F l e u r i e — H u r r i c a n e
Он сидел, слегка повернувшись к окну. Немного поникшие плечи, неподвижно лежащие руки, туго перемотанные бинтами, бесцветные провода капельниц с размеренно капающем в них лекарством. Грудь от дыхания вздымалась кротко, будто юноша боялся нарушить окутавшую его тишину нечаянным вздохом или болезненно-приглушенным стоном. В окно пробивались яркие солнечные лучи, насыщенная весенняя бирюза неба чуть слепила глаза, но парень не отворачивался. Могло показаться, что он неотрывно наблюдал за кружащими лепестками сакуры, пленный их непредсказуемыми мягкими узорами… Если бы это было возможно. Бинты, крестом лежащие на его бледном лице, скрывали глаза. Белая повязка сильно контрастировала с его короткими, слегка кучерявыми черными волосами. Казалось, он сам, его точеный профиль, терялся среди этой картины. Терялся среди висящей в воздухе гнетущей скорби. У него не было сил отвернуться от свежего воздуха, тянувшегося из приоткрытого окна. Как и сил проливать слезы, разрывающие изнутри его грудную клетку. Опустошенный, он был совсем не против потеряться насовсем. Последний месяц прошел как один день. Как один до бесконечности долгий, совершенно бессмысленный день. Ни времени, ни света — ничего, кроме давящей тишины. Врачи, родственники, сотрудники полиции ненадолго развеивали его отчаянную скуку, но не могли прогнать тяготящие мысли. Темы размышлений крутились безумным водоворотом, утягивая его на самое дно. Пуст. Бессмысленен. Бесполезен. Ничтожен. Ничтожен. Ничтожен. Потерять одним днем все, что делало тебя собой? Ты чертовски удачен, Кейджи.***
Парень спешащей поступью летел по больничным коридорам. Ухмылка и беспорядочная, с несуразной челкой, укладка черных, как смоль, волос, развевающийся за спиной медицинский халат делали Куроо, по его собственному мнению, ужасно крутым. Он на самом деле всегда привлекал внимание: его движения казались грациозными и лениво-плавными, янтарный циничный взгляд вызывал дрожь, а холодный анализ ситуации немного пугал. Куроо дышал уверенностью и легким превосходством, выделялся и притягивал взгляды. Но это, бесспорно, не меняет того факта, что он бывал тем еще беспечным придурком. Особенно в компании его бро — Бокуто. Он пришел забрать свою сестренку и предвкушал себя маленьким героем в ее глазах. Заботиться о номере палаты? Он точно помнит его наизусть. — Хей, Мия, пора домой! — даже не потрудившись постучаться, улыбаясь, Тетсуро широко распахнул двери. Акааши вздрогнул всем телом и повернулся на источник шума. Неожиданный незнакомый голос выбил его из колеи, повергнув в легкий шок. — Простите? — от непривычки говорить в последнее время, его голос прозвучал слабо и с легкой хрипотцой. Куроо опешил, но лишь на мгновение. Поспешно добавил: — Прости, похоже, я ошибся палатой? Я потревожил? — он говорил быстро, но не мог отвести взгляд от хрупкого юноши. Он впитывал его тонкую и изящную шею, бледные скулы, красивые нежные руки, милые растрепанные волосы, выпирающие ключицы. Кружащие за спиной лепестки сакуры, мягко окутывающие лучи апрельского солнца, свежий воздух и некая робость являли собой чувство чистоты и жизни. Если бы не мрачность в поникших плечах, не боязнь в сжимающих простынь длинных пальцах. — Ничего, — Кейджи слабо кивнул и снова отвернулся. Тетсуро совершенно не понимал охватившее его чувство печали. Ему не хотелось уходить, но неловкость молчания давила, и взгляд заметался по палате в поисках темы для разговора. После долгой заминки он проговорил: — Одинокие души Находят покой Под сенью нежной смерти, — на выдохе, удивительно осторожно. Акааши вновь вздрогнул. Слова, столь странные и проникновенные, слетевшие с языка незнакомца, который не только не ушел, но и почему-то декламировал неизвестное хокку, тронули его. Внутри шевельнулось нечто одновременно зябкое и приятное. Кейджи затаил дыхание, чувствуя, как громко бьется сердце. Куроо растерянно провел рукой по волосам: — Просто первое, что пришло на мысль, увидев тебя… Выздоравливай, — и с громким хлопком двери вышел. Куроо поспешил удалиться. Слева от входа в палату заметил табличку «189» и запоздало заметил, что ошибся этажом. Едва не переходя на бег, он заторопился к младшей сестре, прикрывая рукой стремительно краснеющее лицо.***
