Океан

Набегающие волны лижут грудь, время от времени захлёстывая плечи и шею. Клетчатая фланелевая рубашка и старые джинсы липнут к телу — насквозь мокрые, отяжелевшие от воды и соли. Океан зовёт. Океан обещает покой и забвение. Все мы вышли из воды — так почему бы в неё же и не вернуться? Уилл Грэм стоит по грудь в воде, слегка покачиваясь на нетвёрдых ногах и невидяще глядя в зовущую глубину. Ещё несколько шагов… потом немного проплыть вперёд… он достаточно пьян, долго плыть не сможет — да и одежда с обувью потянут ко дну… перетерпеть неприятные ощущения от заливающей лёгкие воды… …а дальше — покой и забвение в объятиях Океана. Сам того не замечая, Уилл глухо, мучительно стонет сквозь зубы — несмотря на количество выпитого джина, события последних недель помнятся с болезненной ясностью. Когда Ганнибал Лектер сбежал из Балтиморской лечебницы для душевнобольных преступников, Уиллу позвонил Джек Кроуфорд и предложил охрану — на случай, если Лектер захочет его найти. Грэм наотрез отказался, сказав, что Ганнибалу это незачем — а если бы захотел, нашёл бы в любом случае. Уилл не знал, догадался ли Кроуфорд об истинной причине его отказа, — но на самом деле при мысли о том, что Ганнибал может прийти за его жизнью, он испытал приступ какой-то болезненной радости. В самом деле — чего ради ему жить? Жена его давно бросила, одиночество скрашивают только собаки и алкоголь — а собственное отражение в зеркале благодаря ножу Фрэнсиса Долархайда стало кошмаром, который не покинет его до самой смерти. Врачи уверили его, что сделали всё, что могли — сшили разрезанный рот, залатали дырку в щеке, — но то, что получилось, всё равно выглядело жутко. Несмотря на то, что раньше Уилл Грэм никогда не придавал особого значения своей внешности. И Уилл стал ждать визита Ганнибала Лектера — с мрачным нетерпением и слабой надеждой на то, что тот не станет мучить его перед смертью уж очень сильно. Впрочем, как бы ни мучил — любые мучения рано или поздно закончатся, верно? И Ганнибал пришёл — однажды вечером просто выступил из-за шкафа, когда Уилл зашёл в спальню и начал стаскивать с себя рубашку. Давно принявший решение, что не будет сопротивляться, Грэм только молча посмотрел на него, закончил раздеваться до пояса, бросил рубашку на пол и остался стоять. Пусть делает, что хочет. Ганнибал подошёл, мягко толкнул его на кровать и, не говоря ни слова, раздел донага. Уилл тоже молчал, ожидая, когда блеснёт скальпель, — и с ужасом понимая, что от прикосновения уверенных сильных пальцев в теле нарастает возбуждение. Господи, он ждёт смерти — и у него встаёт на маньяка, пришедшего его убить… последствия недотраха — или давнее и тщательно скрываемое от самого себя влечение к Ганнибалу Лектеру?.. Уилл ожидал чего угодно — но только не того, что Ганнибал с явным удовольствием проведёт ладонями по его обнажённым бёдрам и, склонившись над пахом, накроет ртом полувозбуждённый член. В первые секунды нахлынул страх — особенно когда острые зубы едва ощутимо задели обнажившуюся головку, — но потом… Потом было острейшее, не испытанное доселе наслаждение, мучительный стыд и попытки заглушить стоны собственной рукой — а потом Ганнибал поцеловал его в изуродованные губы, прошептал на ухо «В следующий раз приготовься к большему…» и ушёл. А Уилл остался лежать на скомканной постели — тяжело дыша и чувствуя во рту солоноватый вкус собственной спермы. И понимая, что, говоря о большем, Ганнибал имел в виду совсем не убийство. Как готовиться «к большему», он понятия не имел. Клизму, что ли, сделать? Или что там полагается? И когда его вообще ждать, этот следующий раз? Клизму Уилл, разумеется, делать не стал — ещё чего, — но пить стал меньше и начал ежедневно принимать душ. Купил одеколон на несколько долларов дороже обычного — хоть и догадывался, что Ганнибалу он всё равно не понравится. И даже приобрёл в аптеке тюбик вазелина — сгорая от стыда и пребывая в полной уверенности, что хорошенькая аптекарша сразу догадалась, для чего он ему. И понятия не имея, собирается ли Ганнибал вообще использовать вазелин — или любую другую смазку. Он понимал, что ждёт. Ждёт с куда большим нетерпением, чем когда думал, что Ганнибал придёт его убить. И что теперь ему есть чего ждать… и есть ради чего жить. Прошло несколько дней; Ганнибал так и не появился. А сегодня Уилл выбрался в город — старательно глядя в землю, чтобы прохожие меньше замечали его лицо, — и, проходя мимо какого-то ресторана, случайно бросил взгляд на его окна и увидел за столиком в маленькой комнатке «для особых посетителей» Ганнибала. Напротив него сидела Беделия дю Морье. И Ганнибал улыбался своей едва заметной улыбкой и поглаживал её лежащую на столике руку. А ещё в оконном стекле, как в чёртовом зеркале, отражалась перекошенная физиономия: грубый уродливый шрам стягивает левую щёку, тянется от нижнего века — Долархайд только чудом не задел глаз — к углу рта… На фоне холёного лица Беделии отражение Уилла смотрелось особенно ужасно. Разумеется, эстет и гедонист Ганнибал хочет находиться рядом с красивой женщиной. А то, что отсосал… может, ему просто нравится вкус спермы?.. Спасибо хоть, что не откусил. К тому же, ублажить и пообещать следующий раз, который никогда не наступит, — это куда хуже, чем убить. Сейчас, глядя на Ганнибала с Беделией, Уилл понимал это предельно ясно. Ждать было больше нечего. И сил терпеть уже не осталось. И сейчас океан лижет его набегающими волнами и зовёт вглубь… …обещая покой и забвение… — А чего ты хотел? — звучит в голове знакомый глуховатый голос. Уилл не вздрагивает — он давно привык к Фрэнсису Долархайду. К Великому Красному Дракону, застреленному его бывшей женой, а теперь временами смотрящему на него из зеркал и разговаривающему в голове. — Размечтался, что сам Ганнибал Лектер воспылал к тебе страстью? — негромкий смешок внутри черепа, «съедаемые» шипящие и свистящие звуки. — Ты теперь такой же, как я, бывший агент ФБР Уилл Грэм… урод, на которого не взглянет ни одна женщина и ни один мужчина… кроме тех, кто изменён… — НЕТ!!! — Уилл кричит вслух. Он готов слушать о чём угодно — о собственном уродстве, о том, что для Ганнибала был лишь разовым развлечением, — но только не о том, что Долархайд называет изменениями. — Теперь ты понимаешь, каково было мне, — удовлетворённо констатирует Долархайд. На разговоре об изменениях он не настаивает… пока что не настаивает. — Понимаю, — хрипло произносит Уилл. — Но теперь тебе легче. Мне тоже скоро станет легче. Долархайд молчит. Долархайд не возражает. Уилл вспоминает на секунду, как трижды встречался с Рибой МакКлейн, женщиной, которую любил Красный Дракон. В первый раз он навестил её в больнице после того, как она спаслась из горящего дома Долархайда; во второй раз уже она пришла в больницу к нему и под конец визита сказала, что оставляет на тумбочке свой телефон, и что он всегда может ей позвонить, если захочет. Он позвонил — после того, как ушла Молли, — и они с Рибой очень мило посидели в маленьком уютном кафе. С ней было хорошо и спокойно: она не видела его — и не пыталась жалеть. В тот раз Риба сказала, что десерты у неё получаются лучше, чем в этом кафе, и они договорились, что в следующее воскресенье он зайдёт к ней в гости и убедится в этом лично. Воскресенье пришло, и Уилл уже собрался к Рибе — когда, бросив последний взгляд на зеркало в ванной, уже не в первый раз вместо себя увидел Долархайда. — Не надо, — глухо прозвучало из зеркала. — Ревнуешь? — язвительно бросил Уилл, подумав, что сегодняшнее прекрасное настроение ему не испортят никакие галлюцинации. — Слушай, парень, ты всё равно мёртв, а мы с ней вроде как живы — так что, извини. И она единственная женщина, с которой… — он осёкся. — …с которой тебе спокойно, — закончил за него чёртов призрак. — Потому что она тебя не видит. Она не видит нас. — Вот видишь, сам понимаешь, — Уилл всё ещё пытался сохранить контроль над ситуацией. — Не надо, — упрямо повторил Долархайд. — Не её. Серые глаза в разбитом отражении отливали синевой, и Уилл не мог понять, кому из них двоих они принадлежат. Волоски на руках встали дыбом. — Я не… — начал он. — Ты не сможешь удержать меня. Не сможешь удержать себя. Рано или поздно… Не надо. Не Рибу. Пусть она живёт. Она слишком хорошая. Уилл молчал, стремительно теряя хорошее расположение духа и с ужасом