Страх и ненависть в Буэнос-Айресе

Этой ночью — бархатной безлунной ночью Буэнос-Айреса — Уилл просыпается от крика Ганнибала. Тот рычит горлом, как загнанный зверь, рычание переходит в вой — и Грэм, уже привыкший к кошмарам Ганнибала о его детстве (пусть и нечастым), привычно кладёт руку ему на грудь. — Ганнибал… Это Уилл, слышишь? Я здесь, я с тобой… проснись… Пальцы Ганнибала сжимаются на его запястье так, что хрустит кость, — но секунду спустя Лектер открывает глаза и ослабляет хватку. — Спасибо, что разбудил, — голос звучит глухо и хрипло. Каждый раз после кошмаров Ганнибалу трудно говорить. — Тебе снова приснилась Миша? — тихо спрашивает Уилл. Придвигается ближе, обнимает Ганнибала, осторожно убирает с его лба взмокшую от пота чёлку. В открытое окно доносится писк летучих мышей (Грэм уже привык различать эти звуки на грани слышимости); тёплый ветерок шевелит шторы. Если выйти на балкон, можно будет увидеть яркие крупные звёзды Южного Креста, сменившего Созвездие Пса, которое Уилл любил отыскивать в ночном небе северного полушария. Не так давно они случайно стали свидетелями, как женщина из органов опеки забирала девочку, у которой за пару дней до того арестовали родителей. Малышка осталась на попечении пожилой соседки — которая громко спорила с чиновницей, пытаясь не позволить забрать ребёнка, а потом плакала; так, что это было слышно даже с улицы. После этого Миша снилась Ганнибалу три ночи подряд — и он тоже кричал во сне, не желая её отдавать… тем, кто был куда страшнее сотрудниц опеки. — Нет, — отвечает Ганнибал и с трудом переводит дыхание. — Лучше бы… лучше бы она… я привык… хоть и редко… иногда даже скучаю… Приснилась Алана Блум. — Согласен, Алана Блум — это кошмарный сон, — мрачно шутит Уилл. Он тоже не забыл, как Алана хотела отдать их обоих Мэйсону Верджеру — на пытки и смерть. — Более чем, — без улыбки соглашается Ганнибал. — Мне приснился проклятый ошейник — только во сне его на меня надевала она… Вполне логичная ассоциация — ведь именно она сдала меня Верджеру. — Не анализируй свой сон, — Уилл снова проводит ладонью по волосам Ганнибала; им обоим приходится по очереди успокаивать друг друга после кошмаров. — Просто перескажи его, чтобы он ушёл. — Это было как в детстве, — глухо говорит Ганнибал. — Как в детстве… я тебе рассказывал — тогда на мне тоже был ошейник, тем, кто меня нашёл, пришлось отдирать его вместе с кожей… — Да, — Уилл осторожно касается пальцами шеи Ганнибала. — Даже следы остались. — Остались, — дыхание Ганнибала снова сбивается — теперь он дышит тяжело, будто после погони. — А Алана их растравила… Мы зря оставили её в живых, Уилл. Зря. Зря убили только Беделию. — Нам немного не хватало времени, — Уилл усмехается жёсткой усмешкой, которой никогда не бывало на его лице прежде, — но снова становится серьёзным, едва заглянув в глаза Ганнибала, полные боли и льда. — Но… наверное, мы можем вернуться, ненадолго… найти её… Я буду рад тебе помочь. Убить… медленно и мучительно… и приготовить — хотя уж в этом-то тебе моя помощь точно не требуется… Правда, — он на секунду умолкает, — я бы хотел, чтобы Марго и их с Аланой ребёнок остались в живых. Они… они нам ничего не сделали. Времени у них перед бегством из США действительно было мало. Сперва они отлёживались и зализывали раны после драки с Долархайдом и падения с обрыва, затаившись, словно израненные звери в норе; потом была последняя встреча и прощальный ужин (как его назвал Ганнибал) с Беделией, а потом — побег через Уругвай в Аргентину. Уиллу запомнились поездка на катере через огромный эстуарий, вода цвета рыжей глины, плещущаяся за бортом, и ивы на берегу, полощущие в этой воде плети ветвей и пьющие корнями воду. Странно и непривычно было видеть эту воду — пресную вместо ожидавшейся по ощущениям солёной; не менее странно, чем южные созвездия на небе. Ганнибал умел виртуозно заметать следы, и, судя по всему, ему удалось оборвать все нити, ведущие к ним. С тех пор они живут здесь, в съёмном доме — по мнению Уилла, размерами напоминающем небольшой дворец. Грэму даже в Буэнос-Айресе удалось подобрать двух бездомных собак, и он любит гулять с ними по вечерам, любуясь, как низко летают ласточки, как тёплый золотистый свет солнца сменяется яркими красками заката, а вслед за этим мгновенно наступает ночь — обрушивается