтобы я могла представить это, — ответила она, медленно потягиваясь на нем. Она почувствовала, как замерло его дыхание: как вздрогнула, а следом неподвижно застыла его грудь. — Чтобы, когда ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, когда ты оставишь меня одну в нашей постели, я могла бы закрыть глаза и увидеть вас. Он втянул ртом воздух, шумно, как тонущий. — Миранда. Ты вгонишь меня в гроб, — повторил он — на этот раз неровным, дрогнувшим голосом. «Если только он не успеет раньше, — подумала она, когда он привлек ее на себя, когда она ответила на его растущее нетерпение и стиснула пальцы у него в волосах, на льняных простынях Хусари ибн Мусы. — Если только после того, как ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, ты вернешься домой, ко мне». *** Лето в Силвенесе. Город — то, что оставалось от города — спал некрепко: две армии стояли лагерем у его ворот. Когда поздние сумерки превращались в настоящую ночь, немногие ходили по улицам, и большинство из них поспешно перебегали от двери к двери, положив одну руку на рукоять кинжала или меча. Родриго Бельмонте шел спокойной походкой, опустив обе руки по швам, но одет он был в простой плащ и шляпу, надвинутую на лоб, и кидал внимательный взгляд в сторону всякой тени, мелькавшей на боковых улочках. Его путь лежал в гостиницу, которую он хорошо знал — по крайней мере, когда-то. Девятнадцать лет назад Силвенес всё ещё был гордостью Аль-Рассана, и в ночь, подобную этой, из домов, мимо которых он проходил, лилась бы музыка и доносился бы смех. Он вошел во внутренний дворик гостиницы, вымощенный потрескавшимся камнем, некогда начищенным и выскобленным до белизны, ранившей ему глаза под полуденным солнцем, и посмотрел вверх, на окна. Только в одном горел свет — оно принадлежало угловой комнате на третьем этаже. Хозяин гостиницы смерил вошедшего внутрь Родриго тяжелым взглядом. Как ему и было сказано, Родриго достал из кошелька тяжелую монету и трижды постучал ей, прежде чем положить на столешницу. За это он удостоился неохотного кивка в сторону лестницы. Понадобилось усилие, чтобы предолевать лишь одну ступеньку за шаг, но, добравшись до третьего этажа, Родриго обнаружил, что его сердце бьется так быстро, как если бы он бежал. Он стянул обе кожаные перчатки, прежде чем поднять руку и постучать в дверь. — Проходи, — раздался мягкий голос на ашаритском. Это было тяжелее, чем вступить в битву: открыть эту дверь и зайти внутрь. Аммар ибн Хайран ждал его в ровном свете масляной лампы. Он встал, когда Родриго вошел, и теперь стоял, не улыбаясь и не говоря ничего, пока оба они глядели друг на друга. Человеку не свойственно сильно меняться, подумал Родриго, за один-единственный год. Тяжелый год, безусловно, полный голода, и бессонных ночей, и отчаянных сражений, но у каждого из них за плечами было множество таких лет. Будь они только случайными знакомцами, Родриго вряд ли подумал бы, что Аммар хоть сколько-то изменился. Немного седины у него в волосах, само собой, лицо слегка осунулось, и, принимая во внимание анонимность встречи, он не носил ни колец, ни свою знаменитую серьгу, но всё это были мелочи. Настоящая разница, подумал Родриго, была в глазах. А следом Аммар улыбнулся, и Родриго спросил себя: не вообразил ли он это. — Я начал было сомневаться, придешь ли ты. Родриго недоверчиво рассмеялся. — Думаешь, я упустил бы возможность? Я скорее умер бы от любопытства. — Об этом я и беспокоился, — произнес Аммар. — Что ты позволишь какому-нибудь карманнику перерезать себе горло. — Славная смерть для Капитана Вальедо. Ты почтил бы ее