понимая, что Долархайд прав. Он слишком давно думает об убийствах — и в последнее время чаще, чем когда бы то ни было. Хорошо, что Молли ушла. Хорошо, что она успела уйти вовремя. — Не надо, — снова сказал Долархайд. Он впервые не насмехался, а просил. Почти умолял. Накатила тяжёлая усталость, свинцом налились ноги. — Не буду, — сдаваясь, пообещал Уилл, и приложил руку к зеркальному стеклу — ладонь к ладони. — Не буду, парень. Пусть живёт, да. Долархайд едва заметно кивнул, и его лицо в зеркале снова сменилось лицом Уилла. Лицо одного урода — лицом другого. Уилл не пошёл к Рибе и даже не предупредил её звонком о том, что не придёт. Он надеялся только, что это её не слишком расстроило. Но в любом случае, хватит с неё одного сумасшедшего маньяка. Не хватало ещё одного — потенциального. После этого он подумал, что вряд ли теперь сойдётся с какой-либо женщиной, даже если она не будет ни шарахаться от его лица, ни выказывать неуместную жалость. Долархайд спас от них обоих Рибу, но едва ли станет спасать кого-то другого. Долархайд не заговаривал с ним ещё долго — должно быть, был благодарен. А теперь… он что, и правда размечтался, что нужен Ганнибалу? Единственному, воспоминания о котором не мог отпустить, несмотря ни на что… единственному, кому не опасно было находиться рядом с Уиллом Грэмом… Он не нужен никому. Теперь уже точно никому. Теперь точно нет смысла продлевать своё жалкое существование — и подвергать опасности тех, кто может к нему приблизиться. Осталось только принести себя в жертву Океану. Осталось сделать всего несколько шагов… — …Уилл, стой!.. Окрик вырывает Грэма из плена мыслей. Обернуться он не успевает — подбежавший сзади Ганнибал прижимает его спиной к себе, и теперь волны бьются о них обоих. — Ты… — Уилл обессиленно откидывается спиной к груди Ганнибала, всё ещё глядя мутным взглядом вперёд, на зовущую глубину океана. — Уилл, посмотри на меня… — Ганнибал заставляет его запрокинуть голову, гладит мокрой ладонью по волосам, зачёсывая их вверх… нежданная, невозможная нежность. –Это было искренне. У нас с тобой. Я люблю тебя… насколько вообще на это способен, — он осторожно проводит пальцами по изуродованной щеке Грэма. — Люблю. Когда я посылал к твоей жене Долархайда, я был уверен, что тебя не будет дома… — волны разбиваются о них, обдавая солёными брызгами. — А Беделия — она просто была мне нужна. Временно. Теперь — теперь нет. Я пришёл за тобой. Как и обещал. Действительность становится всё более нереальной. Ганнибал Лектер признаётся ему в любви… …и Уилл понимает, что на самом деле давно ждал именно этих слов. Едва ли не с тех пор, как считал Ганнибала Лектера своим другом. Прекрасным специалистом и хорошим человеком. Всё оказалось так просто. Всё это время не хватало только этих слов — чтобы разрушить стеклянную стену между ними. — Я… я тебе верю, — Уилл внезапно изворачивается в объятиях Ганнибала, поворачивается к нему лицом, порывисто обнимает, прячет лицо на плече; из горла вырываются хриплые, судорожные рыдания. — Больше у меня не осталось никого… кому бы я мог верить… и я тоже… я тоже тебя… давно… — он не договаривает «люблю», затихает, прижавшись к Ганнибалу, словно к последнему оплоту реальности в мире глухой боли и одинокой тоски. — Я думал… думал, так будет лучше… кому я теперь нужен — такой… У меня уже даже табельного оружия не осталось — и то сдал… а в океане… спокойствие… Все мы когда-то вышли из воды, ведь так? — он сбивчиво бормочет, сам не осознавая своих слов; отчаянно цепляется за Лектера, словно боясь, что если выпустит его, останется только одно — сделать шаг на глубину. Ганнибал обнимает Уилла так крепко, как только может, гладит по голове, целует влажные от горько-солёных брызг волосы. — У тебя есть я. Ты мне нужен любой. Если захочешь, я могу попытаться подправить потом твою щёку, я всё-таки хирург… И пистолет тебе раздобуду. Не табельный, но хороший. Да, мы все вышли из воды, — Лектер берёт лицо Уилла в ладони, заставляя посмотреть на себя, — но не стоит слишком туда торопиться. — Как скажешь, — Уилл смотрит Ганнибалу в глаза, измученный и непривычно покорный. Сейчас от него пахнет даже не дешёвым одеколоном — дрянным джином и моторным маслом… и душ он сегодня не принимал. — Да… захочу… подправь… и пистолет хочу… — Грэм кладёт руку Лектеру на грудь, на промокшую от воды рубашку. — Я… я правда тебе не противен?.. Такой? По-моему, я уже противен всем… а кому не противен, те боятся… страх или жалость пополам с презрением — одно из двух… Ганнибал слышит, как пахнет Уилл Грэм, но для него это сейчас неважно. При всей избирательности его обоняния. Уилл живой, родной, будоражащий. Все его запахи неотделимы от него, они часть его в разных состояниях. Сейчас Уилла хочется вытащить из этой холодной воды, погрузить в горячую ванну и обнимать, обнимать, пока не остынет вода, пока Уилл не задремлет на его плече, измученный, соприкоснувшейся с мини-версией стихии, из которой вышло человечество. Ганнибал гладит лицо, которое шрам исказил внешне, но не изменил внутреннюю суть, те свет и тень, что он всегда видел в Грэме. — Ты мне не противен, Уилл. Нисколько. Всё внешнее можно исправить, а даже если и нельзя, я люблю тебя за то, какой ты есть, с любым лицом. Я люблю твой взгляд, голос, твоё сердце. Хорошо, что это всё не пострадало, правда? — Лектер пытается заставить Уилла улыбнуться, снова прижимает его к себе. — Да… да, кажется, не пострадало… — Уилл и правда улыбается — кривой улыбкой, от которой пару недель назад заплакал соседский мальчик. Его мяч прикатился под ноги Грэму, тот протянул его несмело приблизившемуся мальчишке и попытался ободряюще улыбнуться… К счастью, тем, кто приносит ему на починку лодочные моторы, не нужно улыбаться, и им пофиг на то, какая у него рожа и что он пьёт каждый день — лишь бы делал свою работу, а работу он всегда делает хорошо и вовремя, сколько бы ни выпил. И Ганнибалу… Ганнибалу тоже всё равно, какое у него лицо, но по другой причине, — и от осознания этого мучительно-сладко сжимается сердце. — Пойдём в дом?.. — спрашивает Уилл, продолжая криво улыбаться здоровой половиной лица. — Ты намочил свою дорогую одежду… придётся мне дать тебе переодеться что-нибудь из своего, что поприличнее… Только мне тебя, наверное, и угостить нечем — у меня сегодня, кажется, только пара банок с рыбными консервами… и чёртов джин… От улыбки Уилла в груди Ганнибала что-то колет, тонко и больно. Маленькая острая льдинка. Так же колет, когда он иногда вспоминает, как Миша пыталась ловить кружащихся над ней бабочек, сидя в своей маленькой ванночке, которую мать вынесла в сад. Его глаза темнеют, и он снова проводит пальцами по кривому шраму, словно намереваясь уже так хоть немного разгладить кожу, восстановить ткани — не потому, что неприятно смотреть на это самому, а потому, что в этом шраме собралась сейчас боль Уилла. — Пойдём… Не беспокойся за мою одежду, этот комплект не единственный, и его всегда можно высушить, — внезапно ему хочется оказаться в каком-нибудь старом свитере Уилла, быть окружённым его запахом даже там, а живого Уилла положить головой к себе на колени и перебирать тёмные кудри. Ганнибал улыбается. — Если у тебя есть хоть какие-то продукты, я попробую из них что-нибудь сделать. И консервы… Сейчас это не так смертельно, верно? — он гладит Уилла по подбородку, обнимает за плечи и направляется с ним к берегу, выводя из воды. — Да… да, не смертельно… — Уилл улыбается шире и, наверное, выглядит сейчас совсем уродом — разбивавший зеркала из-за отвращения к своей внешности Фрэнсис Долархайд хорошо отплатил тому, кто на него вышел, — но Ганнибал не пытается отвернуться, даже не вздрогнула рука, погладившая Уилла по лицу; и Грэм понимает, что пока на него смотрят эти глаза и эти пальцы касаются его шрамов, ему всё равно, как он выглядит. Снова на секунду вспоминается, как соседский мальчишка с плачем кинулся к матери; та виновато взглянула на Уилла и тоже поспешила отвернуться, Грэм невнятно пробормотал что-то успокаивающее и быстро пошёл прочь… и хоть и не хотел слышать, но всё равно слышал, как мальчик рассказывает матери, что у соседского дяди улыбка совсем как у людоеда в книжке — а мать утешает его, что дядя совсем не людоед, а бывший полицейский, ловивший плохих людей и пострадавший в драке с ними… При воспоминании о «людоеде» — в сочетании с рукой, обнимающей его сейчас за плечи, — хочется смеяться, и Уилл смеётся — хрипло, резко, полубезумно, почти повисая на Ганнибале. — Я завтра с утра за продуктами собирался, — говорит он почти виновато. — Я обычно или с самого утра хожу, или под вечер — ну, чтобы с людьми не сталкиваться… Знаешь, я ждал тебя. Вначале думал — придёшь, чтобы убить… и думал — поскорей бы уже, и хорошо бы не сильно мучил напоследок… потом — потом ты пришёл… — Уилл едва заметно краснеет, — а потом — я ведь правда поверил, что ты с ней… с Беделией… и что ты тогда со мной — чтобы посмеяться, унизить, развлечься… и подумал — да, это хуже, чем убить… и раз так, тогда я сам… — Уилл… — Ганнибал говорит почти с болью, хоть и знает, что Грэм не из тех, кто терпит к себе жалость, он просто нуждается в объятии, в ласке, в неотторжении. — Я могу сам сходить за продуктами, когда ты заснёшь, а пока приготовим, что есть. Я тебе кофе сварю. Или хочешь, — они наконец выходят на берег — с обоих потоками льётся вода, — и начинают подниматься на холм, где стоит дом Уилла, продуваемый всеми ветрами, — схожу завтра утром, а спать будешь в моих объятиях… кажется, тебе это нужнее ужина. Нет, я вовсе не хотел с тобой позабавиться. Я не у каждого сосу, поверь мне, — Ганнибал пытается вызвать у Уилла улыбку. Уилл слегка краснеет, но больше не пытается отвести взгляд — и улыбается своей новой кривой улыбкой. — Да… да, хочу… кофе у меня есть… И если захочешь… — Грэм сглатывает — и уверенно продолжает, — можешь меня трахнуть — я только душ приму… ты же сказал тогда, чтобы в следующий раз я готовился к большему… если правда хочешь… Ты сказал мне готовиться — а я вот не подготовился, — улыбка становится шире — и сейчас похожа на неровную рану. — Дома чёрт-те что… — они наконец доходят до дома, оставляя следы мокрого песка и воды, Уилл распахивает незапертую дверь — действительно, кто станет запирать дом, идя спьяну топиться, — и у них под ногами тут же начинают вертеться несколько собак, ластятся к Уиллу, заинтересованно обнюхивают Ганнибала, Уинстон радостно взвизгивает, учуяв старого знакомого. — Я сейчас найду тебе переодеться. Ганнибал треплет Уинстона за ухом, а когда переступает порог дома, время останавливается. Он снова видит, как молча ласкал откинувшегося на локтях на постели, шумно дышащего Уилла… а потом узнал его вкус, и смотрел в серые глаза, полные смятения, неверия и самого отчаянного и горького наслаждения. Уилл идёт по комнате, оставляя на дощатом полу лужи, выбирает растянутый серый свитер с бордовой полосой поперёк груди — наиболее приличный из имеющихся, — и синие спортивные штаны. Виновато протягивает вещи Ганнибалу, но тот берёт их, не кривясь. — Или хочешь, пошли в душ вместе, погреемся — горячая вода есть… раз уж тебе не противно — со мной… Только я зеркало в ванной разбил, — Уилл вздрагивает, вспоминая, как однажды, не выдержав вида собственного отражения, с размаху ударил кулаком по зеркальному стеклу, как посыпались блестящие осколки и, отрезвляя болью, потекла по костяшкам кровь… и как именно после этого случая он начал время от времени видеть в разбитом зеркале не себя, а резкие черты Фрэнсиса Долархайда. — Но оно не полностью разбилось. В него ещё видно… вот я новое и не покупаю… — он всё-таки прячет глаза, зная, что Ганнибал прекрасно понимает, почему он не покупает новое зеркало. Ганнибал кладёт сухую одежду в кресло у окна, снимает костюм, стягивает прилипшую к телу рубашку. А потом вдруг притягивает к себе Уилла, прижимает его голову к своему плечу — так, будто не осталось слов, — и чувствует, как спустя короткий рваный выдох руки Уилла смыкаются у него на спине, и он слышит биение чужого сердца. Застывший на коврике у порога Уинстон смотрит на них в этой тишине, слегка постукивая пушистым хвостом. В отличие от себя, ухаживать за собаками Уилл никогда не забывал. Влажные кудри щекочут — Уилл трётся щекой о его плечо, тихо и почти робко. Ганнибал приподнимает его лицо на ладонях, гладит большими пальцами виски. — Ты говорил, что есть горячий душ? Я не боюсь разбитых зеркал. — Да… да, есть, — Уилл неотрывно смотрит в глаза Ганнибала, потом неохотно отстраняется. — Пошли. — Он едва заметно краснеет, бросив взгляд на полуобнажённое тело Лектера и облепленные мокрыми брюками ноги, поспешно отворачивается и первым идёт в ванную, слыша за спиной негромкие шаги Ганнибала. По-прежнему не поворачиваясь лицом, начинает стягивать собственную одежду; в голове внезапно мелькает, что Ганнибал снова увидит оставленный им самим шрам — широкую белую полосу, опоясывающую живот и загибающуюся вверх, уходя на спину, — и от этой мысли почему-то теплеет в паху. До того, как он вернулся в ФБР ради поимки Красного Дракона, Молли любила целовать рубец на его животе и шутила, что шрамы украшают мужчину. Потом, после приезда Кроуфорда, раздражённо спросила, неужели его ещё недостаточно изрезали, раз хочет вернуться на службу. А когда Долархайд изуродовал его лицо, больше не говорила о шрамах вообще — только постоянно прятала взгляд и чуть не вздохнула с облегчением, когда, вернувшись домой, он сказал, что первые ночи поспит на диване в гостиной. На самом деле Уиллу тогда ничего не хотелось так, как лечь в постель вдвоём, ощутить чужое тепло… но, видя, как Молли избегает на него смотреть и ближе к ночи выглядит всё более напряжённой, он понял, что больше никогда не попросит её о сексе — а она больше никогда не предложит. Что она легла бы с ним из жалости, но жалости ему не надо. Уилл ждал, что Молли сама скажет о том, что уходит. Но она всё не говорила, только продолжала избегать его — насколько это вообще возможно, живя в одном доме, — и отводить глаза при встрече. И пару недель спустя он сорвался: заорал, что ему не нужна её грёбаная жалость, что если она даже не в состоянии посмотреть ему — собственному мужу — в лицо, то может катиться ко всем чертям, может ехать к родителям первого мужа и жить у них приживалкой, раз ей это так нравится… Он почти хотел, чтобы она закричала в ответ, упрекнула его в том, что он ввернул пару крепких слов, что его мог услышать находившийся во дворе Уолли — тоже, кстати, всё это время избегавший смотреть на отчима, — но она только подняла наконец на него взгляд, и в её лице читались искренние облегчение и благодарность. — Да, — сказала она. — Да, я уеду. Они с Уолли уехали на следующий же день. Уолли спросил, нельзя ли ему забрать одну из собак — Бетси. Уилл охотно разрешил. И с тех пор он жил один и потихоньку спивался… вплоть до возвращения Ганнибала. Уилл раздевается донага, снова поворачивается к Лектеру — и сглатывает, увидев, что тот тоже успел снять остатки одежды. Грэм подходит, заставляя себя смотреть в лицо, а не ниже, — и, секунду поколебавшись, берёт руку Ганнибала и прикладывает к шраму на своём животе. — Помнишь?.. — спрашивает он, глядя в карие с красноватым отблеском глаза, и дыхание перехватывает. Шершавый рубец под пальцами, а рядом — кожа нежнее, тоньше, беззащитнее, чем ей следовало бы быть. Так всегда происходит — возле загрубевшей раны неизменно отыскивается особо уязвимое место, совсем рядом, соприкасаясь с видоизменяющим материю и внутреннюю суть шрамом. Ганнибал скользит пальцами и по шраму, и по светлой полоске вдоль него, словно осторожно и почти вожделенно касаясь истлевших страниц редкой книги, — одно слишком резкое движение, нажим сильнее нужного, и ты уже никогда не прочтёшь, что на них было написано. Взгляд обращается во взгляд — и этого достаточно. — Я всё помню, Уилл. Каждый хриплый выдох, вырывавшийся из твоих лёгких. Каждый взгляд. Как кровь текла по рукам, её запах. Как нож вошёл в твоё тело. Ты внутри был такой горячий. Завиток волос прилип к твоему лбу. Знал бы ты, как хотелось коснуться его — и вонзить нож глубже. А потом ты упал, и оставалось только уйти… Но я не забывал тебя, Уилл. Никогда, — он следует по рубцу вверх, к истоку пересохшей реки, что оставил он сам. Под ней всё ещё бьётся жизнь, самая дорогая для него. Лектер наклоняется и накрывает губами губы Уилла. Не целует, не пытается проникнуть языком, просто пьёт дыхание, словно хочет восполнить то, чего не хватило, когда оставил его умирать. Веки Уилла наполовину прикрывают глаза, губы, наоборот, приоткрываются, дыхание становится хриплым и прерывистым. В паху