плотным одеялом тьмы, напоенной запахами цветов. Порой Ганнибал — в кожаной куртке вместо привычных деловых костюмов — катает Уилла по улицам ночного Буэнос-Айреса на мотоцикле. Уиллу нравится прижиматься щекой к его спине, обхватив руками за пояс, и видеть его с волосами, растрепавшимися от ветра или от того, что побывали под шлемом. Во время поездок на мотоцикле в Ганнибале словно появляется обычно несвойственное ему озорство — делающее его более молодым и таким же необычным, как многое в Южном полушарии. — Марго Верджер всегда относилась ко мне с должным уважением, — всё ещё тяжело дыша, подтверждает Ганнибал. — Она — да, пусть живёт. Управляет отцовской корпорацией, растит наследника… И — найдёт более достойную партнёршу, чем Алана Блум. — Возможно, она будет тосковать по Алане, — Уилл снова усмехается. — И носить красные розы на её могилу. — Алые розы — это красиво… хоть и несколько банально, — губы Ганнибала тоже наконец трогает едва заметная улыбка. — Но не думаю, что Марго будет страдать уж слишком сильно. После того, что ей пришлось пережить в детстве по вине её брата, она стала человеком, неспособным на чересчур глубокую привязанность. — Тебе тоже многое пришлось пережить в детстве. Но ты способен на глубокую привязанность. Ко мне. — Я — это я, — говорит Ганнибал. В его голосе не слышно ни довольства собой, ни сожаления. — Ты заполнил пустоту в моей душе, Уилл Грэм… пустоту, оставшуюся после Миши… пустоту, которую до тебя не мог заполнить никто, которую я никому не позволял заполнить… Дыхание Ганнибала снова начинает сбиваться, глаза мерцают колотыми льдинками — кошмар не желает отпускать его. Уилл осторожно протягивает руку, касается пальцами давних шрамов от ошейника. — Позволишь?.. — У Ганнибала, кажется, нет сил даже кивнуть в знак согласия, он только часто моргает и издаёт какой-то невнятный гортанный звук. Грэм прижимается к его шее губами, начинает вылизывать языком — словно пытаясь по-собачьи залечить следы, старые и новые. — Попробую помочь… как смогу… Ганнибал вцепляется в плечи Уилла, не замечая, что причиняет боль. — Да… помоги мне, Уилл… — хриплый голос звучит и отрешённо, и надрывно одновременно. Ганнибал упирается лбом в ключицу Грэма, пытаясь продышаться, словно ошейник по-прежнему стискивает его горло. Уилл всё делает правильно, так правильно… понимает без слов, что нужнее всего, и Лектер обнимает его, позволяя зализывать раны — даже те, которые уже никогда не вылечишь. У Уилла получится обезболить, он сможет… Уилл смелеет, широко проводит языком по шее Ганнибала, чувствуя, как пульсируют под кожей сосуды, как пульсирует в душе Лектера боль унижения, пережитого в особняке Верджеров, пусть внешне ему и удалось его тогда скрыть, — и словно пытается утишить эту боль. Железные пальцы впиваются в его плечи, наверняка оставляя багровые синяки, но Уилл не обращает на это внимания. Ответно обнимает Ганнибала, притягивает ближе к себе, продолжая вылизывать тёплым влажным языком его шею. — Я с тобой… всегда… Я бы… я бы жизнь отдал, если бы тебе от этого лучше стало… Ганнибала всё ещё бьёт дрожь, он прижимается щекой к плечу Уилла, но размеренные заботливые движения языка странно успокаивают, помогают не чувствовать тот, другой ошейник, примёрзший к коже, примёрзший к его взорванному детству. Сердце Уилла бьётся тревожно; Ганнибал прикладывает ладонь к его грудной клетке, словно касается живой птицы сквозь эту преграду. Птица, запертая в груди Грэма, рвётся к нему. Лектер закрывает глаза, не отнимая руки, запоминая это ощущение. Он чувствует любовь. Так, как может почувствовать. Привязанность к своей птице. И кажется, сейчас она обнимает его крыльями. — Защищу… от всего… — шепчет Уилл, продолжая лизать шею Ганнибала, поглаживая его всё ещё напряжённую спину. — Как сторожевой пёс… самый преданный, самый верный… Любому горло перегрызу… за тебя… — Уилл… — Ганнибал зажмуривается, пытаясь расслабиться, откидывает голову, повинуется врачующему его языку. — Я знаю, любовь моя… — он гладит птицу в груди Грэма, целует ее сквозь кожу, трётся об неё щекой, стараясь отдать всё тепло, которое может, но не сжечь её. Уилл прижимается к Ганнибалу, гладит плечи и спину, спускается языком вдоль сонной артерии. Язык задерживается в межключичной ямке, Уилл касается шероховатыми губами кожи