— «Одинокие души…», — в тысячный раз повторял Акааши про себя. — «Находят покой… Что он имел ввиду?», — теребил пальцами простыни. Голос инкогнито никак не хотел замолчать второй день подряд. Он был тягучим и мягким, успокаивающим, но отстраненным. Простая ошибка? Или, так называемая, судьба? Разве тебе оказалось недостаточно этой «судьбы», Кейджи? Но теперь у него появилась крошечная зацепка за реальный мир. Он ждал, его мысли метались и путались, он волновался и изредка радовался фантомному чувству возможной встречи. Он существовал. Разве это всегда было так сложно и трепетно? Акааши гадал и воображал. Он вдруг заинтересовался: какое время суток сейчас? Чем он занят? Кто он? Придет ли?.. Стояла прохладная полночь, звезды светили ярко, но бессмысленно для него. Его звезда была совсем рядом, но, неужели, она оказалась падающей и мимолетной? Кейджи не терзался. Он был готов уцепиться хоть за соломинку, лишь бы не сойти с ума в этих давящих стенах, в этих убивающих мыслях. Внутри он рассыпался еще со дня аварии, так почему бы не позволить себе хотя бы иметь осязаемую причину, слабую надежду. Он ждал. *** Куроо с протяжным полустоном-полумычанием зарылся руками в волосы. Пары стремительно проходили мимо, совершенно не замечаемые студентом. Из его головы никак не выходил образ, и все, что он мог сделать — поддаться искушению вновь и вновь представлять незнакомца, каждую его черточку, вглядываясь в окно и не отрываясь от осыпающихся лепестков сакуры. Но его плечо опустилась чья-то тяжелая и теплая рука. Куроо дернулся, вскрикнул и тут же услышал раскатистый глубокий хохот Бокуто, умирающего от смеха и удивленного лица однокурсника: — Это провалище, бро, — еще раз дружески хлопнув по плечу, удивленно проследил, как Куроо раздраженно сбросил его руку. Котаро несколько раз моргнул, изумленно расширив глаза. Склонил голову перед лицом друга и задумчиво присвистнул: — Хей, бро, ты сам на себя не похож, — его взгляд гипнотизировал, — где твой самоуверенный бесящий взгляд и острый язык? Это не в твоем стиле — давать мыслям поработить тебя, — Бокуто нахмурил свои седые брови, тыльной стороной руки проверил температуру вдруг застывшего брюнета. — Заболел?.. Тетсуро резко поднялся, сжал опешившего Бокуто за плечи, ободряюще улыбнулся своей привычной, широкой ухмылкой и убежал, захватив собственные вещи. Котаро широко замахал вслед, крича нечто, что казалось ему ужасно ободряющем.***
Он слишком долго искал ответы на несуществующие вопросы. Слишком долго пытался понять то, что всегда представлялось ему далеким и туманным. Терзался по причинам надуманным и чересчур простым, чтобы быть таким медлительным. Он бежал по городу, придерживая висящую на одном плече лямку рюкзака. Бежал, задыхаясь и безумно улыбаясь, и радовался до чертиков, будто летел на встречу чему-то счастливому и неизведанному. Ворвался в палату, оперившись руками на колени, хрипло, с сильной отдышкой, запоздало спросил: — Я могу… — тяжелый вздох, — в-войти? Акааши, в порыве момента, был готов броситься вновь пришедшему незнакомцу в объятия. Его незнакомцу. Слова рассыпались, потерялись. Он быстро, смущенно кивнул, расплываясь в завораживающей яркой улыбке. Тетсуро будто распался на атомы, перестал дышать, замер и боялся шелохнуться. Спустя несколько бесконечно долгих мгновений сорвался и широкой, но неслышной, поступью подошел к кровати, с легким скрипом торопливо и нервно пододвинул стул. Он хотел сказать так много, но полностью терялся в этом бледном, хрупком юноше, тонул и был счастлив. Хотелось касаться, хотелось обнять, хотелось, черт возьми, наконец познакомиться, но он не знал с чего начать. В этот день они говорили бесконечно долго, будто не могли насытиться обществом друг друга. Причины, обстоятельства были совсем не важны. Они были рядом, и мир казался таким правильным.***
Однажды, Куроо застал Акааши со скетчбуком. Склоненный над нетронутой бумагой, с замерившим простым карандашом в дрожащих пальцах, словно он боялся чего-то. — Сколько ты уже так сидишь? — осторожно поинтересовался он, подходя, внимательно разглядывая Кейджи. Он задрожал, выронил карандаш и блокнот. Вцепился длинными, с ярко выпирающими костяшками, пальцами за повязку на глазах, волосы. — Не помню, не помню, не помню… — медленно раскачиваясь из стороны в сторону, голосом, нарастающим от лепечущего шепота, до срывающегося отчаянного крика. — Не помню. Не помню! Я ничего не помню!. Несколько раз попробовал содрать повязку, из-под которой исступленно катились слезы. Чувствуя бесполезность попыток, зарыдал, завыл в голос. Куроо спокойно, с хмурым взглядом, присел рядом. Обнял его содрогающиеся плечи, прижал к себе, успокаивающе гладил по спине, не давал вырваться, несмотря на крики и протесты. Они долго сидели так, не отпуская друг друга. Кейджи постепенно успокаивался от громкого