теплеет — от прохладных сильных пальцев, касающихся шрама, от низкого голоса Ганнибала и его слов… от близости его обнажённого тела. Кажется, Уилл мечтал об этом все прошедшие годы — даже тогда, когда был счастлив с Молли, — о прикосновении этих пальцев, о звуке этого голоса, об этих словах… Мечтал где-то в глубине души, там, где клубится Тьма, там, куда боишься погружаться… Грэм снова накрывает руку Лектера своей, и несколько секунд на его лице написан почти экстаз. Потом, словно опомнившись, Уилл отстраняется, включает воду — маленькую ванную комнату наполняют клубы пара, туманят разбитое зеркало над умывальником, — переступает через бортик ванны и тянет Ганнибала за руку. — Иди сюда… погреемся… Это звучит почти как предложение секса, и Уилл чуть не краснеет — но Ганнибал невозмутимо вступает следом за ним в ванну, под льющиеся сверху горячие струи. Уилл вздыхает от удовольствия — то ли от горячей воды, то ли оттого, что Ганнибал снова стоит совсем близко, — и обнимает Лектера. Всё ещё не решается прильнуть всем телом, вжаться бёдрами в бёдра — просто обвивает руками шею и склоняет голову на плечо, прижимаясь изуродованной щекой к гладкой коже. — Я… вазелин купил, — не глядя в глаза, это оказывается сказать легче. — Ждал тебя… Ты же меня сегодня… трахнешь? — секунду Грэм ждёт, что Ганнибал недовольно скажет «как грубо», — но тот молчит, только ответно вжимает ладони в его спину; Уилл расценивает это как согласие, и слова начинают литься потоком. — Он в спальне… вот помоемся сейчас… хочешь, пользуйся… а хочешь, дери насухо, без подготовки… хочешь, буду кричать… для тебя… а хочешь, сожму зубы и буду молчать… как тогда, когда ты меня резал… Тогда он не кричал просто потому, что от невыносимой боли перехватило дыхание, — но это уже неважно. Спина Уилла чуть вздрагивает, мокрая от льющейся на них обоих воды. Ганнибал гладит её, отслеживает пальцами позвонки и впадинки. Кудрявые волосы Грэма прилипают к коже, Лектер склоняется и едва ощутимо касается их губами — быть может, Уилл даже не чувствует. Снова возникает ощущение, что он держит в руках обречённую птицу, которая знает, что летать как прежде уже не сможет из-за перебитого крыла, но сейчас забралась на самый высокий утёс в полной решимости устремиться с него к бушующим водам океана. Безрассудно собираясь доверить ветру то, чего не могут дать крылья, — стать их частью и сделать возможным полет. И кажется, эту птицу не волнует, что в итоге она всё равно может разбиться о скалы. — Я не хочу тебя трахать, Уилл, — отзывается Ганнибал своим внешне ровным, спокойным голосом. — Я хотел бы заняться любовью, если ты не против. И боль тебе причинять не собираюсь, — он подсовывает пальцы под подбородок Уилла, побуждая посмотреть себе в лицо. — А кричать или молчать, это сам решай. Хотя нет… Хочу заставить тебя стонать, кричать — что угодно, лишь бы тебе хорошо было. Ты понимаешь? — Ганнибал всматривается в глаза Уилла, целует его губы. — Понимаешь, Уилл Грэм? — Да… да, понимаю. Значит… значит, буду кричать… — если при первых словах Ганнибала Уилл замирает, то сейчас по его телу проходит дрожь предвкушения. Грэм медлит ещё секунду — а потом соскальзывает вниз, коленями на нагретое горячей водой эмалированное дно ванны, мазнув попутно щекой по груди и животу Лектера и оказываясь лицом на уровне его паха. Снова прикрывает глаза, ласкается щекой — на этот раз здоровой — о густую поросль жестковатых волос, прижимается к наполовину эрегированной плоти. Теперь запах Ганнибала буквально окутывает его — и Уилл прерывисто вздыхает. — Хочешь ответную услугу? — он кладёт руки на бёдра Ганнибала, поднимает голову; серые глаза смотрят неуверенно и почти просяще, нижнее веко левого мелко подрагивает. — Ну, за прошлый раз… Правда, у меня опыта никакого, и достаточно глубоко, наверное, взять не получится… с моей кривой пастью… — щека Уилла дёргается, и он, снова опустив голову, целует головку члена — уже почти полностью вставшего. — Но я бы старался, — Грэм проводит ладонью по бедру Ганнибала. — Хочу узнать твой вкус… как ты узнал мой… — он даже не думает, что в контексте гастрономических пристрастий Лектера слова «узнать твой вкус» могут звучать двусмысленно. Ганнибал смотрит на Уилла так, будто из тысяч вариантов драгоценных сокровищ выбрал то, которое не выбрал бы почти никто, — с самого начала зная, что оно настоящее, лучше всех, пусть другие внешне сверкают ярче, лучше обработаны и более престижны. Он выбрал свой тёмный опал, под влиянием пережитых горестей начавший переливаться ещё более многоцветно и глубоко. И неважно, что окружающие видели лишь изуродованную щеку и одичалый взгляд; Ганнибал видел Атлантический океан в глазах Уилла. Часто штормящий, изредка спокойный, плещущий эмоциями — он бы не променял его ни на что. Уилл Грэм вполне вмещал в себе Вселенную, которая устраивала Ганнибала Лектера, притягивала его. Он касается рукой располосованной щеки, гладит шрам, трогает уголок губ. Вода льётся по руке, перетекая на Грэма. — Не важно, будет ли это глубоко или нет, главное, это будешь ты. Я хочу этого, Уилл. Уилл быстро кивает; на его лице явственно читается благодарность. Он облизывает губы, чуть дольше задерживая язык на рубце в левом углу рта, несколько раз проводит загрубевшей от физической работы ладонью по члену Ганнибала, касается языком головки, слизывая первые солоноватые капли преэякулята, и осторожно вбирает горячий твёрдый ствол в рот. Глубоко взять действительно не получается — и рубец тому виной в гораздо большей степени, чем отсутствие привычки. С тех пор, как хирурги с горем пополам сшили ему разрезанный рот, Грэм не открывал его слишком широко даже во время еды — было неприятно и больно, и он привык беречь рубец. Но сейчас — сейчас беречься совсем не хочется… хочется одного — доставить как можно больше удовольствия Ганнибалу, и Уилл, не обращая внимания на всё усиливающуюся боль в растягивающейся рубцовой ткани, насаживается ртом на член, пока в углу рта не выступают капли крови, а из левого глаза не начинают течь слёзы. Сверху доносится негромкий вздох, рука Ганнибала поощряюще ложится ему на затылок, и ободрённый Уилл начинает ласкать — ртом и рукой, вспоминая, как нравится ему самому, как делала это Молли и другие его немногочисленные женщины… и как ласкал его в прошлый раз сам Ганнибал — хотя до такого ему точно как до луны. Это оказывается на удивление приятно — скользить ладонью и губами вдоль чужой плоти, обводить языком выступающие венки и облизывать головку, поглаживать тугие бархатистые яички… В углу рта по-прежнему печёт, от непривычного напряжения ноет челюсть, несколько раз он нечаянно задевает нежную кожу зубами; но тяжёлая рука всё так же лежит на затылке, массирует, перебирает волосы — и судя по твёрдости члена и сбившемуся дыханию Лектера, всё получается не так уж и плохо. И это главное, думает Уилл, держась одной рукой за бедро Ганнибала и продолжая перебирать второй яички и ласкать саднящими губами член — и совершенно не думая о том, как выглядит с кровоточащим ртом и слезящимся глазом, стоя на коленях в душе и отсасывая Ганнибалу Лектеру. Главное, что Ганнибалу хорошо, что он чувствует его вкус и запах — и ему самому от этого так сладко, что, несмотря на возбуждение, даже не хочется себя коснуться. Собственный оргазм подождёт. Сейчас главное — удовольствие Ганнибала… Ганнибал перебирает волосы Уилла, поглаживает затылок, слегка надавливая, предоставляя Грэму самому выбирать, что делать и как, — жест, полной молчаливой заботы и уважения. Дыхание Уилла обжигает — как и лёгкие, не очень умелые, но такие будоражащие прикосновения языка и губ. Действительно, важнее всего, что это именно Уилл. Собственное дыхание Ганнибала постепенно становится чаще и глубже, он слегка откидывает голову. Его пальцы стирают невольные слёзы Уилла — Лектер их не видит, но знает об их существовании, — проходятся по тонкой струйке крови, стекающей на подбородок. — Я люблю тебя… — шепчет Ганнибал. — И я тебя… — хрипло, с каким-то болезненным всхлипом выдыхает Уилл, на секунду отстранившись, — и снова вбирает в рот горячий твёрдый ствол. Мелькает мысль, что если член Ганнибала едва помещается во рту, каково же будет, когда… Но Грэм тут же перестаёт об этом думать. Не всё ли равно, каково будет. Он в любом случае этого хочет. Уилл