стихами? — Несомненно. То была бы поэма, достойная столетий. — Клянусь светом Джада, Аммар, — сказал Родриго, — я рад тебя снова видеть. Он шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, и был встречен на полпути, ощущая хватку на своих руках и сам сжимая в ответ с равной силой. Он вгляделся в лицо Аммара, пытаясь прочесть что-то о последних месяцах в тенях, отбрасываемых лампой. Затем он опустил руки. — Как Джеана? — В порядке. Тревожится. Она будет рада, что ты спросил, и еще больше рада будет хоть слову насчет ее родителей. — Они в безопасности. У них все хорошо, но они беспокоятся о Джеане. — Можешь передать им, что беспокоиться не стоит, пока я жив. — Передам, — просто сказал Родриго. Аммар опустил подбородок в полукивке. — А Диего? Он улыбнулся: — Остался шрам. И только. Аммар приподнял брови — поначалу удивленно, а затем с восхищением. — Джеана говорила, что так и будет. Но я так до конца и не верил ей. — Наши клирики объявили это чудом божьим. — И чей же бог, по-твоему, сотворил его? Родриго мог почувствовать, как из его улыбки исчезает удовольствие. — Вопрос, которым я задавался не раз, поверь мне. Той ночью ты сказал мне молиться Джаду, но предупреждение ашарита вовремя привело нас к Диего, и руки киндата исцелили его. — Он покачал головой. — Но ты не попросил бы меня прийти на спорную территорию тайно и в одиночестве только для того, чтобы обсудить теологию или справиться о моем сыне. — Нет. — Аммар отступил на шаг, указывая рукой на грубо вытесанный стол у себя за спиной. Этот стол, узкая кровать и два шатких табурета составляли всю обстановку комнаты. — Садись. Я принес вино. Родриго смотрел, как он разливает напиток. Вино было красным, насыщенным, оставляющим дымный привкус на языке и на редкость изысканным. — Даже не пытайся сказать, будто купил это у местного трактирщика. Губы Аммара изогнулись в усмешке. — Едва ли. Расскажи я тебе, сколько времени и затрат потребовалось, чтобы найти в Силвенесе вино, подобное этому... вот, к слову, истинная причина, по какой мы встретились здесь. Я провел целые месяцы без чего-то настолько же хорошего. Хазем запретил вино в офицерских шатрах, и, само собой, мувардийцы не пьют. Никогда не думал, что военный лагерь может быть столь сухим и безрадостным местом. — Что бы они с тобой сделали, если бы нашли тебя здесь? — Они в любом случае хотят моей головы, — беспечно ответил он. — С другой стороны, что бы они сделали с тобой... Но у меня при себе две фляжки этого красного. И я не пробовал ничего настолько же стоящего с тех пор, как мы покинули Рагозу. Родриго повертел стакан в руках. То была неуклюжая, лишенная изящества вещь, недостойная своего содержимого. — Я благодарен, что ты поделился им со мной, Аммар. Так почему мы здесь? Аммар ибн Хайран посмотрел на собственный стакан и поднял его, делая длинный, затяжной глоток. — Мы здесь для того, чтобы я мог сказать тебе, что завтра Язир ибн Кариф пришлет герольда к твоему королю. — Он поставил стакан обратно на столешницу, и тот зашатался на неровной, испещренной выбоинами поверхности. — Он предложит вызов на поединок между предводителями двух армий, дабы призвать божью волю на поле битвы. И я думаю, друг мой, что Рамиро согласится на это. Родриго не мог бы сказать, как долго он просидел с ревущей тишиной в ушах. Поначалу неверие сменилось ужасом, затем — клокочущей яростью, и, наконец, тихой печалью. Его удивило, насколько глухим и знакомым кажется это чувство. Но разве он не знал, что этому придет срок, разве не почувствовал это еще тогда, когда впервые бросил взгляд на этого человека? — Что