размеренного сердцебиения, крепко сжимая чужую руку. Его утешало чужое тепло и дыхание, еле слышные слова, поцелуи в висок, лоб, скулы. — Я ничего не помню, — тихо начал он, — словно всегда была только темнота… И впредь будет только она… — Сумрак отступит, — улыбаясь, прошептал Куроо. — А я никуда не уйду. Начни с того, что тебе не нужно вспоминать. Сделай новый шаг, чтобы выбраться из потемок собственных мыслей и сердца… Я буду рядом. Кейджи, оперевшись на его грудь, приподнялся, словно хотел заглянуть ему в глаза, улыбнулся своей смущенной обвораживающей улыбкой. Тетсуро умирал от этой улыбки, счастливо ухмыляясь и краснея в ответ. Этой же ночью Акааши рисовал. Осторожно, но больше не боясь, с тихим шорохом снял повязку. Глаза болели, все расплывалось, но он знал, знал, что эта мгла вокруг не поглотит его снова. Он рисовал, старательно, самозабвенно. Рисовал своего незнакомца, спасителя, свою звезду, ясную и яркую. Рисовал его.***
Следующая неделя проходила в легких перепалках между ними. — Ну да-а-ай глянуть, Ака-а-аши, хватит вредничать, — продолжал ныть Куроо, получая легким хлопком по тянущимся к блокноту рукам. — Я не закончил, — строго объяснял ему Кейджи, но все же смеялся. Куроо улыбался и не мог перестать любоваться. Когда впервые увидел небесные, темные глаза Акааши, он пошатнулся, чувствуя, как замирает сердце, не хватает воздуха. Чувствуя, что теряет себя в них… — Куроо… Мне нужна… твоя помощь, — робко позвал юноша, оторвавшись от блокнота. — М? Да? — по-кошачьи ухмыльнулся, сгорая от любопытства и волнения. — Наклонись, пожалуйста, ближе, — едва ли не прошептал, но Куроо мгновенно подчинился. Он изумленно выдохнул, когда его губ коснулись прохладные мягкие подушечки пальцев. Сердцебиение участилось, скулы тронул румянец, пока Акааши медленно, осторожно, водил, очерчивал форму губ. Разочарованно выдохнул, когда Кейджи убрал пальцы, умирая от собственных фантазий и стыда. — «Соберись. Соберись», — он похлопал себя по щекам, прогоняя смущающие мысли. Акааши, слыша его вздохи, чувствуя посторонние жесты, тихонько посмеивался, находя его ужасным милым. Умиротворение и счастье разливались в его душе теплой патокой. Хотелось в тысячный раз благодарить судьбу и обнять весь мир. Усмехнувшись, он нащупал рукав рубашки Куроо, потянул на себя. Удивленный брюнет, не сопротивляясь, поддался и тут же оказался в нежных, но сильных объятиях. Кейджи, щекоча кожу дыханием, вдыхал запах его волос и неразборчиво прошептал: — Моя звезда… Мой мир…***
Он постучался, кажется, впервые. Он знал, что его ждали, и был рад этому. Кажется, также впервые в жизни. — Хей, Кейджи, у меня есть секрет для тебя, — заговорщицки начал он, усаживаясь рядом с юношей. Акааши, заулыбавшись, в предвкушении наклонился к нему, ощущая нетерпеливое ожидание Куроо. Кейджи услышал, как тот зашуршал халатом, почувствовал, как нечто мягкое оказалось на его коленях. «Нечто» тихо мяукнуло и, не желая оставаться на одном месте, потянулось к рукам Акааши. — Только, «тс-с», — приложив палец к губам, ухмылялся Тетсуро, довольный реакцией. — Как тебе, черт возьми, удалось пронести в больницу котенка? — в легком шоке, слегка хмурясь, прошипел он. — Все кошачье население Земли — мои друзья, — гордо ответил он. — Хорошенько заботься о нем. Акааши рассмеялся, тронутый, умиленный и радостный, погладил новоиспеченного питомца. — У меня тоже есть кое-что для тебя, — застенчиво произнес Акааши, — ты… можешь взять блокнот. Куроо сглотнул, взял лежащий на столике скетчбук. Он не понимал, отчего так заволновался. Перевернул страницу и пораженно, шумно выдохнул. Он увидел себя. Даже больше именно «себя», чем того, кого видел в зеркале ежедневно. Непослушные волосы, закрытые глаза с длинными ресницами, губы, растянутые в мягкой улыбке… Неужели его видели таким, даже будучи практически слепым? Неужели его смогли задеть, влюбить, даже без громких признаний? Неужели смогли сокрушить этими хрупкими плечами, тонкой шеей, краснеющими скулами, небесными глазами и улыбкой, останавливающей сердце?.. Он притянул Акааши за шею, целуя глубоко, чувственно и нежно. Его руки дрожали, и почему-то так хотелось расплакаться. На его щеки легли прохладные руки, губы отвечали на поцелуй. Отстранившись друг от друга, уткнувшись лбами, они упоенно улыбались, переплетая пальцы. Котенок ворочал мордочкой, обделенный вниманием. — Одинокие души… — тихо начал Кейджи. — Одинокие души, — на выдохе вторил ему Куроо. — Находят покой Под сенью нежной смерти… А за окном, вслед уходящей весне, осыпались лепестки сакуры…