всё больше благодарен Ганнибалу — и за то, что тот не пытается толкаться в его горло, и за пальцы, гладящие лицо, стирающие слёзы и кровь, оглаживающие уродливый рубец. И главное — за то, что он, Уилл Грэм, снова чувствует себя нужным. Ради того, чтобы быть нужным Ганнибалу, он сделает всё. Уилл сжимает губы и пальцы плотнее, удваивает старания. Дразнит кончиком языка головку, слизывая с неё первые солоноватые капли; вторая рука перемещается с бедра на ягодицу Ганнибала, поглаживает, слегка сжимает. Запах и вкус Ганнибала. Его пальцы на лице и в волосах. Льющаяся сверху тёплая вода. Боже, как хорошо… Ганнибал мягко подаётся вперед, чуть дальше в глубину рта Уилла. Чуть более порывисто ласкает тёмные кудри, пропускает их между пальцами. Лектер чувствует тепло. Тепло по отношению к Уиллу. Из груди вырывается глухой стон, когда язык Грэма касается отверстия на головке члена. Родной. Родной мой. Самый близкий человек… Ты можешь делать, что хочешь. Ганнибал не говорит этого вслух, но словно мысленно посылает Грэму эти невербальные короткие письма, состоящие лишь из электромагнитных импульсов мозга. И любви. Уилл отзывается схожим стоном, почувствовав отдачу — звук, сорвавшийся с губ всегда такого сдержанного и невозмутимого Ганнибала, встречное движение бёдер, то, как тянут за волосы пальцы Лектера. Ганнибалу нравится. Ему правда нравится. Ему действительно всё равно, как выглядит тот, кто его сейчас ласкает, — равно как и то, что для него это первый опыт с мужчиной, и изуродованный рот всё равно не позволит ему взять по основание. Ганнибалу всё равно. Ему хорошо, ему нравится. Он хочет его, Уилла Грэма. Он его любит. Чёрт, он правда его любит… и это не менее удивительно, чем-то, что Уилл любит его… Признательность затопляет Уилла целиком; сейчас он действительно чувствует её даже сильнее, чем возбуждение — хотя оно тоже присутствует, и собственный член продолжает твердеть. Он продолжает скользить рукой и ртом вдоль члена Ганнибала, облизывает крупную головку — давай, Ганнибал, кончи мне в рот, дай попробовать тебя на вкус… давай, моя роковая любовь… Уилл тоже не говорит всего этого вслух. Но сейчас они оба слышат друг друга без слов. — Да… да, Уилл… — вслух отвечает Ганнибал на непроизнесённые слова. Голос глубокий и хриплый; он опускает голову, смотрит на тёмную кучерявую макушку, двигающуюся в такт ласкам, которые дарит ему Грэм. — Как ты захочешь… Пальцы тянутся, ласкают загривок, слегка надавливая на позвонки, потирая, посылая по ним какие-то непривычные, но сладостные импульсы. «Попробуй мой вкус, а потом дай мне заласкать, зацеловать тебя всего, раскрыть на кровати, чтобы видеть полностью, до самого потаённого уголка…» — мысленно говорит Ганнибал. Полузадушенные хриплые стоны вырываются у Уилла всё чаще; он уже не обращает внимания ни на то, что с непривычки болят челюсть, губы и язык, ни на то, что разодрал рубец, ни на то, что колени устали стоять на твёрдом дне ванны. Ганнибалу хорошо. Ганнибалу нравится. Это главное. Это главное. Крепкое бедро Лектера едва заметно вздрагивает под вжимающимися в него пальцами, Уилл пытается открыть рот шире, расслабить горло, взять глубже — сейчас член Ганнибала кажется ему просто-таки огромным, — но добивается этим только того, что неловко сглатывает, и жжение в углу рта усиливается. Словно извиняясь, он начинает активнее работать языком и помогать себе рукой — и Ганнибал хрипло выдыхает, а хватка в волосах становится сильнее. — Уилл, не… — Ганнибал пытается сказать, чтобы Грэм не мучил себя, что ему достаточно и так, но непроизвольно сжавшееся горло Уилла заставляет застонать в голос, и через несколько хриплых вдохов Лектер сбивчиво шепчет: — Я… я скоро… отстранись, если хочешь… Но кажется, Уилл не хочет. Вода льётся на них тёплым потоком, разбиваясь у ног, влажная глубина рта и ласкающий язык доводят до края; Ганнибал сжимает в пальцах почти совсем мокрые волосы Грэма и выплёскивается в его горло с глухим протяжным стоном. Густая, горячая, пряно-солоноватая влага заполняет рот, стекает в горло; Уилл судорожно глотает, пытаясь принять всё, но спермы слишком много — и он, чувствуя, что вот-вот захлебнётся, отдёргивает голову, вырывая волосы из хватки Ганнибала и едва успевая зажмуриться. Оставшаяся сперма попадает на лицо, и Уилл, сладко ошеломлённый произошедшим, остаётся стоять на коленях с полузакрытыми глазами и припухшими приоткрытыми губами. Мокрые завитки волос липнут ко лбу, струи воды смывают расчертившие запрокинутое лицо белёсые потёки, из тронутого шрамом угла рта всё ещё сочатся алые капли. — Тебе понравилось? — хрипло спрашивает Грэм, открывая глаза, и гладит Ганнибала по бедру. Ганнибал — мокрая чёлка падает на глаза — смотрит на Уилла, а потом опускается рядом с ним на колени, берёт лицо в ладони, стирает кровь и остатки спермы, мягко и с тихим восхищением целует в губы. — Очень понравилось, Уилл… Правда. Он притягивает Грэма к себе, трётся подбородком о плечо, целует в шею, гладит спину, по которой стекает вода. Опускает руку, обхватывает плоть Уилла, проводит снизу вверх. — Теперь моя очередь. Пойдём в постель… — Да… да, пойдём, — Уилл чувствует, как прокатывается по телу волна предвкушения, и невольно подаётся бёдрами вперёд, толкаясь в руку Ганнибала. Нехотя отстраняется, поднимается на ноги, утягивая за собой Лектера. Под полным с трудом сдерживаемой страсти взглядом карих глаз снова вспыхивает лицо. — Пойдём… Грэм перешагивает через бортик ванны, обворачивает бёдра полотенцем — хоть и понимает, что вскоре снова останется полностью обнажённым, — и уже собирается первым пройти в спальню, как вдруг слышится звонок телефона. Уилл замирает. Медленно поворачивается к Ганнибалу — тот тоже уже вышел из ванны и сейчас выжидающе смотрит на него. — Мне надо ответить, — хрипло говорит Грэм. — Это может быть только Джек… и если я не возьму трубку… ты понимаешь. — Конечно, — не изменившись в лице, спокойно кивает Ганнибал. — Отвечай. Я подожду. Уилл быстро шлёпает босыми ногами по полу, оставляя на нём влажные отпечатки от ванной до гостиной, где стоит телефон. Шагов Ганнибала не слышно, но он знает, что тот идёт за ним. Собаки крутятся вокруг него, слизывают с ног капли воды. Интересно, Ганнибала они тоже сейчас облизывают? — Решил позвонить, справиться, как ты, — гудит в трубке густой бас Джека Кроуфорда. — Всё в порядке? — В полном, — кажется, ему удаётся заставлять голос звучать беспечно — и даже выдавить из себя смешок. — Можешь не беспокоиться, Ганнибал Лектер не заходил ко мне в гости. — Не сомневаюсь, что не заходил — раз ты жив и разговариваешь со мной по телефону. Уилл, ты всё ещё уверен, что не хочешь, чтобы тебя охраняли? Не забывай — Лектер до сих пор на свободе. — Уверен, — Ганнибал оказывается совсем близко, прижимается сзади, грудью к спине. Широкая ладонь ложится Уиллу на грудь, и он сглатывает. Да, Джек, он на свободе. И на этот раз я позабочусь о том, чтобы больше он за решётку не попал. И да, он у меня дома, но вовсе не держит нож у моего горла; я только что ему отсосал, а как только закончу говорить с тобой, собираюсь отдаться… Вслед за этой мыслью на секунду мелькает другая — интересно, а смог ли бы он, если бы захотел, намекнуть Джеку, что Ганнибал находится сейчас в его доме? Так, чтобы этого намёка не понял сам Лектер? Может, да, а может, и нет. Нельзя сказать наверняка. Ладонь Ганнибала скользит по груди. Наверно, если бы Уилл попытался его предать, и Лектер это понял, эта рука очень быстро переместилась бы на горло и… При мысли о смерти от рук Ганнибала — в особенности после того, что между ними было, — по позвоночнику проходит сладкая дрожь; но в любом случае, предавать его Уилл не собирается. И вовсе не потому что боится смерти или неудачи, — а потому что не лгал, говоря о любви. — Ты вроде запыхавшийся какой-то, — голос Джека возвращает Грэма к реальности. — Точно ничего не случилось? Будешь тут запыхавшимся, когда… Уилл может поклясться, что Ганнибал, скользящий сейчас губами по его шее, едва заметно улыбается. — Что, если я смотрел по видику порнушку, и ты прервал меня на самом интересном месте? — в голосе Уилла проскальзывают ворчливые нотки, ему хочется поскорее закончить разговор — но слишком торопиться нельзя. Нельзя дать Джеку ни малейшего повода для подозрений. У него действительно