Ольга

На войне ему часто снилась война. Поле, поросшее невысоким густым бурьяном и ещё какой-то сорной травой, тянулось до самого горизонта. На другом его краю виднелись беленые прошлым годом хаты с заколоченными окнами и дверьми. Было жарко. Сейчас тут вовсю должна была коситься рожь, но её некому было сеять. Все ушли, деревня обезлюдела. Гесер глянул мельком на кривую палку, к которой была простой веревкой примотана дощечка с непонятным словом: «Мины!!!» В поле уходил человек. В уродливой грязно-зеленого цвета одежде. Больших, не по ноге, сапогах. Почему-то в теплой стеганой душегрее, несмотря на жару. И Гесер знал, что его нужно остановить. Потому, что там смерть. Как это часто бывает, все движения его во сне были замедленными. А по небу, напротив, с огромной скоростью проносились белые облака. Он пробовал кричать, хотя бы предупредить. Но в пронзительной тишине голос словно кто-то украл. Гесер догнал беглеца уже в поле. Чтобы самому не помереть, пришлось просматривать дорогу через Тень. Развернул к себе лицом. Сильно встряхнул. Нелепая узкая шапка с алой звездой на лбу скатилась с головы путника, и он узнал Ольгу. Она оправила неровно остриженные волосы грязной рукой, и подняла на него пустой взгляд. -Не надо, - тихо сказала она, - отпусти меня. Я устала. Не хочу жить. -Потерпи, - он сгреб девушку в охапку, - я все продумал. В этот раз получится. -Ещё не хватало, - буркнула она куда-то в складки зеленой рубахи, - чтоб ради никчемной волшебницы глава Ночного Дозора задницу рвал. -Да кабы я знал, кому её поставить, - невесело усмехнулся Гесер, - давно бы уже раком встал. Я для тебя все сделаю. Или давай вместе уйдем. Как раз на мине стоим. -Совсем сдурел?! – вдруг обозлилась Ольга. Она вырвалась, и неожиданно сильно пнула Гесера ногой в живот. От удара он пошатнулся, и отступил. А девушка, охваченная огненным вихрем, взлетела в воздух. Вся её одежда вмиг разодралась, и горела прямо на теле. Кожа тоже горела, и сходила неровными кусками, с костей срывало мышцы. Все её тело неестественно изгибалась. Ольга уменьшалась, сворачиваясь как смятая бумага, пока не превратилась в растрепанную полярную сову. А Гесера подхватило горячим ветром. Он летел спиной вперед в другую сторону и ничем не мог ей помочь. Летел, покуда не напоролся на оставленый в траве неизвестным пахарем острый железный плуг. Проснувшись, он не сразу понял, что ещё ночь. Привидится же такое! Сердце билось, как после бега. Пришлось приложить руку к груди. Все было цело. Сон. Только перед глазами до сей поры стояли разбросанные в разные стороны горячим ветром большие уродливые сапоги. Рядом проснулась женщина. Подняла голову, увидала, что ночь, и тут же вновь уснула. Её не тревожили кошмары. Немолодая полковая проститутка засыпала быстро, как человек с безупречно чистой совестью. Своим ремеслом она не тяготилась. Детей, рожденных, или не рожденных, не убивала. И за всю жизнь не украла ни одной медной монетки. Гесер улыбнулся, прикрыл её плечи одеялом, и вышел из шатра. В лагере никто не спал. Степняк ещё в первый вечор разумно поворожил, чтобы лишнего шума за полог не допустить. Заснуть под этот гвалт мог только человек привычный. Калмык-десятник тихонько напевал, прислонившись к боку лежащей рядом кобылы. Чуть более пятидесяти всадников смогли найти дорогу, и прискакали за своим полководцем сюда, к стенам Полтавы. Гесер поёжился от ночной прохлады. Сколько он бывал в этих краях, не мог вспомнить, чтобы в начале лета здесь было так холодно. Как на севере. Меньшиков сам распорядился, чтобы погода была "как дома". Он жары не любил. Сам воевода только ночевать приходил. У царя, что ни день, был военный совет. Со дня на день планировали крупное сражение. Сейчас за столом, развалившись в кресле и распивая вино, он о чем-то горячо спорил со Святославом, Басмановым и шведским инквизитором. Тот почти не таясь, жил у Фёдора в шатре. Правда, на людях с ним не миловался. А днем и вовсе оба держались холодно