Ольга

Настроение главы: https://www.youtube.com/watch?v=39afvZk19Us Маня прижала к себе куклу, и глянула снизу на маменьку. Та тревожно озиралась то на башенку с часами, то на поезд. Ярко освещенный фонарями, со строгим швейцаром у дверей, которого тут принято было называть проводником, вагон произвел на пятилетнюю девочку куда большее впечатление, чем само путешествие в Петроград. Хотя после маленькой провинциальной Уфы здесь все было в диковинку. Огромные дома аж в четыре этажа! Широченные улицы. Каменные церкви. Ужасно хотелось туда зайти, но маменька не велела. Сказала, что там только для крещеных. Зато в Елисеевский пускают всех без разбору. И русских, и евреев. А пирожные там объедение. Маня ещё немного потопталась валенками по грязноватому вокзальному снегу и, притомившись, присела на большой деревянный ящик, в котором домой из столицы везли швейную машинку. Хотя, какая же она «машинка»? Машинища! Две огромные коробки. Одна с железным узорчатым столом, а вторая, полукруглая, похожая формой на вагон пассажирского поезда, укрывала от непогоды драгоценный механический шедевр от Зингера. Грузчик, которому машинку не доверили, тоже топтался неподалеку со своей тележкой, и скучал. Переминался с ноги на ногу, и посматривал на часы. Наконец, плюнув на землю, и пробурчав невнятное: «Запаздывают», закурил что-то вонючее. Маменька с неудовольствием поглядела на него, и мужчина, сконфузившись, отошел куда-то в темноту. Остальные немногочисленные ночные пассажиры тоже зябко кутались в пальто, шубы, шинели и тулупы, нервничали, но сесть в поезд никто не порывался. Проводники стояли рядом со своими вагонами совершенно спокойные. И казались спящими. Девочка, хоть и мерзла, все же наслаждалась отдыхом. Слишком много на её долю выпало приключений. Всё их недолгое двухдневное пребывание в столице Манечка очень волновалась, что встретит на улице царя, и не будет знать, как правильно кланяться. Что не откроются огромные стеклянные двери в торговом доме Зингера. А великолепные пирожные в Елисеевском будут слишком дороги для них с маменькой. Они не смогут расплатиться, и их сильно накажут. Но ничего такого не случилось. Им приветливо кланялись, двери открывали строгие бородатые мужчины в ливреях, а кроме пирожных маменька порадовала дочку новенькой французской куклой в русском сарафане. Хотя, ведь если одежда русская, и кукольная лавка в Петрограде, значит и кукла теперь россиянка. Вот они с маменькой, евреи, но Манечка за собой ничего такого не замечает. А напротив, ощущает себя вполне даже русской. Вот и царь, кабы вышел сейчас на вокзал, нипочем бы не догадался. Но царь не пришел. Занят был, наверное. Вместо него прямо на заснеженный перрон выкатился черный автомобиль. Из него вышло трое странных, непонятных господ, и двинулись прямо на Маню. Девочка поспешно соскочила с коробки, и спряталась за маменькину юбку. Было, отчего испугаться. Шедший первым господин был весь окутан какой-то черной дымкой, но с горящими алым светом глазами. Он поводил руками, как будто раздвигая для остальных какой-то невидимый занавес. За ним ковылял полноватый мужичок привычного девочке мещанского вида. Тоже весь сияющий, как бы осыпанный золотой пудрой. Он вел под руки пьяного товарища. Пьяниц Маня хорошо различала в любой толпе. Их деревянный дом стоял недалеко от кирпичного завода, и большая часть соседей, там работавших, по выходным развлекались выпивкой. Но этот пьяница был не из русских и точно не из евреев, а, скорее из башкир. В Уфе их тоже было довольно много. Девочке было, с чем сравнивать. Пьяница тоже светился, но тусклым, хотя и теплым, домашним, светом. А вот чтобы глаза такими красными от вина становились, Манечка ни разу не видала. Завершала процессию небольшая белая с черной пестринкой сова, как призрак парящая над головами пришедших. Наверное, господа из цирка! -Живы?! – бросив недокуренную вонючую папиросу, к ним ринулся грузчик, - я уж и не чаял вас увидать. Цельный час