имеется несколько кассет с порнофильмами — особо он их просмотром никогда не увлекался, но порой был не прочь посмотреть под стаканчик виски. Женившись, Уилл запрятал свою немногочисленную коллекцию подальше — в конце концов, имея регулярный секс с Молли, в любовании прелестями порноактрис он просто не нуждался, — а снова оставшись один, достал и даже пополнил парой фильмов (во время покупки оных пребывая в полной уверенности, что продавцы думают — ну конечно, такому уроду кто даст, ему только порнуху и смотреть). Имелись у него и свои пристрастия — он терпеть не мог фильмы, в которых присутствовало сомнительное согласие (слишком хорошо знал по долгу службы, как выглядят жертвы изнасилований), но испытывал слабость к редко попадавшимся фильмам с женским доминированием. Пару раз у Грэма мелькала мысль посмотреть из любопытства гей-порно, но он тут же со стыдом её отбрасывал. — Кхм, — в трубке кашляют, и Уилл чувствует лёгкое злорадство — редко кому удаётся смутить Джека Кроуфорда. — Ну должен же я хоть как-то расслабляться, если уж ни одна женщина не может смотреть на мою рожу, — это должно было прозвучать как шутка, но шуткой не получается. — Уилл, не все женщины как твоя жена. — Но и не все как твоя. — Ладно, уел. Уилл, заходи всё-таки как-нибудь к нам с Беллой в гости. Готовит она, конечно, паршиво, но надо же тебе хоть изредка общаться не только с теми, кто к тебе приходит моторы чинить. Нельзя так замыкаться в себе. Обещаю, что не будем пытаться свести тебя ни с какой миленькой знакомой — только ужин втроём, и всё. — Как-нибудь, — отвечает Уилл, чувствуя, как Ганнибал продолжает поглаживать его по груди. — Как-нибудь — обязательно. Он давно перестал ходить к Джеку и Белле. Не потому что боялся воспоминаний о прошлом или попыток сводничества — потому что однажды представил их обоих с зеркальными осколками в глазах. Вы слишком счастливая семья, Джек. — Ловлю на слове. И может, всё-таки выберешь время и поговоришь с доктором Блумом? Он мог бы стать для тебя хорошим психотерапевтом. — Джек, у меня уже был один психотерапевт. Другого я не хочу. — Ладно, не буду больше тебя задерживать. Возвращайся к своим красоткам из порно. Грэм прощается, с облегчением кладёт трубку и поворачивается к пожирающему его взглядом Ганнибалу. Немного спавшее за время разговора с Джеком возбуждение снова становится почти болезненным. Уилл дёргает полотенце, сбрасывает его на пол — на нём тут же устраивается кто-то из собак, — и, тяжело дыша, делает шаг вперёд, в объятия Лектера. — Всё, — хрипло говорит он. — Теперь весь твой. — Ты был великолепен… — хрипловатый шёпот Ганнибала щекочет ухо Уилла, язык на мгновение ныряет внутрь, делает быстрый круг и выскальзывает. Руки проходятся по спине до самого копчика. — Уверен, даже опытный Джек ничего не заподозрил… А впрочем, ты и не соврал — просто твое порно реально… Ганнибал накрывает губы Уилла поцелуем — медленным и полным наслаждения. Теперь им некуда спешить. Есть только они и собаки, и океан, бьющийся о берег, как и сотни лет назад, его можно разглядеть в окно — серая волнующаяся полоска под серым небом, такая же бесприютная, как взгляд Грэма, такая же мятежная и льнущая к своему берегу. — Я намерен любить тебя до изнеможения, Уилл, — серьёзно говорит Лектер. — Нашего общего. — До полного изнеможения, — эхом откликается Уилл. Ответно обнимает Ганнибала, выгибается, прижимаясь к нему всем телом, наслаждаясь соприкосновением с чужой кожей — такой же горячей и влажной, как его собственная, — и ощущением сильных напряжённых мышц под ладонями, жадно скользящими по спине Лектера. Размыкает губы, отвечая на поцелуй; пьянящая сладость разливается по телу, океанский прибой шумит в ушах, и Грэм стонет в рот Ганнибала, трётся об него пахом, чувствуя, как желание становится нестерпимым. Ганнибал крепко сжимает в объятиях льнущего к нему Уилла, почти тискает его, гладя то тут, то там, потом вдруг подхватывает на руки и несёт к кровати. Уинстон идёт было следом, но на пороге останавливается и укладывается, положив морду на лапы. Ганнибал удивительно бережно опускает Уилла на постель, смотрит в изумлённое лицо, в распахнутые серые глаза, полные всех красок эмоций — по крайней мере, значительной их части, — проводит пальцами по щеке. — Что, тебя раньше не носили на руках? — и он медленно накрывает Уилла своим весом, ложась на него. — Нет… — хрипло выдыхает Уилл. — Кто бы… — Он всё ещё выглядит растерянным и смущённым; с припухших губ срывается нервный смешок, кольца влажных после душа кудрей темнеют на белом хлопке наволочки. Грэм слегка ёрзает под сладкой тяжестью тела Ганнибала, завороженно смотрит на него снизу вверх — и тут пальцы Лектера касаются щеки, и он вспоминает. Снова вспоминает о своём уродстве. А ведь едва не забыл… Хочется заниматься сексом лицом к лицу, хочется смотреть в глаза Ганнибала в момент оргазма, хочется видеть выражение его лица, когда он будет кончать, — но при мысли о том, что Ганнибал тоже будет видеть его лицо, Уилл вздрагивает и с каким-то сдавленным всхлипом ёрзает сильнее, пытаясь перевернуться на живот. В конце концов, со спины он вовсе не такой урод. — Тебе лучше… не смотреть… — почти виновато шепчет он. — Нет, Уилл, — Ганнибал удерживает Уилла за плечо, и его голос звучит спокойно, но уверенно — сопротивляться ему невозможно. — Я хочу на тебя смотреть. Хочу тебя видеть, всего, — он касается пальцами щеки Грэма. Уилл снова напоминает птицу — теперь даже почти птенца, вытолкнутого из гнезда и разбившегося о землю, не насмерть, но достаточно для того, чтобы крыло было сломано, чтобы он не мог взлетать, как другие. Однако Ганнибал полон решимости напомнить Уиллу, что небо для него всё ещё существует. Даже если в него придётся падать. Губы Лектера мягко касаются изуродованного рта Грэма. — Позволь мне тебя видеть, Уилл. Пожалуйста… — Д… да, — Уилл расслабляется, перестаёт пытаться отвернуть лицо — подчиняется. Кладёт ладонь на затылок Ганнибала, размыкает губы, отвечая на поцелуй. В левом глазу снова дрожат слёзы; одна из них не удерживается на тронутом шрамом нижнем веке и прозрачной каплей стекает по щеке — по стянутой грубым рубцом коже. — Вазелин… — вспоминает Грэм. Снова ёрзает, дотягивается до прикроватной тумбочки, достаёт тюбик, роняет его на простыню. Смотрит на Лектера, обхватывает ладонями его лицо, гладит вздрагивающими пальцами тронутую морщинками кожу. С губ чуть не срывается «трахни меня», но Уилл вовремя вспоминает слова Ганнибала — и говорит другое. — Люби меня, Ганнибал, — вырывается у него, и вопреки ожиданию эти слова совсем не звучат пафосно и напыщенно. Более того — Уилл понимает, что сейчас они наиболее правильны. Нахохленный, взъерошенный птенец расправляет здоровое крыло и раскрывает клюв, приветствуя новый день радостным писком. Ганнибал сцеловывает слёзы Уилла — солёная влага проскальзывает между губ, — перемещается поцелуями на шею. — Буду любить, Уилл, буду… как ты захочешь… — он гладит Грэма по щеке, тянется к тюбику, выдавливает немного на пальцы, растирает и медленно проводит Уиллу между ягодиц, поглаживая, дразня чувствительную потаённую плоть. Покрывает поцелуями плечи и ключицы Уилла, иногда приподнимая голову и заглядывая ему в глаза. Один палец слегка надавливает и осторожно проталкивается внутрь. Тело, не привыкшее к проникновению — за сорок лет жизни Уилл даже из любопытства ни разу не засунул в себя палец, — невольно сжимается, и Грэм делает глубокий вздох, стараясь расслабиться. На секунду он видит себя глазами Ганнибала — раскинувшегося на спине, на смятых простынях, с разведёнными коленями… обнажённого, открывшегося… прекрасного. Прекрасного, несмотря на пересекающий лицо шрам. Это — именно это, а не протолкнувшийся глубже и согнувшийся внутри палец Ганнибала, — заставляет всхлипнуть, Уилл обхватывает ладонями лицо Лектера, снова ловит губами его губы. Чуточку стыдно — в конце концов, он ни разу так не раскрывался ни перед кем, это даже более интимно, чем минет, — но отступать Уилл не собирается. — Возьми, — хриплый шёпот. — Возьми… всего… — Возьму… — отзывается Ганнибал, отвечает на поцелуй и бережно, и страстно. Глубже проталкивает палец, добавляет второй, аккуратно, но уверенно растягивая. — Расслабься, все хорошо… Я не причиню тебе боли. Больше не причиню… Свободная рука Ганнибала