Ганнибала. Алая птица в груди Грэма вздрагивает, трепещет, бьётся о тюремную решётку грудной клетки, льнёт сквозь преграду из костей и плоти к гладящим её рукам Лектера. — Хочешь… что мне для тебя сделать, что? — Уилл берёт в ладони лицо Ганнибала, заглядывает ему в глаза. — Омлет с чересчур крупно нарезанным луком — как в прошлый раз? — губы Грэма дёргаются в усмешке. — Или… не знаю… ты любишь, когда ноги лижут? Ганнибал отзывается тихим, каким-то беззащитным стоном. Гладит Уилла по голове свободной рукой — той, что не лежит на груди. Грэм смотрит ему в глаза с состраданием, с желанием помочь. Ганнибала почти завораживает этот взгляд. — Ноги?.. — непривычно растерянно спрашивает он. — Не знаю… Ему никто так не делал прежде. Даже Уилл. — Поцелуй меня, Уилл… А потом делай что хочешь. Только не оставляй одного… — наконец говорит Лектер. В его глазах надломленность и беззащитность, словно тот мальчик, которого он давно в себе похоронил, который замёрз насмерть лютой зимой 1944-го, снова пробудился к жизни, почувствовав отвратительное прикосновение ошейника и собственного бессилия. — Не оставлю, никогда… люблю… больше жизни… — Уилл гладит чуть вздрагивающими пальцами лицо Ганнибала, тянется к нему, прижимается губами к тёплым губам — таким… родным. Чуть углубляет поцелуй, целует долго и нежно — пытаясь напоить через дыхание любовью и заботой, забрать боль. — Знаешь… давай я тебя всего вылижу, зацелую… сверху донизу… пока язык не онемеет… — он снова проводит языком по шее Ганнибала, прижимается к влажной от слюны коже губами. Во рту Уилла словно растворён анестетик, он покрывает боль тонкой корочкой, чтобы помочь зарубцеваться ране. Лектер тихо обнимает Уилла за талию. — Можно… — он смотрит измученным взглядом, отчаянно желающим снова вернуть гармонию. — Да, сделай так… сделай, любимый… — он исступлённо гладит Грэма по затылку. Уиллу можно довериться, можно открыться, показать все шрамы, внутренние и внешние… только ему, никому больше… Уилл гладит тело Ганнибала медленно и осторожно, касается его губами. Бьётся не только фарфор, сталь тоже может сломаться… — Давай ты ляжешь на спину… так удобнее… Ганнибал не сопротивляется, откидывается спиной на белоснежные простыни. Грэм вытягивается поверх него, снова прижимается губами к ключице, ласково проводит ладонями по плечам. Лектер смотрит на Уилла с какой-то усталой завороженностью — словно часть его оцепенела и никак не вернёт себе чувствительность, реальность, тактильность. Тихо выдыхает, зарывается пальцами в тёмные, вечно растрёпанные кудри — кажется, они живут своей жизнью, тем не менее всегда отражая смятённое, противоречивое настроение своего хозяина. Но сейчас Грэм точно знает, что делать. Ганнибал позволяет себя целовать, ненавязчиво гладить; тело Уилла такое тёплое, оно словно старается отогреть его собственное тело, застывшее и униженное. — Согрей меня… — просит Ганнибал, проводит рукой по лопатке Уилла. — Согрей, пожалуйста… — Согрею… согрею… всё своё тепло отдам… — бормочет Уилл, начинает покрывать тело Ганнибала поцелуями, вычерчивать языком замысловатые влажные дорожки, оглаживать ладонями стальные мышцы под гладкой кожей. Сейчас он не пытается возбудить — только заласкать, занежить… Спускается от шеи и плеч по груди, ласкает языком соски, прижимается щетинистой щекой в районе солнечного сплетения. Даже самому опасному из хищников нужны забота и ласка… Ганнибал думает, что, наверное, так чувствуют себя русалки. Когда после плена на суше их наконец опускают на берег у самой воды, позволяя волнам омыть измученное тело, потускневшую чешую, давая окрепнуть под тихой лаской прибоя, прежде чем снова вернуться в родную стихию. Если русалки существуют… Поцелуи Уилла как вода. Ими нужно напитаться, вобрать кожей эту энергию жизни, заставить тело снова ощутить тепло и безопасность. Ганнибал лежит, раскинув руки, полуприкрыв глаза, иногда проводя ладонью по затылку Грэма, чтобы хоть как-то откликнуться, дать что-то взамен. Ласка проникает в тело медленно, сперва оставаясь лишь на поверхности, но, кажется, Уилл решил использоваться всё время, что у них есть. Лектер тихо выдыхает, когда язык проходится по соскам — тонкое, пьянящее чувство. Уилл кладёт голову ему на грудь — словно прижимается к сердцу сквозь вскрытую грудную клетку. И больно, и