Ольга

-Это кто? – голос у Басманова тоже был другой. Веселый. Ольга с первой встречи такого не слышала. -Головин сына на службу привел, - отозвался незнакомый боярин. Память инквизитора своего собеседника не сохранила почти. Плотный, с длинной, но не шибко густой бородой и в высокой шапке. Судя по тому, как недовольно он отвечал, боярин был из будущих опальных. Но лицо его как-то плыло, и кто это, не было понятно. А сам Фёдор смотрел неотрывно на Бориса. И, наверное, улыбался. Потом как брат тоже на него глянул, улыбнулся и покраснел. Зато царя девушка сразу признала. И если первое воспоминание было коротким и смутным, то память о царской охоте сохранила почти все детали. Басманов с царем рядом ехал. Чуть впереди два псаря стаю собак вели. Лай стоял на весь лес. А Фёдор все назад оглядывался, на Бориса, что среди опричников позади тащился. В седле он держался уверенно, но охотился, видимо, впервые. Приехал в шубе, длинные рукава которой пришлось на спине завязать, чтобы соседям не мешали. Весело и робко глядел вокруг, иногда встречаясь взглядом с Басмановым. Даже царь один раз оглянулся. Ольга удивилась тому, насколько моложе он тогда выглядел. И глаза ещё блестели, зубы были почти хорошими. А вот голова уже была побрита. Загнали собаки медведя. Дело шло к вечеру, получается, весь день то в седле, то в снегу по колено провели. И только под вечер на добычу набрели. Разбуженный со сна медведь, напуганный собаками, был зол, бросался на свору, и грозил кинуться на царя, тот без страха подъехал почти вплотную. Но тут Фёдор прыгнул на зверя прямо с лошади, и покатился с ним по снегу. Наверху неглубоко было, да и притопталось уже. А потом медведь его в овраг стащил. Потом будущий инквизитор долго сидел где-то в овраге, почти утопая в снегу, утирая кровь с лица и глядя на бурую тушу рядом. За ним высоко по склону уходил кровавый след. И вокруг было много где красно. Где-то наверху собаки лаяли, люди кричали. А Басманов нож прятал, да руки замерзшие грел. И тут откуда-то Борис подъехал. То ли заблудился, то ли специально встречи искал, пока не видит никто. Лошадь в снегу по колено стояла. Спешился, тоже в снег провалившись. И, с трудом подойдя к опричнику, рукавицы протянул. Дорогие, внутри меховые, да все расшитые. А Фёдор вместо того, чтобы взять их, схватил Бориса за руку и к себе потянул. Тот неловко повалился в сугроб и рассмеялся. И опричник смеялся, да по руке казначейского сынка гладил. -Дичишься, - мурлыкнул он, - в гости зову, нейдешь. -Батюшка с тобою даже говорить не велит, - простодушно ответил Борис, - да и как это? -А вот как, - Басманов быстро наклонился, и осторожно в губы поцеловал. Брат смутился, но не отстранялся. -Обиды тебе никакой не сделаю, - пообещал Басманов, - а вечор жди. Приду стихи твои послушать. -Вечор я домой уеду, - Борис опустил глаза, - и чего тебе в тех стихах? Грех это. -На моей Родине стихотворцы в большом почете, - вздохнул Фёдор, - я же говорил. У тебя привычки патриция. -Ты очень странный, - Борис потупился, - и обыкновения твои, и речи. -Так что же ты не бежишь от меня? – и Басманов, рассмеявшись, подхватил собеседника, посадил пред собою, и спешно расстегнув на нем широкую шубу, завернулся в неё с ним вместе. Борису некуда было деваться, он не мог выбраться из длинных рукавов без посторонней помощи. Да и не пытался особо. - К лету мой будешь, - прошептал ему на ухо опричник, прижимаясь плотнее, - тепло с тобой как! -Чего ты тогда без шапки, да на снегу сидишь, - улыбнулся Борис, краснея пуще прежнего, - раз так мерзнешь. -Шапку обронил, - признался инквизитор, - и ногу повредил. Идти не могу. Борис испугался так, как будто нога у бывшего бестиария и вовсе оторвана. Он с большой аккуратностью помог ему сеть на свою лошадь. И, как бы случайно, коснулся колена всадника щекой. Все поплыло. Снег