же, — выговорил он наконец; собственный голос казался чужим, — настал час, когда бог требует от нас завершить это. — И чей же это бог? — вновь спросил Аммар, а затем пожал плечами, движением настолько же пренебрежительным, насколько изящным. — Я здесь для того, чтобы сообщить тебе об этом, и пить до тех пор, пока не кончится это прекрасное вино. Ты присоединишься ко мне? Послевкусие ягод малины и древесного дыма сменилось горечью на его языке. — Какой в этом прок? — В хорошем вине и хорошей компании? За этот год ты изменился больше, чем кажется, Родриго. Если тебе нужно об этом спрашивать. Без улыбки, не отрываясь, он смотрел через стол в искрящиеся весельем глаза ибн Хайрана. — Поединок. Чего ибн Кариф надеется этим добиться? Если я убью тебя, он отступит и уведет мувардийцев за море? Аммар приподнял бровь. — Полагаю, что он скорее рассчитывает на твою смерть. Потребовалось некоторое усилие, чтобы его тон оставался спокойным и ровным. — Чтоб тебя, Аммар, не надо приносить мне новости, которые входят, как нож под ребра, и делать из этого шутку. Вот в чем разница между нами. Зубы Аммара блеснули белизной в свете лампы. — Ты способен назвать лишь только одно отличие? — О том одном, за что я не могу тебя простить. Моя жена говорит, что я слишком много смеюсь над тем, что другие принимают всерьез. Ты же, Аммар... ты смеешься над тем, что разбивает тебе сердце. Ибн Хайран встал и в три шага пересек комнату, подойдя к окну, все еще распахнутому навстречу теплому летнему ветру. Несколько минут Родриго смотрел ему в спину, пока он стоял там, не двигаясь, а затем опустил взгляд на стаканы с вином. Тот, что принадлежал Аммару, был почти пуст. Родриго потянулся за фляжкой и вновь наполнил его. Когда это было сделано, Аммар повернулся обратно к нему и вновь занял свое место, положив руки на стол ладонями вниз. — Что я должен сказать тебе? — тихо, очень тихо спросил он. — Что я скорее отрубил бы себе руку, чем поднял ее на тебя? Ты знаешь это, Родриго. В ответ Родриго протянул руку и накрыл ладонью запястье Аммара. Его пальцы легли на загрубевшую кожу, туго натянутую над напряженными мышцами; он позволил большому пальцу скользнуть туда, где прощупывался пульс, и ощутил отрывисто-резкий бег крови, а затем дождался, пока напряжение спадет, и рука под его ладонью расслабится, пока пульс успокоится и замедлится под его прикосновением. Он позволил себе роскошь задержать это касание еще на несколько ударов сердца, прежде чем сказать: — Да, я знаю это. — Мне не хотелось бы думать, — почти бесшумно произнес Аммар, — будто между нами есть что-то, чего ты не можешь простить. И на это Родриго ответил столь же просто — поднес его руку к своим губам. Он увидел, как изящные пальцы смыкаются вокруг его собственных — жест, продиктованный, подумалось ему, скорее изумлением, чем какой-то иной причиной. Он повернул обе их руки, открывая ладонь Аммара неверному свету, и отпечатал еще один поцелуй на резких складках, которых будет касаться рукоять меча. Только затем он поднял взгляд и посмотрел в глаза столь же тревожно-синие, как всегда — хотя на этот раз в них самих читалась тревога. — Помоги мне Джад, — сказал он. — Неужто я удивил Аммара ибн Хайрана? Аммар откашлялся. — Редкая удача, должен признать, хотя это случалось и прежде — и более того, один или два раза по той же самой причине. Я уже сказал, почему пригласил тебя сюда сегодня. Ты согласился именно поэтому? Нет, едва не ответил Родриго. Давнишний разговор с Мирандой почти успел изгладиться из его памяти, когда сошли зимние снега, и война началась вновь. Он