хорошо. Как нужнее всего. — Уилл… — шепчет Ганнибал. — Я люблю тебя… — И я тебя, — тихо откликается Уилл. Грэм слегка возбуждён — он думает только о том, чтобы залечить душевные раны Ганнибала, но тело помимо воли реагирует на близость, и наполовину вставший член прижимается к ноге Лектера. Вопреки обыкновению, Уилл почти не замечает этого, не пытается потереться — спускается языком ниже, по животу Ганнибала, легонько щекочет кончиком впадинку пупка. Лектер тоже едва возбуждён, ему тоже не до того, на дне глаз по-прежнему плещется боль — но её уже меньше… Уилл проводит ладонями по бёдрам Ганнибала, не касаясь члена, соскальзывает ниже. — Я же обещал ноги полизать? — спрашивает он. Улыбается, не поднимая глаз, но знает, что Ганнибал чувствует его улыбку. — Я… я всё сделаю… всего себя отдам… только чтобы тебе лучше стало… — он опускает голову, касается губами ступни Ганнибала, проводит языком вдоль подъёма. Ганнибал тихо выдыхает, откидывает голову, закрывает глаза. Язык Уилла касается нежно, щекотно, так искренне — словно тёплый пушистый цветок одуванчика. Маленькое лето во впадинке пупка. Прикосновение губ, тёплого цветка к ступне… так непривычно. Ганнибал сперва хочет приподняться, а потом просто доверяется Уиллу, доверяется ощущениям — ласковым, тревожащим что-то внутри. Трогательно, легко. — Уилл… — Ганнибал сам не замечает, как имя Грэма снова срывается с губ. Хотелось бы вплестись пальцами ему в волосы, но не дотянуться — и Лектер просто сжимает простыню. Уилл приподнимает ногу Ганнибала обеими руками, начинает вылизывать всю ступню — широко проходится языком по подъёму, посасывает и слегка прикусывает пальцы, дразнит кончиком языка промежутки между ними, ласкает твёрдую шероховатую поверхность стопы. Кладёт вылизанную, чувствительную после ласк ногу себе на плечо и принимается за вторую. Ганнибал всё же приподнимает голову — и зачарованно смотрит на Уилла. Непривычная ласка отдаётся внутри чем-то тонким и безумно будоражащим, хотя и ненавязчивым — как прикосновение шелка к обнажённой коже, которое лишь спустя какое-то время может пробудить желание. — Уилл… — он хотел бы сказать, как ценит то, что Грэм делает, как это интимно, хорошо, дорого для него — но получается только вновь произнести имя и попытаться вложить все в него. Ноги Ганнибала лежат на плечах Уилла, Грэм легко касается губами и языком голеней, гладит их ладонями, чувствуя щекотное прикосновение волосков. Снова смотрит в лицо Лектера, в его глаза, в которых медленно тают колкие льдинки боли. Мелькает мысль о двусмысленности — или, наоборот, о недвусмысленности — их позы, но Уилл быстро прогоняет её. — Хочешь, отсосу? Или… что ещё мне сделать? Ганнибал смотрит на Уилла с нежностью, раненостью, жаждой тепла. Протягивает к нему руки. — Иди… Иди ко мне… Уилл берёт Ганнибала за руки, и тот утягивает его на себя, тихо выдыхает, когда их обнажённые тела соприкасаются. Гладит Грэма по волосам, убирая за уши непокорные пряди. Медленно, даже чуть несмело касается губами губ, целует мягко, нежно и долго. Внимательно и серьёзно смотрит в серые глаза. — Я хочу тебе довериться… Уилл на секунду замирает, не сразу осознав, что имеет в виду Ганнибал. Потом сглатывает, глаза темнеют, прижатый к бедру Лектера член становится твёрже. Грэм чувствует, как больно сжимается в груди и подозрительно щипет в глазах — от пронзительной нежности, от благодарности за доверие… Не отводя взгляда, он обнимает ладонями лицо Ганнибала, гладит большими пальцами скулы. — Как скажешь… — Уилл наклоняется, целует губы Ганнибала быстро, горячо и порывисто. — Я не обману твоего доверия, обещаю… буду самым нежным, самым чутким… и если не захочешь, мы потом об этом ни разу не вспомним… — он гладит Лектера по груди, целует на этот раз в шею — и мягко тянет за плечо. — Ляг на живот… я… — Грэм снова сглатывает и, смелея, добавляет: — Я ещё не полностью тебя вылизал… Ганнибал смотрит на Уилла завороженно и ласково, как почти никогда и ни на кого не смотрел. Послушно переворачивается на живот, слегка разводит бёдра, прижимается щекой к белой подушке. Даже это действие кажется непривычным… как и всё, что за ним последует. Но он хочет, чтобы Уилл стал ближе и в этом плане, чувствует внутреннюю готовность довериться — так, как как не мог до этого довериться никому. Грэм склоняется