Ольга

Жизнь светской львицы, вопреки ожиданиям, оказалась тяжким бременем. Борис Игнатьевич щедро оплачивал Павлушино безделье. Сам съездил с нею в банк, и открыл для девушки счет. Настоял, чтобы вклад был золотой, а не рублевый. Горничная плохо понимала, как можно расплатиться в лавке золотым слитком, но барин сказал, что в это неспокойное время золото будет надежнее ассигнаций. Деньги на карманные расходы он давал, не глядя. Хотя потратить пачку новых хрустящих ассигнаций полностью Паше так ни разу и не удалось. Первые пару недель хотелось всего и сразу. Но сейчас деньги просто лежали в ящике ночного столика. Трудиться теперь приходилось вдвое больше. Да, «фифа» не терла ковра пылесосом и не мыла посуду. Но одно только утреннее одевание и причесывание занимало два часа! Переодеваться каждый день нужно было по три раза. И всякий раз прическу переделывать. Да к тому же ванную приходилось принимать каждый день. Всё это утомляло девушку куда сильнее, чем выбивание ковра. Для Паши даже наняли отдельную горничную. Сначала ей нравилось возиться с платьями да перебирать украшения. Она даже несколько раз прошлась по магазинам с яркими витринами, что на Арбате. Но потом и это занятие наскучило. Развлекаться покупками она не умела. Визиты к модистке доставляли удовольствие только Борису Игнатьевичу. Он с одинаковым интересом разглядывал дорогие наряды, и купленные девушкой ситцевые и пуховые платки. Барин резвился, как ребенок. Без конца что-то дарил, тянул Пашу то к одной витрине, то к другой. Ходил с нею в театр и синематограф. И везде она себя чувствовала чужой. В опере ни слова не понимала. Балерины смущали голыми ногами. Оценить красоту музыки она не могла. Страдания влюбленных экранных героев ничего в её душе не затрагивали. А на литературных чтениях и вовсе уснула. Борис Игнатьевич её мучений будто бы и не замечал. Ему нравилось всё ей объяснять и показывать. Везде вместе с девушкой появляться. Особенно он любил галерею Третьякова. Мог подолгу бродить по залам, или даже сидеть, разглядывая какую-то непонятную для горничной картину. Особенно его привлекали женские портреты. Павлина же чувствовала себя скованно. Видя, что его подопечную ничто не радует, кроме купленного в какой-то подворотне простого сахарного «петушка», барин настоял, чтобы она училась читать. Азбука оказалась книгой тонкой, но удивительно нудной. Богато иллюстрированная именитым художником, она сперва привлекла девушку яркими картинками. Первое время Павлина с удовольствием пролистывала книгу, даже не пытаясь вникнуть в коротенькие тексты. За месяц Паше удалось осилить алфавит, и перейти к «вольному чтению». Но единственный вывод, сделанный ею из прочитанного сводился к тому, что жизнь у образованных людей скучная. Не мудрено, что Зулейха порою плачет, когда читает. У неё-то все книги без картинок, да ещё с длиннющими названиями. Радовали Павлину только конфеты да пряники. Но Борис Игнатьевич приказал ей сладкого много не есть. Ольга, по его словам, своими зубами дорожит, да и ему пока что тонкая талия любовницы не опостылела. По той же причине он зорко следил за тем, что и как горничная ела в ресторанах. Зулейха, скорбно поджав губы, стругала для новой хозяйки овощные салаты. А кальян, без которого графиня жить не могла, барин для девушки сам «забивал». От всей этой заботы у неё дух захватывало. И чего это «фифа» с ним жить не хочет? Первое время девушку тревожили те непонятные «фантазии», которыми так изводится Борис Игнатьевич. Она на всякий случай даже двери в спальне изнутри запирала. Правда, сама она в силу железного замка не шибко верила. Что колдуну запертая дверь? Но барин так ни разу и не постучался. Вел он себя сдержанно, и даже за руку свою подопечную держал, только когда она в перчатках была. Никаких вольностей не допускал, на это Паша даже немного обижалась. Хотя и понимала, что в своем прежнем виде для Бориса Игнатьевича особого интереса не представляла. Да и поговорить им было не о чем. Он-то всякое интересное рассказывал, мог при случае и фокусами магическими собеседницу развлечь. А у девушки из воспоминаний были только заполненные тяжелой работой дни. В то же время Паша видела, что в жизни Бориса Игнатьевича многое переманила, и не к лучшему. Гостей он больше не приглашал, и сам никуда кроме службы не ездил. На улице, в ресторанах и театре их