слышал, что ибн Хайрана назначили каидом над всеми ашаритами Аль-Рассана, и принял эту новость с усталым смирением. Разве он не знал, что и это тоже непременно произойдет? В каком-то смысле Родриго был сам виноват в этом — после того, как нашел Галиба ибн Карифа на поле битвы и убил его, расплатившись за тот памятный вечер в начале лета под Фезаной. Когда, узнав о последствиях этой смерти, Родриго снова выступил против ашаритских войск, он вспомнил о словах Миранды, но не позволил себе надолго задумываться о них. Долгие месяцы подряд они с ибн Хайраном преследовали и изводили друг друга при каждой возможности, но ни разу не встретились лицом к лицу хотя бы на краткий миг. Они танцевали по холмам и долинам всего Аль-Рассана, пока наконец не оказались оба в поблекшей тени Силвенеса. И в это утро, когда две армии в ожидании выстроились друг напротив друга по разные стороны широкого поля, в палатку Родриго Бельмонте принесли записку. Она была лишена подписи и написана по-эсперански, но он узнал этот почерк. «Сегодня вечером, в той комнате, где ты однажды выпал из окна». Разумеется, он согласился. У него было немало причин для этого, и он солгал бы, сказав, что предложение Миранды не было одной из них. — Не совсем, — сказал Родриго. — Но не буду отрицать, что это приходило мне в голову. Он смотрел на Аммара — глаза в глаза; проследил взглядом линию носа, вниз к подбородку и горлу, глядя, как движется ямка между ключицами, когда тот сглотнул. Еще чуть ниже — туда, где смуглая кожа исчезала под воротником. Невероятно, но рука Аммара дрожала. Настала очередь Родриго улыбнуться. — Или ты хочешь сказать, что эта мысль не приходила в голову тебе, когда ты писал мне? — Признаться честно — не приходила. Я тоже получил кое-какие дурные вести, понимаешь ли. — А прежде того? — Прежде, чем мне приказали проткнуть тебя мечом? — Да, — кивнул Родриго. — Прежде. Осенью, при дворе Бадира; зимой, когда мы воевали вместе; весной, на улицах Рагозы... — Через два дня я буду изо всех сил стараться убить тебя, — произнес Аммар — медленно, точно примеряясь к этим словам. Он покачал головой. — Мы должны допить это вино. Оно слишком хорошо для того, чтобы расходовать его впустую. А затем я должен отослать тебя к твоему королю. — Это не ответ. — Родриго, что я должен сказать тебе? — Что ты хотел этого так же сильно и так же долго, как я. Мгновение Аммар молчал. Затем отдернул руку и потянулся за стаканом. Родриго успел ощутить горечь разочарования, пока Аммар не поставил стакан обратно, выпив вино, и поднялся на ноги. — Хорошо же, — сказал он. Взявшись за край стола, он отодвинул его в сторону. Родриго не смог бы сказать, встал ли он из кресла — или его выдернули. Стиснув плечо Аммара одной рукой, вторую он запустил в его волосы, притягивая ближе; руки Аммара сомкнулись на его ребрах. Он чувствовал вкус кожи под нижней губой Аммара, вкус вина на его языке; ощущал под ладонью его затылок, острые выступы позвонков на шее. Родриго шагнул было ближе, но руки на его боках удержали его. — Подожди, — произнес Аммар у самого его уха. — Я не хочу спешить. — Сколько, по-твоему, у нас времени? Под нашим командованием — тысячи людей. Нас непременно хватятся. «Сколько времени у нас, дорогой мой, прежде чем я должен буду попытаться убить тебя?» — Пусть даже так. Ты спрашивал, приходило ли мне это в голову, — Родриго почувствовал теплое дыхание на шее, прикосновение губ. — Если ты хочешь знать правду, друг мой — да. Дюжину раз той осенью, сотню — той зимой, и ежечасно, ежедевно — той весной, но ни разу я не представлял, что буду