для вас поезд удерживаю. Слежу, чтобы ни один Тёмный даже к вагону не пошел. Никого внутрь не пускаю. Знатно же вас потрепали! -Еле оторвались, - пропыхтел «мужичок», подхватывая заваливающегося «башкира» к себе на плечо, - Оленька одного волколака с крыши сбросила. А Яшка на её авто по Неве на Финский залив рванул. Авось не догонят. Хотя за Павлушу я чутка опасаюсь. С таким пассажиром в Сумрак не нырнешь. -Обойдется, - уверенно кивнул грузчик, - небось, уже давно в Финляндии. Влас расстарался, подшаманил с бензобаком. Им топлива должно на два таких же пути хватить. Опосля, если надо будет, они воды в бак зальют. Яшка умеет. -Мосты тоже инкуб разводил? – понимающе усмехнулся «мужичок». Грузчик кивнул. Развернул свою тележку, и поволок к вагону второго класса. Маня глянула на маменьку. Та держалась спокойно и отстраненно, словно ничего не происходит. Не стоят совсем близко от них светящиеся люди. И не сидит сейчас над дверью первого вагона сова, не лупит на них всех свои огромные глазища. А перья у птицы все в чем-то алом измазаны! И тут как будто разом ожили проводники и пассажиры. Все зашумели, засуетились. Толкаясь и ворча принялись рассаживаться по своим вагонам. Девочка обернулась, и увидела, что цирковые артисты садятся в самый лучший, «первый» класс. Видно, не так страшна цирковая доля, как бабушка учит. Во «втором» классе девочка уже путешествовала. Уверенно зашла в крошечную комнатку с двумя диванами, которые в поезде называют «купе», усадила куклу, сняла и аккуратно уложила на кожаную обивку пальто и шляпку. А варежки, пришитые к длинной пропущенной в рукавах тесемке, маменька сама вынула и пристроила на черной горячей трубе под окном. Сама разделась, сняла шляпку, и устало осмотрела себя в зеркало, поправляя прическу. Тут же постучали в двери. Провоник зашел сказать, что через минуту отправление, и спросил, не принести ли дамам чаю. Маня гордо выпрямилась. Значит, она тоже «дама». И может как взрослая выйти в коридор, поглядеть на ночной вокзал. В коридоре сновали немногочисленные пассажиры. Большая часть ожидающих поедет домой в вагонах попроще. «Третьего» и «четвертого» классов. Слово «класс» девочку не смущало и не удивляло. Маменька, тётя и бабушка, а так же многочисленные гости повторяли это слово на разные лады. Правда, до своего путешествия девочка не знала, что имеется в виду поезда и железная дорога. Раньше она думала, что взрослые говорят о стоящей неподалеку гимназии, и расположенных там классных комнатах. Потом маменька разъяснила, что класс, это нечто иное. Вот женщина, к примеру, приниженный класс. Она ещё что-то рассказывала, но дочка не могла пока всего усвоить. Но приниженной себя определенно чувствовала. Ведь она девочка, а значит, маленькая женщина. А «маленький», «низкий» и «приниженный», это одно и то же. Голова «приниженной» девочки пока что не доставала до оконного стекла. Пришлось встать на откидную кожаную скамью. На потоптанном снегу уже никого не оставалось. Ходили только люди в черных шинелях с фонарями, да грузчик неподалеку курил. А у самой границы освещенного фонарями пятна стояло несколько огромных лохматых собак. Поводили мордами, сверкали зелеными и алыми глазами. Совсем, как «черный» господин. Да это же цирковые собачки! Маменька достала из ридикюля коробку ароматного печенья, и устало поглядывала на дрожащее оконное стекло пока дочка ужинала. А Манечка сидела, как на иголках. При других обстоятельствах она с радостью питалась бы печеньем хоть каждый день. Тоже ведь еда, и намного вкуснее рыбы с картошкой. Но как можно спокойно есть, зная, что где-то на вокзале в холодном Петрограде остались забытые бессердечными хозяевами цирковые собачки? Маменька только равнодушно отмахнулась от этой новости. Она вообще не помнила, чтобы в поезд садились светящиеся люди с совой. И никаких собак возле поезда не приметила. В суете прошла целая вечность. Маменька стелила постели, доставая из шуршащих бумажных пакетов крахмальные