над ним, на мгновение ткнувшись небритым подбородком в плечо, едва коснувшись грудью спины. Ганнибал прикрывает глаза, потом поднимает голову, обернувшись через плечо прежде, чем Уилл отстранится слишком далеко. — Я хочу это помнить, Уилл. Правда хочу. — Хорошо, — тихо откликается Уилл. Коротко и ласково целует Ганнибала в губы, потом в плечо. — Я сделаю так, чтобы тебе было что помнить… и чтобы воспоминания были приятными… самыми приятными, какие только могут быть… — он проводит ладонями по спине Ганнибала, очерчивает крылья лопаток — сложенные крылья хищной птицы, опаснейший хищник, подставивший горло, — и процеловывает сверху вниз дорожку вдоль позвоночника. Трётся щекой о спину Ганнибала, царапая колючей щетиной, опускает руки на ягодицы, гладит их, слегка сжимает, разводит в стороны. В груди по-прежнему горячо и тесно; из правого глаза срывается одинокая слезинка и падает на спину Лектера. — Я тоже хочу это запомнить… будет одним из самых моих драгоценных воспоминаний… — Уилл собирает во рту слюну, опускает голову, проводит языком между ягодиц Ганнибала — и донёсшийся тихий выдох Лектера звучит в его ушах сладчайшей музыкой. Грэм обводит пальцем края тугого отверстия, дразнит, поглаживает. Ганнибал тихо стонет — стон, больше похожий на вздох. Уилл ласкает его так интимно, так… правильно сейчас. Прикосновения скользят по коже, стекают вниз, будто вода, естественная природная стихия, очищающая, возвращающая к началу. Он прогибает спину под этой лаской — хищник, доверяющий человеку, когда-то выбравший его. Они выбрали друг друга. Ганнибал чувствует, как по телу проходят нити и ленты тончайшей сладости. — Ганнибал… твоё тело закрыто так же, как была закрыта душа… ты открыл мне душу… так откройся полностью… — шепчет Уилл и начинает ласкать закрытый вход уже не пальцем, а языком. Снова раздвигает руками ягодицы Ганнибала, надавливает кончиком языка, побуждая раскрыться. — Откроюсь… — отзывается Ганнибал и чуть шире разводит бёдра. Такое можно позволить только Грэму, ему одному. Как в свою душу можно впустить лишь его. Тело отвечает на действия Уилла едва заметными, но такими искренними движениями, оттенками и полутонами. След от ошейника больше не тянет, не сдавливает горло, почти растворяется в этих касаниях. Лектер откидывает голову, закрыв глаза, словно изучая собственное удовольствие. Уилл гладит ягодицы и бёдра Ганнибала, ласкает языком тугое, так неохотно раскрывающееся отверстие. — Привстань… — он легонько тянет Лектера за бёдра, побуждая встать на четвереньки; тот непривычно покорно подчиняется. Теперь доступа ещё больше; Уилл быстро облизывает большой и указательный пальцы, снова гладит края отверстия — и, слегка раздвинув их пальцами в стороны, проникает языком насколько может глубоко. Продолжает гладить Ганнибала второй рукой — бёдра, ягодицы, поясницу. Ганнибал тихо стонет. Что-то внутри него протестует против такой позы, но он не сопротивляется Уиллу, послушно подставляется, опускает голову. Грэм дразнит, ласкает его так сладко, так хочет доставить удовольствие, вылечить боль — этому невозможно отказать. Лектер чуть шире расставляет бёдра, подаётся назад к ласкающим рукам — глубоко дыша, иногда сжимая простынь пальцами. — Уилл… — Ганнибал… — откликается Уилл — и снова начинает бесстыдно потрахивать языком сладко сжимающееся, влажное от слюны отверстие, гладит чуть вздрагивающие бёдра. Ужасно непривычно видеть Ганнибала таким — полностью открывшимся, доверившимся… и как же щемит в груди от этого доверия… Уилл отстраняется, прижимается щекой к пояснице Ганнибала, трётся, покалывая щетиной. — Ганнибал… — лёгкая дрожь чужого тела снова ощущается под пальцами. — Всё хорошо? Мне… продолжать? — Да, — хрипловато отвечает Ганнибал. — Да, продолжай. Только… можно, я лицом повернусь? Хочу тебя видеть… Я просто… Прости, Уилл… — он оборачивается на поднявшего кучерявую голову Грэма, протягивает руку, желая притянуть его к себе. Наконец делает это, утыкается носом в плечо. — Я могу ноги задрать… если на спину лягу… чтобы тебе удобней было… Прости, если всё испортил. Ты… ты замечательный… И я правда хочу тебе отдаться, — Ганнибал смотрит на Уилла, впервые за очень долгое время своей жизни чувствуя неловкость. — Да… да, конечно… — Уилл порывисто прижимает голову Ганнибала к своему плечу, целует