сменился высокой зеленой травой и камышами. Ольга даже запах речной почувствовала. Фёдор стоял на вытоптанной в траве дорожке меж двух высоких рядов осоки, держа в руках скомканную расшитую рубаху. А Борис из воды выходил. Абсолютно голый. И если бы не был он девушке братом, впору было бы глаза отвести. Увидал Басманова, покраснел, и потупился. -Рубаху отдай! – тихо потребовал он. -Отними, - опричник протянул ему одежду. Но в руки не дал, когда брат к нему потянулся, - я так весь день могу. -Увидят, - буркнул Головин, продолжая бороться за свою рубаху, - деревня рядом. Бабы белье полоскать пойдут. Отдай! -У вас всей семье в банях парятся, - задумчиво протянул Фёдор, - голыми по ночам вокруг озера с венками бегают. И я многажды видал, как молодые люди в этом поле прямо в траве женихаются, не всегда по двое. А ты голым пройти стыдишься? Или, может, ты меня устыдился? Признавайся. Не мил? -Чей-то сразу не мил, - запротестовал Борис, краснея, - а у вас в Риме как в бане парились? -Да так же примерно, - пожал плечами Басманов, - а баб гулящих на базаре вместе с хлебом покупали. Меня удивить трудно. -Как так, на базаре, - глаза у брата заметно округлились. Ольга невольно улыбнулась. Вот так же он удивлялся своим проигрышам в шахматы, - нешто с любым пошла бы? -Куда б она делась? – в свою очередь удивился опричник, - но ты не бойся. Сроду никого неволить не стал бы. Других полно. Я и обождать могу. -Так отдашь рубаху? – улыбнулся Борис, но отчего-то одежду свою отнимать перестал. -На поцелуй сменяю, - рассмеялся опричник, - да не в губы. А как я тебя вчера целовал. Борис замялся. -Мальчишка совсем, - деланно надулся Басманов, - не смотря, что лоб здоровый! Как принимать такие ласки, так всегда пожалуйста, а как дарить, так в кусты? -Я не умею, - буркнул брат. А с румянцем его сейчас не могла соперничать никакая свекла. Возможно, Фёдор что-то ему ответил. Ольга не поняла. Потому, что все поплыло, исчезли озеро и камыши, а в предвечернем небе появилась вторая Луна. Чуть больше, чем та, которую девушка с детства видала. И все вокруг было непривычным, это совершенно точно была не Москва. Длинные тонкие зеленые деревья тянулись к небу немного непривычного оттенка синего. Стоял просто одуряющий цветочный аромат. И какой-то мужчина, указывая на Фёдора, говорил на непонятном языке. Голос у него был приятный, черты лица тонкие, нос правильный, хотя чуть великоват. Волосы коротко острижены. Одежды белые. А глаза лучистые, сияющие. И что он иной было видно невооруженным глазом. Да и что не светлый тоже. Но из разговора его Ольга лишь три слова поняла. «Марс*», «денарий**» и «Флор». Второй мужчина, с которым, видимо и велся этот разговор, был попроще. В кожаной рубахе, надетой поверх другой, короткой серой. Руки и ноги у него были голые, а обувь была из каких-то кожаных веревок. Волос у него не было, а вся кожа на открытых участках был покрыта шрамами. На Фёдора он глядел искоса, оценивающе. И, судя по тому, что мужчина в белом время от времени отрицательно качал головой, собеседники о чем-то спорили, а возможно даже торговались. В какой-то момент Фёдор как будто услышав что-то страшное, разрыдался. Кинулся в ноги к мужчине в белом. Он целовал его колени, и что-то кричал, временами срываясь на истерический визг. Тут Ольга ни слова не поняла, но запомнила слово «амор***». Часто повторялось. В ответ иной попросту отпихнул его и ушел, унося с собой туго набитый кожаный мешок. А Фёдор остался на посыпанной цветными камешками дорожке. Мужчина в коже ухватил его за длинную черную прядь, заставил подняться, и потащил куда-то за собою. Ольга удивилась безмерно. Какое отношение это все имело к её брату? Отняла было руку, и увидела, что ночь давно. За окнами темень непроглядная. А Фёдор попросту уснул. Положил ей голову на колени, и спит, как ребенок.