пытаться нагнать ускользающий песок в часах. Я предпочту не торопиться. Его пальцы сжались крепче, затем медленно двинулись вверх. Таким образом сам Родриго нередко успокаивал жеребят — рассчитывая каждое движение, давая привыкнуть к своим касаниям. Эта мысль заставила его улыбнуться: — Как пожелаешь. На этот раз, когда он шагнул вперед, Аммар охотно последовал его примеру. Родриго медленно вдохнул, сокращая то крохотное расстояние, что еще оставалось между ними. Выдохнув, он чуть отодвинулся — ровно настолько, чтобы их губы наконец-то соприкоснулись. Этот поцелуй был медленнее, но зато куда жарче; Родриго оттолкнул прочь отчаяние, что вело его до сих пор, и разрешил себе просто наслаждаться происходящим. Так, как и следовало наслаждаться — он знал, сколь умелым может быть рот Аммара, но одно дело — смотреть, как он складывает слова стихов, и другое — чувствовать эту гибкую силу собственными губами; одно дело — слышать, как он поднимает голос, перекрывая шум пиршественного зала, и совсем другое — поймать низкий, случайно вырвавшийся из его груди стон. Родриго сдвинул ладонь, лежавшую на затылке Аммара, ниже, обводя контур его лица. Никакой колючей щетины. Он тщательно побрился этим вечером. И ты говоришь, что не думал ни о чем таком, когда писал свое приглашение, подумал Родриго. — Во всяком случае, — сказал он вслух, — я смог добиться того, чтобы ты перестал смеяться. Еще один поцелуй — слишком короткий. — Здесь должен быть смех. — Аммар медленно провел рукой по его груди, остановившись на пуговицах легкого летнего мундира. — Должна быть музыка снаружи, и шелковые простыни на просторном ложе, и лампы, чей свет озаряет темные углы. — Ты так это себе представлял? — Родриго снова запустил пальцы в темные, вьющиеся волосы, так похожие на волосы Миранды. Он сдвинул свой вес, соприкасаясь бедрами, и едва сдержал собственный стон. Это, во всяком случае, ничем не напоминало о Миранде. Внизу живота разгорался огонь — неспешно, но неостановимо. — Иногда. Или же иначе — палатка где-то в зимней глуши, жесткая земля под нами. Но снаружи все равно звучит музыка, поют солдаты, сидящие у костра. — Не Джеана? — Нет, — хрипло ответил Аммар; его пальцы проворно расправлялись с застежками. — Нет. Она была бы в палатке вместе с нами, разумеется. Огонь вспыхнул ярче, волны жара прошли вверх, к запястьям, и вниз. Пуговицы наконец расстегнулись, и ладонь скользнула по его обнаженной груди. Родриго, в свою очередь, потянул за накидку, наброшенную поверх балахона Аммара, стаскивая ее с его плеч. — Не уверен, — выдохнул он, — что когда-нибудь прежде задумывался, до чего же раздражают эти ваши одежды. Зубы Аммара легко коснулись его уха. — Позволь мне. Он быстро стянул балахон через голову, оставшись в легкой набедренной повязке. Снять и ее Родриго не успел — Аммар уже занялся его поясом. Расстегнув пряжку, он остановился. — Ты когда-нибудь делал это прежде? — С мужчиной? Нет. К моему вечному сожалению. Аммар кивнул; его задумчивый взгляд странно не сочетался с учащенным дыханием. — Раймундо? Родриго моргнул: — Откуда ты знаешь? — Догадался. Я слышал, как ты говорил о нем несколько раз. Родриго обескураженно хмыкнул. Для того, чтобы рассмеяться, ему не хватало воздуха. Похоже, не только Миранда умела понимать его помимо слов. — А тебе приходилось бывать с мужчиной? Аммар усмехнулся: — Я думал, тебе уже давно следовало понять — большинство слухов не лгут. Он приподнял брови: — Альмалик? Лицо Аммара застыло, почти замкнулось. — Да. — Который из них двоих? — Знаешь, мне куда больше нравилось, когда мы говорили о Джеане. Это