в макушку. — Нет, это ты прости… я не подумал, что тебе может быть некомфортно… — он обнимает ладонями лицо Ганнибала, оглаживает большими пальцами скулы. — Ты ничего не испортил… я тебя хочу… да, задерёшь ноги и… — Уилл мягко опрокидывает Ганнибала на спину, проводит ладонями по его груди и плечам. — Я вижу тебя, Ганнибал, — голос Грэма становится ниже и увереннее. — И ты тоже будешь меня видеть. Не отрывая взгляда тёмно-серых глаз от лица Ганнибала, Уилл шарит по прикроватному столику, берёт тюбик со смазкой и, чувствуя всё нарастающее возбуждение, выдавливает прохладный вязкий гель себе на пальцы. Ладонь Ганнибала гладит Уилла по щеке, пальцы убирают завиток волос за ухо, глаза смотрят ласково и как-то очень интимно-благодарно. — Спасибо. Мне правда было хорошо и до этого… но так лучше… — он тянется, целует Грэма в губы, устраивается удобнее, немного поёрзав, шире разводит ноги. — Я люблю тебя. Не бойся, все будет хорошо, Уилл… Иди ко мне. Я хочу стать твоим. — Станешь… — тихим хрипловатым голосом произносит Уилл и, помедлив долю секунды, касается ягодиц Ганнибала, проводит между ними скользкими пальцами, нащупывает уже увлажнённый слюной вход. Осторожно вводит один палец, массирует, сгибает его; гладит Лектера второй рукой по животу, по груди, оглаживает согнутую в колене длинную стройную ногу. Ганнибал хрипло выдыхает, когда Уилл медленно входит в него пальцем. Ощущение непривычное, но отзывается сладостной тонкой волной, особенно если смотреть на Уилла… Он чуть приподнимает бёдра, сам двигаясь навстречу, касается рукой второй руки Грэма. Уилл добавляет второй палец, со странной смесью страсти, нежности и какого-то почти благоговейного восторга глядя на доверчиво раскинувшегося перед ним, предлагающего себя Ганнибала. Ловит малейшие изменения выражения его лица. — Я тоже люблю тебя… и хочу, очень хочу… — третий палец проскальзывает внутрь, Уилл наклоняется, почти ложась на Ганнибала, ловит губами сорвавшийся с его губ хриплый выдох. — Всё хорошо? Взгляд Ганнибала говорит: я верю тебе. Его руки обвивают шею Уилла, гладят гибкую спину. Тело принимает тяжесть тела, губы находят губы, удовольствие становится сильнее. — Да… да, все хорошо, Уилл. Не бойся… Ты… удивительный… — Ты тоже… только для меня… такой — только для меня… — шепчет Уилл, продолжает гладить и растягивать тугие горячие мышцы, сгибает пальцы, разводит их в стороны. Пальцы второй руки переплетаются с пальцами Ганнибала, сжимают их, словно пытаясь успокоить… успокоить Ганнибала Лектера, наводящего страх на всех, кто о нём знает… на всех, кроме него, Уилла Грэма… Средний палец касается простаты, с губ Ганнибала срывается новый вздох, и Уилл продолжает массировать там же, целует Лектера в шею, проводит по ней языком. Наконец медленно вытаскивает пальцы, сглатывает, секунду медлит. Выдавливает на ладонь ещё геля, тщательно смазывает себя и, чувствуя, как замирает всё внутри, подхватывает Ганнибала под колени. — Ты… готов? — спрашивает Грэм, и голос срывается. — Да… да, готов, — Ганнибал смотрит в глаза Уилла, обнимает его плечи. Заласканные мышцы чуть болят от удовольствия, предвкушают ещё большее; через несколько секунд Ганнибал чувствует, как Уилл осторожно толкается в него, и откликается тихим стоном, смыкает лодыжки на пояснице Грэма. Руки скользят на ягодицы, подталкивают внутрь, гладят, чуть сжимают. — Я люблю тебя… Всегда буду любить… Единственный мой… Внутри у Ганнибала горячо и тесно — настолько, что у Уилла перехватывает дыхание. Он слишком давно не был в ком-то — с тех пор, как вступил в отношения с Ганнибалом, всегда отдавался сам, а Ганнибал ласкал его рукой или ртом… и сейчас Уиллу кажется, будто всё происходит впервые в жизни. В каком-то смысле всё действительно впервые: впервые — в теле мужчины, впервые — в теле Ганнибала… В груди разливается невыносимая нежность, по спине проходит дрожь желания, Уилл скрипит зубами, пытаясь сдержаться, не толкнуться сразу до конца — но Ганнибал подталкивает его, принимает в себя, и Грэм погружается в пульсирующий жар по основание, чувствуя, как от полноты ощущений кружится голова. — И я тебя… мой… теперь совсем мой… — едва осознавая, что говорит, Уилл медленно подаётся бёдрами назад. Ганнибал хрипло выдыхает в ответ на это движение, и Грэм, окончательно пьянея от