проходится по груди Уилла, познавая гладкость кожи, задевая тёмные комочки сосков. Губы касаются ключицы, шеи, щетинистого подбородка. В дверях пару раз стукает хвостом по полу Уинстон. Ганнибал добавляет третий палец, следя, чтобы Уиллу было не слишком больно. — Больше не причинишь, — эхом откликается Уилл и проводит дрожащей ладонью по затылку Ганнибала. — Больше нет. Теперь… залечиваешь. Сейчас он не думает о том, что именно Ганнибал когда-то дал его домашний адрес Фрэнсису Долархайду — возможно, ревнуя к его, Уилла, женитьбе. Это уже неважно. Это в прошлом. В настоящем — только невозможная, пронзительная близость; только сладкая боль от растягивающих пальцев и губы Ганнибала, изучающие его тело. И, кажется, ради этого стоило пережить что угодно. Ганнибал накрывает губы Уилла своими, словно и правда накладывая повязку на рану, позволяя ей затянуться спустя столько времени. Грэм тихонько мычит ему в рот, когда Ганнибал осторожно разводит пальцы, несколько раз погружает их в тесное нутро и наконец выскальзывает. Он чувствует доверие, исходящее от Уилла. Кажется, сейчас его можно было бы даже убить, но Лектер не собирается этого делать. Зачем, когда желание совсем иное?.. Он смотрит в серые глаза, в которых плещется бесприютный Атлантический океан — сейчас по его поверхности будто пробегают солнечные зайчики. — Ты готов? — Да… да, готов, — откликается Уилл и снова невольно думает о том, как растянет его задний проход немаленький член, от которого до сих пор ноет челюсть. Обнимает Лектера одной рукой за шею, притягивает ближе, прижимается лбом ко лбу. — Давно готов, Ганнибал… Кажется, и правда — давно… Ещё тогда, когда никто не знал доктора Лектера как «Ганнибала-каннибала». Когда Уилл ходил к нему на сеансы психотерапии. Считал своим другом. Любил. Любил всё это время. И боялся признаться в этом самому себе. — Хорошо… — тихо отзывается Ганнибал, проводит рукой по щеке Уилла, чуть запутываясь в сбившихся у виска влажных кудрях. Подхватывает его под колени, придвигается вплотную и осторожно толкается внутрь медленным плавным движением. Уилл узкий, такой узкий, что Лектер не может сдержать стон; это почти причиняет боль и в то же время обжигает нестерпимой сладостью. Уилл стоит всего. Того, чтобы попасть из-за него за решётку, чтобы писать ему письма, выловить из вод океана, будто самую экзотическую рыбу, что не приспособлена жить в воде. Того, чтобы целовать, ласкать вздрагивающее тело, пытаясь отвлечь от неизбежной боли. Губы Ганнибала скользят по горячему виску, спускаются на скулу, на подбородок, колющий щетиной. Наконец он входит до конца, замирает, давая Уиллу привыкнуть, слушая его сбивчивое дыхание и своё собственное, слегка качает бедрами назад и снова вперёд — лёгкое движение, подготавливающее к большему. Уинстон на пороге комнаты коротко клацает когтями по полу и снова затихает. Уилл обхватывает Ганнибала руками и ногами, целует куда приходится — пальцы, скулу — и, верный обещанию не сдерживаться, хрипло стонет, чувствуя, как собственное тело растягивается до предела, заполняемое горячей твёрдой плотью. Ганнибал по-прежнему осторожен, хоть на виске от с трудом сдерживаемой страсти и выступили капли пота; Уилл чуть приподнимает голову и слизывает их языком. Внутри горячо и тесно, мышцы судорожно пульсируют, пытаясь сжаться; новое движение Ганнибала срывает с распухших губ Грэма ещё один короткий стон, и он, превозмогая боль, подаётся вперёд, позволяя войти до конца… поощряя на большее. — Всё хорошо, — выдыхает он и проводит шершавой ладонью по спине Ганнибала. — Всё хорошо… давай… Ганнибал почти лихорадочно всматривается в лицо Уилла, гладит его лицо, щёки, прилипшие ко лбу кудри, отрывисто кивает на позволение, снова ловит губами приоткрытые губы, пьёт дыхание Грэма — и начинает двигаться. Медленные глубокие толчки словно погружают их обоих в прошлое до самой первой встречи, первого взгляда, первого слова, отматывая цепь событий в обратной последовательности, а потом вновь возвращая к плещущемуся под ногами океану, в который Ганнибал вошёл, чтобы не дать Уиллу свести счёты с жизнью. И в то же время они ощущают «сейчас» — ритм этой небольшой комнаты с серым небом за окном, кажется, подстраивающейся под их собственный ритм, под движение тел, сбивчивое дыхание, сплетение рук. Ганнибал целует Уилла в висок, словно успокаивая, хотя тот, возможно, и не нуждается в этом. Но ему хочется, чтобы Грэм знал — отныне они вместе. Вперёд-назад, словно покачиваешься на волне; обжигающе горячие, упоительно сладкие волны бьют в тело, Ганнибал целует в изуродованные губы, пьёт дыхание, делает своим — окончательно, без остатка. Уилл гладит Лектера по напряжённым мышцам спины — чувствуется, что тот всё ещё сдерживается, растягивая его, давая привыкнуть, — слегка царапает короткими ногтями. И — поворачивает голову набок, подставляя раскроенную глубоким шрамом щёку. Доверяясь так, как не доверился бы никому другому. Ганнибал скользит губами по шраму на щеке Уилла, словно собирая боль, стирая слёзы, что оставляли здесь свои следы. Ласкает, изменяя память изуродованного участка плоти. Толчки становятся более глубокими и ритмичными, Уилл смыкает ноги повыше на его спине, рука Лектера гладит горячее, вздрагивающее в такт бедро. Он трётся щекой о раненую щёку Уилла, словно кот; переносицу щекочет влажная кудряшка. Пальцы Ганнибала проходятся по груди, животу Уилла — пока не лаская возбужденную плоть, но всё равно даря наслаждение, посылая по телу сладкое томление, обостряющееся с каждым толчком. — Ты совершенство, Уилл Грэм… — И ты… лучший… невозможный… — Уилл шепчет это одними губами, но знает, что Ганнибал слышит. Ласкающие губы Лектера посылают по стянутой рубцом коже иголочки удовольствия, и Грэм сладко всхлипывает, опускает руки на ягодицы Ганнибала, надавливает, крепче вжимая его в себя, заставляя причинить боль. Пусть, пусть берёт всего… любая боль от него — исцеляет… любая боль — наслаждение… Напряжённый член Уилла касается живота Ганнибала, но пока что Грэму не хочется ни прикоснуться к себе самому, ни просить о прикосновении. Ему хорошо и так — хорошо от этих бережных ласк, от горячих толчков внутрь, растягивающих плоть и посылающих по телу острые вспышки удовольствия. Хорошо оттого, что хорошо Ганнибалу. Ганнибал чувствует желание Уилла продлить наслаждение, и поэтому не ласкает его плоть; только продолжает целовать лицо, каждую чёрточку, каждый шрам, касается губами век, ресниц — они тоже чуть влажные, то ли всё ещё после душа, то ли от непролитых слёз. Руки Уилла, подталкивающие его в себя, вызывают жаркую волну, стремящуюся вверх по позвоночнику, но Ганнибал сдерживается, хотя толчки становятся несколько более частыми. Но он хочет продлить это удовольствие не меньше Грэма — их первую близость, первое слияние на долгом и изломанном пути друг к другу. Пальцы Лектера скользят по плечу Уилла к запястью, находят пальцы, переплетаются с ними, губы ласкают подбородок, зубы слегка царапают, прикусывая едва ощутимо. — Любовь моя… — шепчет Ганнибал. Уилл громко всхлипывает в ответ на эти слова. Слова, которые, кажется, не слышал ни от кого и сам не говорил никому — а теперь слышит от едва не убившего его маньяка-каннибала, какая ирония… И понимает, что сам все эти годы любил этого маньяка-каннибала — во времена дружбы и во времена вражды. А отдаётся ему только сейчас — изломанный, изуродованный, чуть не спившийся, не нужный больше никому… едва не покончивший с собой… Но главное, что нужный — ему. Больше ничего не надо. — А ты… моя, — выдыхает он, и по зацелованному, залитому слезами лицу снова разливается румянец смущения. — Бери… бери всего… хочу… — он чуть приподнимает бёдра, член Ганнибала входит до упора особенно резким толчком, и Грэм сладко стонет. Прекрасен — для него. Нужен — ему. И больше не надо ничего. — Возьму… Мне больше никого не надо… — словно читая мысли Уилла, отвечает Ганнибал, гладит его ягодицы, бёдра, чувствуя, как они напрягаются, почти вибрируют, как сокращаются мышцы. Накрывает рот Уилла жарким, долгим, словно истосковавшимся поцелуем, просовывает руку между их телами и начинает одними кончиками пальцев ласкать плоть Грэма. — Так тебе хорошо? Хорошо?.. — Д-да… очень… Дразнящее прикосновение умелых пальцев Ганнибала к ноющему от возбуждения члену — словно