Ольга

Влас уезжал завтра рано утром. До деревеньки Шевардино* было неделю неспешного ходу. Ольга завистливо глядела на его маленький собранный узелок. Ему-то хорошо! Инкуб будет строить укрепления, да и после на битве останется. А её, как проклятую, к Москве приговорили. Правда, одну. Оба дозора отправлялись воевать полным составом. Оставались три талантливых опытных ведьмы-предметницы, темные оборотни, несколько вампиров. Великая должна была своим присутствием уравновесить Дневной Дозор. И, кто знает, может статься, видела она сейчас перед собою новый состав обеих казарм. Инкуб рвался на строительство уже месяц, если не более. Все боялся не поспеть к сроку. Да и качество редутов напрямую зависело от погоды. Лето в этих широтах бесконечным быть не обещало. В дождь земляные валы не строят. Ополченцы, хотя бы что-то понимавшие в строительстве, тоже сидели, как на иголках. Все знали, что время, упущенное сейчас, предстоит наверстывать бессонными ночами. Но армия отступала медленно, как и было обещано. И до середины августа вообще никто не знал, где Кутузов планирует дать генеральное сражение. Москва стала похожа на большой разоренный муравейник. Бежали, кто куда. Многие уходили пешком, оставив лошадей и подводы для обороны города. Жители спешно покидали столицу. Назад, порою тайно, возвращались недоросли, денщики, лакеи. Выпущенные из тюрем заключенные, монахи. Все они надеялись пробраться на поле боя, или хотя бы оборонять город в случае поражения армии. Наблюдатель от инквизиции с интересом исследователя обходил груженые телеги. Его принимали за своего, либо не замечали, если на то была его воля. Инквизитор интересовался количеством и качеством вывозимого скарба, и тем, где люди планировали переждать вторжение неприятеля. Гесер, которого рвали на части иные с обеих сторон, башкиры и грузины, заперся у себя дома, и грозился выйти только в сентябре, ибо у него уже все плечо зареванное. Плакала лишенная Силы на три года Дурова, которую определили в засадный полк, в то время, как она просилась на передний край. Рыдали матери из Грузинской слободы, сыновья которых по каким-то причинам не были зачислены к Багратиону**. Пускали скупую мужскую слезу офицеры, рвавшиеся в авангард, но не попавшие. Всплакнул, правда с бОльшим успехом, князь Георгий. Такому великану не нашлось места в легкой кавалерии, в задачу которой входило возможное преследование неприятеля. Зато он попал в гренадеры. Башкиры требовали выпустить их в поле первыми. Задолго до сражения началась битва за место на главном редуте, который должен был встретить неприятеля первым. Требуемые для его обороны двенадцать тысяч солдат набрали за неделю. А за то чтобы оказаться в числе «золотой» дюжины смертников, обороняющей центральный, «Шевардинский» редут, люди дрались на дуэлях. Только Семен с Давыдовым никуда не рвались, никого ни о чем не просили. Денис, обросший против строевого устава бородою, одетый в простое крестьянское платье, всюду следовал за дозорным, и путь их лежал совершенно в другую сторону. Единственное, с чем гусар не смог пока расстаться, так это с форменным кивером***. Отчего казалось, что это какой-то барин временно отдал его своему денщику, чтоб не потерять. -Ты чего надулась? – Семен, пробегая мимо, чуть подтолкнул Головину в плечо. -С Гесером нехорошо получилось, - неохотно призналась Ольга, - сама понять не могу, чего я на него взъелась. И ведь знаю, что прав он. Люди-то дороже стен. И кому их защищать, коли меня не станет? Я ж своими руками Москву полякам отдавала. На троне моих царей Отрепьев сидел. И ничего, стерпела. -Так извинись, - простодушно предложил дозорный, - пошли, боярыня! Мы вечером всех в «ставке» собираем. Попрощаться по-людски. Сама видела, какая у каждого второго будущность невесёлая. И Гесер всенепременно будет. Так что не тужи, Ольга Андреевна. Сейчас вместе выпьете, полегчает. Особняк с колоннами, выделенный ещё до вторжения Бонапарта под ставку командования, был в двух шагах. Но Головина была в легком платье, да и атласные туфли не были предназначены для пеших прогулок по неровной булыжной мостовой, перемежающейся участками, ничем кроме грязи, не покрытыми. Пришлось ехать это до смешного малое расстояние в карете. Дорогою Денис по привычке, или надеясь на что-то, увивался за Великой. Прощальный вечер носил, скорее, характер офицерской попойки, нежели светского раута. На месте, среди хорошо знавших его гусар Давыдов и вовсе расцвел. Отнял у какого-то малого с черными волосами и сросшимися бровями гитару, расписанную яркими цветами, и повязанную розовым бантом, и принялся настраивать под свой голос, более высокий. Ольга же с любопытством разглядывала собравшихся. По случаю летнего вечера гуляли не токмо в бальной зале, где играл чей-то маленький крепостной оркестр, но и на небольшом ухоженном дворе. Пригласили светлых и темных, и даже людей. Так что ни о какой магии речи не шло. Инквизиторы были в полном составе и следили. Гесера нигде не было видно. А Святослав давно уже уехал вместе с Кутузовым. Князь любил сам осматривать поле перед сражением. Судя по всему, огромный, пролегающий меж двух рек с обрывистыми берегами, луг у деревни Бородино понравился им обоим. Иные потихоньку подтягивались, но народу и без них пригласили много. Среди собравшихся были не только москвичи. В