страсти, выскальзывает полностью, закидывает ноги Лектера себе на плечи и входит снова. На этот раз ему удаётся попасть под нужным углом — с губ Ганибала снова срывается стон. — Люблю, — повторяет Уилл, глядя в запрокинутое к нему лицо, в затуманенные страстью ореховые глаза. И начинает двигаться. — Да, теперь совсем твой… совсем… — хрипло отзывается Ганнибал. Его пальцы крепче сжимают спину Грэма, вцепляются в лопатки, Лектер сам подаётся навстречу движениям Уилла, раскрываясь под ним, желая этой близости как чего-то особо сокровенного, чего-то, что не оставит в их отношениях ни единого потаённого уголка, ничего, что они не видели бы друг в друге. Он тянется поцеловать Грэма, и тот накрывает его губы своими. Ганнибал никогда никого не впускал в свое тело, но сейчас чувствует, что именно с Уиллом это правильно — с ним единственным. С ним можно быть самим собой даже так. — Я тоже тебя люблю… Ты — лучшее, что со мной случилось… — Лучшее… да, лучшее… — эхом отзывается Уилл, и становится понятно, что он имеет в виду то же самое. Что самое лучшее, что случилось в его жизни, — это Ганнибал Лектер, каннибал и серийный маньяк. Человек, которого он любит больше жизни. Пальцы Ганнибала впиваются в его спину, горячая теснота обнимает плоть; тронутые сединой светлые волосы Лектера растрепались, на лбу и висках выступили бисеринки пота. Ганнибал выглядит непривычно ранимым и уязвимым, и от этого сладко туманится рассудок. Уилл убыстряет толчки, поглаживает лежащие у него на плечах ноги Ганнибала, горячо целует его в губы, непривычно нежным жестом убирает со вспотевшего лба светлую чёлку. — Всё забудешь… всё плохое… мой… — выдыхает он. Ганнибал отвечает на поцелуй, губы сладко вливаются в губы Уилла, язык проникает во влажную шелковистость рта. Он тянется и касается ладонями лица Грэма, гладит, чувствуя под пальцами колкую щетину. — Да… с тобой всё забуду… только это… только твоё сердце… только оно существует… — он дышит в такт толчкам, рука спускается на грудь, туда, где бьётся мятежное и преданное сердце Уилла Грэма. Уилл погружается в тело Ганнибала размеренно и глубоко; его сердце вздрагивает под рукой Лектера, словно дикая птица, льнущая к руке единственного человека, которому доверяет. Он ласкает языком язык Ганнибала, обводит острую — чересчур острую — кромку зубов, гладит поросшую густыми волосами грудь, сжимает пальцами соски, добавляя остроты ощущений. В груди Ганнибала тоже льнущая к родной руке птица — и обе сейчас взмахивают крыльями в унисон. Уилл скользит рукой ниже, по дорожке жестковатых волос на животе, поглаживает тугие яички и напряжённый горячий член. — Только мы с тобой, Ганнибал, — хриплым полушёпотом откликается он. — Только мы… — Да, только мы… никого больше… между нами… — Ганнибал чуть повыше обнимает бёдрами Уилла, двигается с ним в унисон, отрывисто стонет, когда рука Грэма проходится по его плоти. Сейчас кажется, что за окном шумит океан, его мерный гул поднимается и спадает, волны накатывают и отступают, чтобы потом снова затопить берег белой пеной и солью, стирая следы и отметины, делая поверхность песка ровной и плотной. Ганнибал толкается в руку Уилла, наслаждаясь неспешностью его ласки, желанием продлить удовольствие, исцелить, заполнить друг друга без остатка, переплестись телами и душами. — Любовь моя… Единственная… — А ты — моя… — мышцы Ганнибала раздвигаются, принимая Уилла, впуская по основание, сильные ноги сжимают талию; они снова одно целое, как и тогда, когда Ганнибал берёт его… как и всегда… они всегда — одно целое… Грэм накрывает ладонью член Ганнибала, слегка сжимает, начинает ласкать в такт своим толчкам. Продолжает гладить второй рукой бедро, живот, грудь; целует в колено, в губы, в шею, вдыхая чуть пряный аромат влажной кожи Лектера. И чувствуя, как от затуманенного, доверяющего взгляда ореховых глаз птица в груди на миг складывает крылья, становясь пушистым тёплым комком. Ганнибал выгибается на постели, дышит глубоко и часто, принимая ласки Уилла, врачующие его душу. Толкается в руку, утыкается во влажную шею Грэма. — Мне хорошо с тобой… так… Правда, очень хорошо… — И мне с тобой… и так… и когда ты меня… всегда хорошо… — Уилл сплёвывает на ладонь, чтобы скользило лучше — пусть это и выглядит не слишком романтично, — снова плотно обхватывает член Ганнибала, ласкает