да отстраненно. Не на гуляньях, как-никак. -Нового россиянина подвигом надобно воспитывать, - настаивал князь, потягивая сбитень, - памятью предков-богатырей. И уж никак не в чулочки цветные рядить, да не в парики эти потешные. -Не скажи, - Меньшиков кивнул на Фёдора Алексеевича, - краса внешняя неизменно к гармонии внутренней приводит. Россиянина нового я путем просвещения поведу. Европейское платье, это только первый шаг. И шаг необходимый. -Что же, - усмехнулся Святослав, - портки да рубаха россиянина твоего нового от просвещения отвращают? С голыми ногами да в кружевах книга лучше понимается? -Покажите мне боярина-просветителя! – рассмеялся воевода, - только для себя жить горазды. Не для них я новый град на болотах кровью и потом возвожу. На Москве бояре в белокаменных теремах живут. А у меня каждый так жить станет. Лучшие архитекторы дома строить будут. Дороги гранитом выложат. Я наполню город поэтами и философами. -Где же ты столько баянов* возьмешь? – недоверчиво проворчал князь. -Выучу, - уверенно отмахнулся Меньшиков. Взор его горел живым огнем веры, - богатырей и поэтов. Воинов Света. Новых россиян. Весь мир им поклонится. -Что, Гесер, - Святослав обернулся к степняку, - не спится? Али за цветными чулками поспешил, покуда в них к просветителям примкнуть можно? -Снится всякое, - улыбнулся старик, - ты не знаешь, что такое мина? Князь покачал головой. -Горящего человека видел, - задумчиво продолжил старик, присаживаясь в поднесенное кресло и берясь за непочатую бутылку. -Это к богатству, - уверенно отозвался Меньшиков. -Или к страстной влюбленности, - улыбнулся швед. -К пожару это, - проворчал Басманов, кивая на стремительно разрастающееся зарево над осажденным городом вдали, - Полтава горит. -Это по мою душу, - обрадовался Святослав, и убежал, даже не попрощавшись. У Гесера внутри что-то оборвалось. У жителей по всем подсчетам давно вышла еда. Гарнизон тратил последние запасы пуль и пороха, дроби и картечи. И где-то в городе уже две недели жила Ольга. Как её встретили темные? Где она там спит? И спит ли вообще. А может, лежит где-то раненая, умирающая. Или попросту голодная, уставшая. Мерзнет этим колдовским холодным летом. Кто о ней там заботится? Конечно, пустое все это. Головина давно уж вне порядка. Мало, кто из темных может ей навредить. А напугать и подавно. Захочет есть – выйдет за стену, да прямиком за королевский стол. Колдовством обогреется, и спать, коли захочет, ляжет на перине в богатом тереме. Скорее всего, Эрик её там опекает. Шведский лагерь-то в двух шагах. Никакого королевского стола не надобно. А с милым и на голой земле сладко, безо всякой перины. Гесеру уже поведали, как шведский воевода вокруг его ученицы увивался. Обидно стало. Он, учитель, Великий Гесер, даже близко подойти не может. Ольга наяву и во сне его бьет, да гонит от себя. Его, сына Тенгри, у которого в нескольких городах богатые дворцы, должности и военные победы. А что у шведа этого есть, окромя веснушчатой задницы? Что в нем такого, отчего она в первый же день с ним возлегла? Вот интересно, Ольга, какая она сейчас? Они ведь толком и не виделись ни разу. Не то, что поговорить не привелось. В глаза ей посмотреть не получилось. Впрочем, судя по шведскому солдату с разбитым лицом, подходить к боярыне Головиной все ещё опасно. Интересно, как она решает, кому нос сломать, а кого приласкать? Святослава он догнал уже далеко от лагеря, в лесу. Князь понимал тоску степняка, который за эти дни извелся в лагере от безделья. Сам он едва ли не каждый день устраивал небольшие вылазки. Шведы, привыкшие воевать строем, вставать с утра в одно и то же время, и получавшие во время битвы час на приведения свой одежды и париков в приличный вид, были для него легкими противниками. Он уже трижды поднимал чужую армию по тревоге, все больше после полуночи. Сегодняшняя ночь была последней перед битвой. Пропустить её Святослав никак не желал. Да и Ольга сигнал подала. Город горел. Пора!