был не ответ, но Родриго не стал возражать, особенно когда Аммар снова обратил внимание на застежки его штанов, в то же время направляя его к постели. — Что ж, в таком случае продолжим о Джеане, — сумел выговорить Родриго. — Она знает, где ты сейчас? — Конечно же, я сказал ей. Его ноги уперлись в край кровати, как раз когда Аммар закончил с пуговицами. Родриго стянул штаны с бедер, а потом позволил себе упасть на спину. — Но ты не сказал ей об этом. Аммар смотрел на него — сверху вниз, переводя взгляд с ног к груди, а затем к лицу. Так — внимательно и вдумчиво — он часто смотрел на карты короля Бадира, когда они планировали зимнюю кампанию. У Родриго пересохло во рту. — Она не стала бы возражать. Или стала бы — но только потому, что не могла бы к нам присоединиться. А Миранда — насколько разгневалась бы она, если бы ты выжил и вернулся в Вальедо, чтобы рассказать ей? — Он наклонился вперед, уперевшись коленом в матрас около бедра Родриго. — Мне не придется выживать так долго, — ответил Родриго. — Она в нашем лагере. Аммар изумленно замер. — Она здесь? — Да. — Аммар отступил было назад, но Родриго дотянулся до его лица, удерживая на месте. — Но что с того? — Забудь про своего короля. Я должен отослать тебя обратно к жене. Родриго, через два дня один из нас будет мертв. — У нее есть двадцать лет, проведенных со мной, и двое детей, — Родриго провел пальцем по щеке Аммара. — Я буду с ней завтрашней ночью. За эти несколько часов она не станет меня упрекать. — Судя по всему, что я слышал, — мне представляется совсем наоборот. — Видишь ли, в твоем случае я получил особое разрешение. Он улыбнулся, видя, как Аммар осознает это. — Мне начинает казаться, Родриго, что я не отказался бы получше узнать твою жену. Он не успел ответить — Аммар вновь склонился над ним, и следующие минуты слились в размытое, пьянящее марево ощущений. Он желал этого, но было некое особое наслаждение в том, чтобы не торопясь провести мозолистой ладонью вдоль ребер и живота, по гладкой коже, нарушаемой лишь редкими шрамами. Избавившись от последних предметов одежды, он обхватил рукой член Аммара и восхитился вырвавшемуся у того вздоху. Следом он приподнялся и поцеловал его в открытую шею, а затем осторожно сомкнул зубы на тонкой коже. — Полегче, — предупредил Аммар — небрежно, несмотря на напряжение во всем его теле. — Если только ты не хочешь оставить отметину. Родриго прищелкнул языком. — Мувардийцы решат, что ты был с женщиной, и им уже известно, что ты — самый распутный человек в Аль-Рассане, — отметил он, а следом прикусил ему кожу, на сей раз не слишком осторожничая. Приняв цепкую хватку пальцев у себя в волосах за поощрение, он спустился к ключице, чередуя язык и зубы, наслаждаясь острым привкусом пота и вдыхая слабый аромат духов Аммара. — И кроме того: я хотел бы, чтобы Джеана знала, что я был здесь. Член Аммара дернулся в его руке, и Родриго рассмеялся. Он обводил его по кругу осторожными, любопытствующими пальцами и сделал бы больше, если бы Аммар не перехватил его запястье. — Еще рано, — сказал он. — Лежи. И он начал прокладывать собственный путь вниз — за тем исключением, что не остановился на ключицах. Его рот был столь же искусен в этом, как и во всем остальном, жаркий и настойчивый; его ладони распластались на бедрах Родриго. Родриго слышал, как его собственное дыхание делается прерывистым и поверхностным, и прикрыл глаза, когда зрение начало мутиться. Для него все произошло слишком быстро, чтобы даже выкрикнуть предупреждение. Он излился стремительно, зажатый между ладонями Аммара, между его губ. Он еще