от головки до основания, продолжая погружаться в головокружительный пульсирующий жар и поддерживать второй рукой под колено. Ловит губами губы Лектера, легонько прикусывает нижнюю. — Да, Уилл… ещё… ещё немного… — сбивчиво бормочет Ганнибал, то глядя на Грэма широко распахнутыми глазами, то откидывая назад голову. Он несколько раз вскидывает бёдра и изливается в руку Уилла, сжав его внутри себя, уткнувшись влажным лбом в плечо. Жаркая пульсация мышц сводит с ума, горячая сперма Ганнибала течёт по пальцам… Грэм ещё пару секунд гладит обмякающий член, вытирает руку о живот Лектера и снова подхватывает его обеими руками под колени. — Потерпи… ещё чуть-чуть… я сейчас… я скоро… — несколько резких толчков в сжимающуюся вокруг тесноту, губы касаются виска Ганнибала, сцеловывают выступившие солёные капли пота — и Уилл тоже кончает, даже не подумав о том, что, возможно, Ганнибал хотел бы, чтобы он вытащил член перед оргазмом. Он падает на Лектера сверху, обнимает его, судорожно прижимает к себе — и слышит, как их сердца бьются в унисон, словно крылья птиц, взмывших в брачном полёте. — Спасибо, — шепчет Уилл — почти беззвучно, но зная, что Ганнибал слышит. — Спасибо… что доверился… — он осторожно подаётся бёдрами назад, слышит хлюпанье собственной спермы и, спохватившись, добавляет: — Прости… я в тебя… ты, может, не хотел… Ганнибал обнимает Уилла одной рукой — влажная кожа липнет к коже, — гладит растрёпанные кудри, тянет Грэма выше. — Нет, я хотел… С тобой — хотел. Я не жалею, Уилл, слышишь? — он гладит лицо Грэма обеими руками, мягко целует приоткрытые губы. Сердце ещё не вошло в привычный ритм, оно бьётся часто, но счастливо, согревая кровь. Нет, это Уилл согревает его кровь, его душу… — Слышу… я тебя слышу… — шепчет Уилл, смотрит на Ганнибала с безграничной нежностью, касается ладонью его щеки, пробегает пальцами по растрепавшимся волосам. Только что произошедшее сделало их ещё ближе, добавило ещё больше доверия в их отношения — и от этого в груди больно и сладко. Ганнибал тянет Грэма к себе под бок, переплетается ногами. Уилл прижимается к нему теснее, обнимает в ответ — волосы на груди Лектера щекочут его собственную грудь, — и счастливо вздыхает в шею. — Повторим как-нибудь? — тихо и чуть смущённо спрашивает Уилл. — Если захочешь… И… насчёт того, чтобы убить Алану… я правда тебе помогу… — Повторим, — тихо, но уверенно отзывается Ганнибал, смотрит в глаза Уилла, гладит по щеке, прижимает голову к своей груди. — И с Аланой поможешь, да… — на миг голос Лектера становится холоднее. — Будет жаль уезжать отсюда, — бормочет Уилл. — Мне здесь нравится. И привык уже. — Мы сможем вернуться. Может, не сразу, чуть погодя — но сможем. И в любом случае, я ещё должен показать тебе Европу. — Я помню, ты обещал, — говорит Уилл и улыбается. — Хорошо, как скажешь. В вопросах путешествий я полностью полагаюсь на тебя. — Знаю, — губы Ганнибала тоже трогает улыбка. — А сейчас давай просто полежим… — он чуть ёрзает, устраиваясь удобнее и уютней пристраивая Уилла на своей груди. — Да… давай… Уилл улыбается счастливо и умиротворённо — словно и не обещал только что помочь убить женщину, которую когда-то считал своим другом и однажды даже попытался соблазнить. Впрочем, разве не оказалась в итоге эта женщина совсем не такой, какой он ошибочно её считал? Как и он сам. Как все они. Он целует Ганнибала в солнечное сплетение, трётся щекой о его грудь и прикрывает глаза. Они вместе. Они доверяют друг другу так, как никому другому. А все остальные… те, кто посмел встать у них на пути… — Я люблю тебя, Ганнибал, — снова тихо говорит Грэм. — И я тебя… — отзывается Ганнибал, проводит рукой по волосам Уилла, кудри проскальзывают сквозь пальцы — так исчезает всё, что было до их встречи, оставаясь в памяти, но уже не имея значения, изменяя свою ценность. Тёплое дыхание на груди, щекотное прикосновение небритой щеки. Из-за окна снова доносится чуть слышный писк летучих мышей. Лектер может даже различить, как шуршат в воздухе их крылья. Ганнибал смотрит на Уилла с любовью — всей, на которую способен. Его заполняет чувство умиротворения — как тяжело его порой достичь! А сейчас оно свернулось в его груди, как сам Уилл на её поверности. И этого оказывается абсолютно достаточно, чтобы Ганнибал Лектер ощущал доступное ему в этом мире счастье.