отдалении стояла группа башкирцев в своих синих кафтанах и белых шапках. Казаки, с курчавыми чубами подмигивали друг другу, указывая на немногих присутствующих дам. Малый, лишенный гитары, был из цыган. Когда Наполеон подступал к Смоленску, какие-то два смуглых чернобровых бородача молча привезли в ставку командования несколько мешков денег и золотых украшений. Взамен цыганские бароны лишь хотели, чтобы молодых мужчин из нескольких оседло проживающих таборов приняли в армию. Наездники они хорошие, и стреляют без промаха. Так во многих полках появились веселые и бесстрашные цыганские уланы. Семен нашел Гесера беседующим с каким-то совсем ещё молодым башкирцем у заднего крыльца. Два степняка, встретившись в старой столице России, могли говорить о чем угодно. Но они обсуждали «Лесного царя» в переводе Жуковского. Потрепанный журнал «Вестник Европы» лежал тут же на ступеньке. Юноша с интересом слушал о поэте Гёте, проживающем в далекой Германии. Всем своим видом он выражал почтение к художественному вкусу Гесера и внимал его словам, глядя в глаза собеседнику. Но магическим зрением было видно, что все земли дальше Санкт-Петербурга для этого башкирца глушь дикая. Акын**** у него в деревне сочиняет стихи лучше. Да ещё и с музыкой, так что их сразу петь можно. В непонятной этой Германии, наверное, ничего никогда не происходит. Оттого и пишет Гёте по одному стихотворению в несколько лет. Да ему ещё нужен другой акын, чтобы стихи его здесь, в большой сильной стране, пересказывал на понятном всем людям языке. Услыхавши, что пришла Ольга, Гесер тут же позабыл и про Гёте, и про башкирца. Но, прорвавшись через все маленькие веселые компании военных, он застал Давыдова, исполнявшего что-то собственного сочинения. Текст был на грани приличия. Гусар оттеснил графиню от остальных, и бросал на неё такие взгляды, что даже башкирцам и цыганам все было понятно безо всякого переводчика. Пришедшие дамы, все, кроме Дуровой, были в простеньких светлых платьях. Бала дать нельзя было, враг у ворот. Не до веселья. Но какие-то танцы намечались судя по тому, что гусары были все, как один в туфлях. Степняк давно Ольгу в платье не видел. Да и тогда не присматривался, когда случай выпадал. Всё на бегу, да издали. А сейчас от неожиданности растерялся. И когда спохватился, у графини уже все танцы были расписаны. Она смущенно глянула на Гесера, и пожала плечами. Колдовать среди такого числа приглашенных было совершенно невозможно. Старик понимающе кивнул, и отправился к столу с закусками. Там о чем-то тихо беседовали инквизиторы. Филипп, которому удивительно не шел алый мундир, из-за его смиренного вида. Басманов, хитростью пробившийся в кирасирский полк на вожделенный Шевардинский редут. И наблюдатель от Парижской инквизиции в сером мундире, не принадлежавшем ни к одному полку, но всеми принимаемый за своего. Старик не успел и глотка шампанского сделать, как его поймал Семен. Оторвавши Гесера от интереснейшего диспута о том, отчего не токмо малые народы себя в стране россиянами почитают, но и племена кочевые, вроде тех же цыган, дозорный быстро зашептал ему на ухо: -Следующий танец у Ольги на Давыдова был записан. Так я его сейчас уведу. Не пропусти! Головина сделала вид, что даже не заметила подмены. А у Гесера тут же ноги отнялись. Танцевать в степи у костра, это одно. В этом он равных себе не знал. Суфийские кружения, это другое. Тут старик просто был неплох. Но вальс этот проклятый, из целых трех шагов состоящий, по мнению степняка надо было упразднить из гуманных соображений. И вместе с ним и проклятую мазурку, и кадриль с котильоном заодно. Придумали ерунды всякой, на молодых да резвых рассчитанной. Он, может, каждый год раз триста с лошади падает! Ну не научился он этот вальс омерзительный танцевать, за ненадобностью. Девушка вела себя тактично. Сама потихоньку «вела», да в глаза поглядывала. Пару раз даже улыбнулась. Но поговорить не получилось. Гесер отвлекся на духи да непривычно завитые кудри. На стан её тонкий, который потихоньку себе прижимал. А тут и музыка внезапно оборвалась. И его ненаглядную уже другой кавалер поджидал. Басманов. Инквизитор и пресветлый обменялись строгими холодными взглядами. И весь танец, показавшийся Гесеру значительно длиннее того, что ему достался, он от этой пары глаз оторвать не мог. Фёдор танцевал легко, непринужденно. И было видно, как у них с Ольгой все ладно да гладко. Им и говорить-то не надобно, они друг друга с полувзгляда понимают. Вот, чего степняк от неё хотел. Только не ведал как добиться. -О чем со стариком говорили? – допытывался тем временем отчим. -Да как-то не заладилось, - у Ольги отчего-то порозовели щеки. -И ты не видишь, что он весь светится? – Фёдор легонько поддел партнершу под локоть, заставляя её приподнявши руку, пронести ладонь над горящими свечами, - даже волосы! Не я один видел. И Филипп может подтвердить. И гость наш Парижский. Ольга покачала головою. Ей показалось что Гесер на неё в обиде. И взгляд у него был мрачный. И сам он держался холодно. Басманов на миг задумался. Было в этой внезапной «слепоте» Великой что-то, указующее на проклятие. Но какое ему до того дело? Им-то с Олей ничего не мешает! Так и забылось. А Давыдова только через три дня в цыганском таборе нашли. Веселого, уставшего. Охрипшего и похмельного. Да и кивер где-то посеял.