не оправился от этого, когда кровать скрипнула, и Аммар забрался на нее рядом с ним. Поверх него, точнее выражаясь. — Мне следует принести извинения за столь неподобающие условия, — сухо произнес Аммар. — Девятнадцать лет назад кровать была шире, — отозвался Родриго, не открывая глаз. — Как ты узнал, что мы останавливались здесь? — Меня в то время не было в Силвенесе, — его голос запнулся, когда Родриго повернулся к нему и протолкнул ногу между его бедер. Он был твердым, точно камень, и даже такое небольшое трение заставило его задрожать всем телом. — Я был... — Продолжай, — он потянулся вниз и, не торопясь, начал двигать рукой. — Я был... не здесь, иначе, думаю, мы бы встретились. Я вернулся в город как раз после того, как Раймундо призвали на родину. Все только и говорили, что о тебе. — Неужели? Я мало что сделал в Силвенесе. — Ты выпрыгнул из окна третьего этажа и остался жив. — Да, — очень серьезно сказал Родриго и открыл наконец глаза, чтобы видеть, как играет свет на лице Аммара, когда он ускорил темп. — Я счел, что это будет наиболее благоразумным способом действий. В этой комнате, видишь ли, находилось трое людей с ножами. — Никто не знал, как тебе удалось выжить. Я заплатил человеку, чтобы он показал мне эту комнату. И обнаружил... Ашар, Родриго! — Да. — Чтоб тебя, — выдохнул он, его собственные глаза теперь были крепко зажмурены. — Я нашел то место снаружи, где ты вбил штырь. — Старая уловка. — Родриго повернул руку. — Я знаю несколько еще более старых. Скажи мне, когда ты ложишься с Джеаной, она... — Но Аммар потянулся через постель, вовлекая его в очередной поцелуй, и слова утратили смысл. После этого всё не продлилось долго. Аммар коротко застонал, и Родриго держал его в объятиях, пока он вздрагивал, затихая. «И этого человека я должен убить», — подумал он, ощущая тепло живого тела напротив своего собственного, прижимая лицо к мокрому от пота плечу. Светильник мигнул и погас. Никто из них не поднялся, чтобы зажечь его снова. И лишь позже, намного позже Родриго нашел в себе достаточно сил, чтобы сказать: — Аммар, если я погибну... нет, тише. Если я погибну, у моей жены останутся сто пятьдесят человек за спиной и королевское слово, что она будет в безопасности. Если погибнешь ты, у Джеаны не останется ничего. — Ответом ему было молчание. — Я отправлю к ней Альвара. Скажи ей, чтобы уезжала с ним, если ты падешь в бою. — Я не намерен облегчать тебе эту задачу, друг мой. — Я не любил бы тебя так сильно, будь по-другому. — Родриго. Я скажу ей, но, дорогой мой, ты должен простить меня. Я не буду плакать вместе с тобой этой ночью. — Не думаю, что я способен смеяться. К утру он возвратится в свой лагерь, где ему предстоит давать объяснения жене и сочинять отговорки для офицеров. К полудню герольды сойдутся на открытой равнине за стенами Силвенеса. К приходу ночи они будут сжимать в объятиях Миранду и Джеану, а на закате следующего дня они выедут навстречу друг другу, чтобы встретиться в последний раз. «Идем, брат, — скажет Аммар, эхом собственных слов Родриго в тот первый день в Рагозе. — Покажем им, как это делается?» И вскоре после этого один из них будет лежать мертвым. — Тогда спи, — произнес над ним мягкий голос поэта, и Родриго повернулся в постели, прижимаясь ближе, сплетая их тела. — Рассвет наступит уже скоро. <u>Примечание автора:</u> "Апология", Ибрагим ибн Утман, XII век, Кордова Не отмечай мое непостоянство, Раз певческий голос Завладел моим сердцем. Некто может быть серьезным в одни часы И беспечным в иные: словно дерево, которое рождает равно флейту певца и лук воина.