простыни и наволочки. Ворчала на не слишком-то теплые одеяла, и что отовсюду поддувает. Быстро переоделась в теплое ночное белье, укрылась халатом, и задремала. А Манечке не спалось. Решив, что вот так же сейчас не спят циркачи в вагоне первого класса, разыскивая и оплакивая оставленных в чужом городе собак, девочка потихоньку встала, сунула ноги в теплые валенки, набросила на голову пуховую материнскую шаль, достававшую до самого пола, и смело двинулась в путешествие. Нелегкий это был путь! Оказалось, что вагоны отделены друг от друга, и для перехода меж ними существует только один шумный и узкий холодный коридор. Пол в нем качался и грохотал, а стены двигались. Не было никого, чтобы позвать на помощь. И девочка несколько раз возвращалась, и подолгу сидела на деревянной полированной крышке унитаза в уборной. Наконец, набравшись смелости и как следует зажмурившись, она пробежала ужасно длинный коридор, ещё один вагон, где приятно пахло едой и мятными пряниками. Снова ледяной грохочущий тоннель, и оказалась в темных и не шибко-то теплых сенях. Тут её ожидал второй сюрприз. Коридор за ними был значительно уже, и куда богаче, чем у неё в вагоне. По стенам, обитым парчой, горели электрические лампы в узорных абажурах. Зеленые бархатные шторы были все задернуты. Таким Манечка припоминала дом дядюшки-купца. Двери были тёмного отполированного дерева. Пахло кожей, пирогами и чем-то кислым. Но стук поезда здесь был слышен точно так же, как и в соседнем вагоне. Где-то вдалеке играла музыка, и кто-то тихо беседовал. В нерешительности девочка замерла. Кто знает, можно ли сюда заходить? Ведь они с маменькой пассажиры «второго» класса, да к тому же «приниженные». Но тут совсем рядом гулко зажурчала вода, послышался какой-то стук и скрип, приглушенное дверью уханье и шелест. Почти тут же завертелась дверная блестящая желтая ручка, дверь распахнулась, и в коридор смешно вывалилась белая сова. Совершенно мокрая, в наброшенном на голову полотенце, она недовольно отряхивалась и расправляла взъерошенные перья. Маня не выдержала, и рассмеялась. Сова в ответ злобно глянула на неё, и девочке показалось, что сейчас она заговорит. Кто его знает, что там умеют цирковые птицы? Но сова не заговорила. Гордо выпрямившись, она, неловким движением втянувши голову, поправила на макушке полотенце. Повела крыльями, подбирая волочащиеся по алому ковру вышитые ажурные края. И совсем как обидевшийся на что-то человек, зашагала по коридору туда, откуда лилась музыка. Манечка заглянула в комнатку, недавно покинутую гордой птицей. Изразцовый пол был залит водой, запотевшее зеркало и белая раковина тоже. Порванная штора висела на одном кольце, открывая вид на красивый железный душ, какой девочка видела в столичной гостинице. Дома-то из всех удобств у неё был ночной горшок, который маменька сама выносила в уборную на дворе. А мыться они всей семьей ходили в ближайшую баню. Маня ещё немного подумала, и пошла следом за совою, размышляя, как бы так подойти поближе, чтобы её погладить. В богато обставленном купе ехали двое. «Башкир» и «мужичек». Их разговор девочка слышала ещё из коридора. -А ты Николе* отпиши, - настоятельно советовал «мужичок», наливая себе дымящегося чаю, и осматривая большую тарелку румяных пирожков, - у него жену тоже человечьей ипостаси лишили. И тоже же какую-то чухню. Десятый год живут, душа в душу. Она правда, помельче, и не такая заметная. Что ни говори, а в городе голубя спрятать проще. Но живет. В спячку не впадает и нервами не мается. -Оленька где? – вяло отозвался «башкир», прикрывая лицо рукою от света. -Осерчала, - пожал плечами его собеседник, - не боись. Куда она из поезда денется? Манечка с интересом уставилась на небольшой граммофон, хрипло изливающий тягучий мужской голос, поющий про какие-то душистые ночные цветы. Да так засмотрелась и заслушалась, что не сразу поняла, что с нею говорят. - Слышь, - повторно окликнул её "мужичок», - пирожка хочешь, дщерь иудейская?