электрический разряд по обнажённым нервам; Уилл остро вскрикивает, сладко вздрагивает всем телом, до синяков вцепляется пальцами в плечи Лектера. Кто бы мог подумать, что Ганнибал будет таким нежным, таким чутким… Грэм, ожидая этого дня после их прошлой встречи, думал, что его молча бросят на кровать лицом вниз и оттрахают без слов — не в лицо же смотреть такому уроду… Кто бы мог подумать, что они способны друг друга хотеть. Кто бы мог подумать, что они оба — не только хотят, но и любят. — Да… потрогай меня… потрогай, Ганнибал… — выдыхает Уилл и ловит губами губы Лектера, позволяет горячему языку снова проникнуть в свой рот. Слиться. Сплавиться. Стать одним целым. — Ганнибал… — снова стонет он и ловит собственное отражение в потемневших до цвета спелой вишни глазах. Отражение, впервые за долгое время его не пугающее. — Буду трогать… всего, всего буду трогать… — Лектер снова пробегает пальцами по напряжённому стволу Уилла, скользит к яичкам, легко массирует их. Одновременно его губы ласкают чувствительное местечко за ухом Грэма, прихватывают мочку, язык проникает в ушную раковину, сладко потрахивая её. Ганнибал чуть приостанавливается и начинает врезаться в Уилла размеренными глубокими толчками, чувствуя, как с готовностью раздвигается его плоть, позволяя проникать внутрь, позволяя делать своим, желая этого. — Уилл Грэм… — шепчет Ганнибал как заклинание, обводя лицо Уилла пальцами, очерчивая скулы, надбровные дуги, линии носа, губ, подбородка. — Меня… зовут… Уилл… Грэм, — эхом откликается Уилл, сладко всхлипывая от ласк, от жёстких толчков члена, каждый раз задевающего простату. — Я… принадлежу… Ганнибалу… Лектеру… Сила и нежность… забота от самого безжалостного из убийц. Уиллу кажется, что всё его тело плавится в мучительном наслаждении, в преддверии экстаза… в принятии себя. Принятии Ганнибала. Принятии их страсти и чувств. Переплавка. Придание металлу нужной формы. Огонь любви и желания, переплавляющий всё его естество. Прекрасный в своём уродстве, он снова взглядывает в лицо Ганнибала, запутывает пальцы в тронутых сединой светлых волосах на его затылке и процарапывает ногтями второй руки вдоль позвоночника. — Мой… весь мой… — шепчет Ганнибал, любуясь лицом Уилла, несовершенным, а для него — самым прекрасным. Уилл и правда сейчас красив как никогда — в его глазах бушует океан, и солёные брызги достигают самого неба. Слёзы снова бегут по щеке, Грэм, кажется, даже не замечает их больше — а Ганнибал сцеловывает, слизывает, вбирает в себя, обменивает на нежные поцелуи. Начинает ласкать плоть Уилла, наконец обхватив ладонью, отрывисто вбиваясь в его нутро. — Любовь моя… Уилл тоже смотрит на Ганнибала с любовью и обожанием. Гладит его, наслаждаясь тем, как перекатываются под кожей твёрдые мышцы, крепче обхватывает ногами, сжимает пальцами ягодицы. Наслаждение на грани боли бьёт в тело сладкими волнами, растекается по жилам, пальцы Ганнибала сжимают ноющий от возбуждения член… Грэм понимает, что счастлив, счастлив так, что хочется кричать, — и он полукричит-полустонет, сильнее вжимается затылком в подушку, подставляя Ганнибалу беззащитное горло. Лежащий в дверях Уинстон даже коротко тявкает в ответ на этот громкий стон — и Уилл, не удержавшись, коротко смеётся, спрятав лицо у плеча Ганнибала. — Ещё… ещё, Ганнибал… — снова стонет он, подаваясь навстречу резким толчкам Лектера. — Да, Уилл, да… самый сладкий… Ганнибал выцеловывает его подбородок, горло, слегка прикусывает, продолжает ласкать рукой, тоже хрипловато смеётся на собачий лай. Сгребает Уилла в охапку, гладит по волосам, ерошит. Чуть приостанавливается — и снова начинает двигаться. Острые зубы Ганнибала, несильно смыкающиеся на горле — ласка хищника, ласка с налётом опасности, — одновременно возбуждают и заставляют пройти по позвоночнику приятный холодок. Уилл вскрикивает, выгибается, стараясь прижаться теснее — всем телом, каждой клеточкой кожи… ещё, ещё, ещё… — Сладкий… для тебя… весь для тебя… — выстанывает он и снова царапает ногтями спину Ганнибала. Ганнибал начинает двигаться в Уилле более сильными и рваными толчками, жадно целуя шею, прихватывая зубами кожу между ключицами, что отзывается короткой сладостной полуболью. — Да, только для меня… ты раскрылся для меня… люблю тебя за это… за всё… — шепчет Ганнибал, снова ласкает плоть Уилла. теребит большим пальцем головку члена. Сладкое возбуждение достигает пика, волной переливается через край, уносит Уилла с собой — и выбрасывает на берег, обессилевшего, опустошённого, наполненного новыми чувствами. Он со всхлипом кончает в ладонь Ганнибала, вжимает его в себя — вплавься в меня, стань со мной одним целым… — Ганнибал… — одними губами выдыхает он. Ганнибал ловит дыхание Уилла, пьёт выражение его лица, впитывает короткие отрывистые стоны, переходящие в один протяжный и громкий, полный удовольствия, выплеснутой горечи пополам с тоскующей нежностью, освобождения и свершения. Уилл изгибается, становясь ещё уже, ещё жарче, Ганнибал несколько раз с силой погружается в его тело и изливается в тесную глубину с глухим хриплым стоном. Какие-то секунды они вздрагивают в унисон, потом так же почти синхронно затихают, Ганнибал утыкается губами во влажное плечо Грэма, в дверях опять тявкает Уинстон и слышится клацанье когтей по полу второй подошедшей собаки. — Мой… — выдыхает Ганнибал. — Твой, — эхом откликается Уилл. Снова коротко стонет, когда Ганнибал осторожно выскальзывает из него, притягивает Лектера к себе — и тот ложится головой ему на плечо, трётся щекой, словно благодаря. Грэм тихонько поглаживает чуть влажную от пота широкую спину, слушает, как возится собаки, — и понимает, что ради этого момента и впрямь стоило пережить всё. — Ганнибал… — Лектер приподнимает голову, и Уилл, касаясь ладонью его щеки, тихо спрашивает: — Ты же не исчезнешь наутро? Не уйдёшь без меня? Ты обещал… взять меня с собой, подправить щёку, купить пистолет… — на губах Уилла появляется улыбка, при виде которой любой другой психиатр, кроме Ганнибала, в ту же секунду запретил бы ему носить оружие. — Я… я мог бы убивать вместе с тобой… Думал ли он когда-нибудь, что произнесёт эти слова? Он — нет; а вот Ганнибал, судя по всему, ждал их всегда. Где-то внутри черепа просыпается Фрэнсис Долархайд, Красный Дракон. Он молчит, он не смеет подавать голос в присутствии Ганнибала — но всё же одобрительно кивает. Кивает словам Уилла Грэма. — Не исчезну, — Ганнибал улыбается, зачёсывает со лба Уилла влажные кудри. — И пистолет куплю, как обещал; и приготовлю тебе утром завтрак… и сделаю, что смогу, с твоим лицом… Что же до убийств — думаю, мы можем начать с Беделии. Она ждёт в укромном месте и, поверь, никуда не денется… и, полагаю, её смерть доставит тебе удовольствие. — Доставит, — говорит Уилл, снова вспоминая тот момент, когда увидел в окно ресторана Беделию, сидящую рядом с Ганнибалом, — и кривая улыбка на его лице становится шире. — Непременно доставит. Долархайд, совсем забытый во время страстного соития, услужливо подбрасывает видение Беделии дю Морье с зеркальными осколками в глазах — и Уилл не пытается выкинуть его из головы. Не пытается даже сказать Ганнибалу, что надо будет что-то сделать с живущим у него в голове Красным Драконом. Рано или поздно Ганнибал сам всё поймёт. И присутствие на дне сознания Уилла личности Фрэнсиса Долархайда — и то, как Грэма от неё избавить… …и нужно ли избавлять вообще. В конце концов, Красный Дракон засыпает, когда они с Ганнибалом говорят о любви. — Я хочу попросить… кое о чём, — говорит Уилл, чувствуя, как начинает подступать сон. Ганнибал скатывается с него, устраивается рядом, привлекает головой к себе на грудь. — Мы… мы не тронем Джека и Беллу. И возьмём с собой Уинстона. Об остальных собаках позаботятся соседи… но Уинстон… его я не оставлю. — Разумеется, Уинстон поедет с нами, — Ганнибал обнимает Уилла, проводит ладонью по его волосам. — И конечно, Джека и Беллу мы не тронем. Я даже попробую научить Беллу готовить… потом, в письмах. Джек сказал тебе по телефону чистую правду — её стряпня действительно ужасна. Уилл согласно хмыкает, коротко и тихо смеётся. Закрывает глаза, трётся перечёркнутой шрамом щекой о грудь Ганнибала. Сон накатывает волнами, омывает, уносит их обоих в глубину. И, засыпая в объятиях Ганнибала Лектера, Уилл Грэм понимает, что наконец-то счастлив.