все стороной обходили. Перед сном барин подолгу сидел один в кабинете, курил и выпивал. Спал он теперь в спальне для гостей, а свою роскошную опочивальню предоставил в полное распоряжение бывшей горничной. По-прежнему весел он бывал только тогда, когда с Павлушей чтением занимался. Оттого и терпела она эти уроки, хоть и пользы в них не было никакой. Ей даже нравилось с ним в запертом кабинете сидеть. В отличие от деревенских мужиков, барин после стакана-другого вина становился спокоен. И разговорчив. -О чем ты, Пашенька, мечтаешь? – спросил барин в один из вечеров, когда на службу ему было не нужно. Он удобно устроился на своём любимом диване со стаканом вина и кальяном, а девушку за стол усадил. Вручил ей перо и чернильницу, и приказал палочки в тетради чертить. -Корову купить, - сказала, и тут же покраснела, - смешно? -Ничуть, - Борис Игнатьевич всё же не выдержал, и улыбнулся, - мечты, даже самые смешные, это хорошо. Для человека они вроде мотора. Без них он теряет способность двигаться по жизни. -Замуж выйти, - смущенно продолжала девушка, - детишек родить. У вас дети есть? -Правнуки моих правнуков своих правнуков нянчат, - рассмеялся барин, выпуская струю дыма, - вот, какой я старый! -Вы поэтому на Ольге Андреевне не женитесь? – простодушно осведомилась она. -Не идет за меня Ольга, - вздохнул барин, - хотя сама давно не девочка. До меня у неё жених был, англичанин. Напугал её сильно. Задавить пытался, да не вышло. Сам-то он сбежал, а мне теперь за ним эту кашу расхлебывать! -Не любит она вас? – Паша опечалилась. Оставила свое перо, положила подбородок на сложенные руки. -Любит, - пожал плечами Борис Игнатьевич, - только не доверяет. Все сама норовит сделать. Трудно нам с ней. Это с тобой всё просто. Легко быть умным, сильным. А с Ольгой не знаешь, куда приткнуться. Один раз было дня три, когда она малярией хворала. Мы тогда в Индии жили по работе. Я в свое время тоже болел, правда, очень давно. Знал, чем лечиться. Только в те три дня я себя нужным и чувствовал. Павлуша слушала, не перебивая. -Вот где она сейчас? – сам у себя спрашивал барин, - ни слуху, ни духу. Зову, не откликается. Я за ней лет двести бегал. Думал, отобью её у всех, и буду царствовать. А на деле что? Поднялся царевич по лестнице в хрустальный дворец, а там стена. Дальше никому ходу нету. -Так уж и никому? – напугалась девушка. -Мне нету, - помрачнел барин, - отчим Оленьки, хоть и живет в другой стране, про неё порою больше знает, чем я. Вот купил я ей автомобиль. А подарить не успел. Зачем, говорит, мне два авто? Флор уже прислал. Смотри, какой желтенький! Сам теперь катаюсь. Бусы ей японцы дарят. Бриллианты французы. Пистолет, и тот Бисмарк* вручил! А я тут один мыкаюсь. Паша припомнила череду сменявших друг друга женщин, и надулась. -Да всё равно ей, - махнул рукой Борис Игнатьевич, хотя смотрел в это время в окно, - а я не хочу, чтобы ей все равно было. Понимаешь? Хочу, чтобы она мне сцены закатывала. Баб этих, чтобы с лестницы спускала. Посуду била. Чтобы она мне с кем-то изменяла, а не кому-то со мной. Мне надо, чтобы она от меня в столицу на работу уезжала. Чтобы ко мне она возвращалась. Жить возвращалась, а не забегала, когда в Москве проездом бывает. Чтобы здесь был её дом. Паша кивнула, хотя ничего не поняла. -Я с Олей много чего пропустил, - барин пошарил рукой на столике, и отпил прямо из найденной там бутылки, - о чем сейчас жалею невероятно. И ведь мог с нею сразу сойтись. Даже в день, когда она невинности лишилась, я на той же битве в поле ночевал. Правда, в другом шатре. Другого первого раза у нас с ней не будет. Учить её надо было тогда, в молодости. Теперь уже поздно. Все надо делать вовремя. Сейчас её фокусами с погодой не удивить. Ни помощи ей от меня не надобно, ни совета. На одной только её любви и держусь рядом. Жалеет она меня, старого дурака. Тебя мне оставила. Учи, говорит, в свое удовольствие. Вот я и учу. И так Павлуше барина жалко стало, что словами не передать. Всю ночь не спала, в постели ворочалась. А под утро, когда он и сам спать наладился, вышла потихоньку из своей спальни, прошла знакомым коридором по не слишком чисто выметенному ковру. Дверь в гостевой спальне не скрипела, дворник Махмуд за этим лично следил. Скинула новый розовый халат, недавно подаренный, да юркнула под одеяло. И ни разу после об этом не пожалела.