Наедине с отчаянием

Я отвратителен, ужасен, мерзок, изворотлив и жесток. Не достоин его. Я вру, скрываю, лицемерю, притворюсь, но хуже всего — я вожделею лучшего друга. Странно, но наш союз независимо от моего возраста и эпохи казался единственным правильным исходом. Я тешился мыслью, что рано или поздно Италия будет принадлежать мне, что когда-нибудь смогу назвать его своим, обнимая и вдыхая любимый запах, смогу запечатать его губы поцелуем. Ради это мелкого паршивца я шел на ужасные авантюры, учился заботе, дружбе и прощению. Ради нас было все — от Великой Римской Империи до Третьего рейха. Я просто хотел быть вместе с ним. Жаль, что у судьбы были другие планы. Посмеиваясь, она содрала шкуру с моих чувств, предоставив их внутренности на обозрение толпы. Все знали о казусе, что я устроил в ресторане, сделав Венециано предложение на праздник всех влюбленных, но все как один молчали, бросая на меня снисходительные взгляды. Страшнее было даже не это. Отвращение на его лице. Думаю, именно это стало первопричиной. Стоило услышать отказ, такой невозмутимый и очевидный для него, что все внутри рухнуло. В тот момент я умер. Лишь пустая бледная оболочка и пара потухших глаз — все, что осталось. И, несмотря на мою маленькую трагедию, жизнь пошла своим чередом. Благословение или наказание, но после всего случившегося Венециано по-прежнему считал меня своим другом, а я, словно жадный червь, паразитировал на этом чувстве, вглядываясь в черты, зная, что ночью буду представлять, как делаю с парнем все те вещи, что он не раз видел в моих журналах. Я смирился. Но что делать с чувствами, которые никуда не делись? Неужели я буду вечно любить Венециано, даже зная, что он никогда не ответит взаимностью? *** Я вглядывался в потолок. Из-за бессонницы полночи корежил сознание дурными мыслями и теперь старался отмахнуться от них. Но размышления, словно снежный ком, накатывались на голову. Пытаясь бежать от реальности, закрываю глаза и вижу свою любовь. Представляю, как Венециано бежит мне навстречу, целуя, цепляясь за меня, прижимаясь всем телом так, будто нуждается во мне. От таких мыслей я всегда быстро возбуждаюсь. Я перенес нас в мою комнату и, завалив парня на спину, целовал, физически ощущая бархатистую кожу, впитавшую в себя все солнечные лучи Апеннинского полуострова. Он стонет, смеется, его щеки украшает румянец, и он лепечет что-то, как делает, когда ему особенно хорошо. А потом я представляю, как касаюсь его в особенных местах, от чего он удивленно стонет. Я возбуждаю Италию языком и руками, вкладывая все силы в его удовольствие. Растягиваю пальцами и мучительно медленно ласкаю внутри, после чего вхожу, наблюдая, как он стонет и извивается подо мной, цепляясь немного по-детски или неосознанно развязно. А когда запрокинув голову шепчет, что любит меня, кончаю себе в руку, возвращаясь в холодную темную комнату, где я наедине со своим отчаянием. С этого дня началось мое маленькое помешательство. Я начал принимать странные решение. Многие винили меня в этом, думая, что мной движут скрытые мотивы. Однако в этот раз мои просчеты лишь следствие невнимательности. Что-то произошло. Я перестал контролировать мир собственных фантазий и даже на важных встречах летал в облаках, а когда возвращался, находил себя со стояком на важном мировом собрании и понятия не имел, какой вопрос мне задали. Даже Италия начал беспокоится. Он предлагал съездить к нему, но я отказывался, понимая, что ни сил ни времени на такой мучительный отпуск у меня нет. На какое-то время помешательство отступило. Я обрадовался этому, но слишком рано. Стоило услышать о новой девушке Венециано, как наваждение вернулось. И не просто вернулось, а обострилось. Теперь, возвращаясь домой, я видел тени, мелькавшие в проемах, голоса, слетавшие с чьих-то губ в пустой квартире. И не на шутку испугался, когда эта тень вышла. Низкая фигура, облаченная в знакомую до боли рубашку и ночные штаны. Словно призрак, он вырос из тьмы, сжимая в руках подушку. На бледном лице не было эмоций, словно кукла, он взирал на меня пустыми глазами. Тогда я поверил, что это действительно Италия, но стоило моргнуть, как мираж исчез, оставляя меня в еще большем недоумении и страхе. Время шло, мираж начал приобретать все более правдоподобную форму. Я сам не помню, в какой момент начал здороваться, заходя в пустую квартиру. С каждым днем это начинало казаться все менее странным. Испуг прошел. Я научился забывать о том, что он не совсем настоящий, позволяя себе наслаждаться видом того, как Венециано лишь в моей футболке выходил из кухни, ванной, спальни. Впоследствии он начал заговаривать со мной, именно так, как это делал бы его прототип, повторяя даже малейшие мимические особенности. Я начал все глубже и глубже погружаться в собственную иллюзию. Отчаяние отступило. Я наконец смог расслабится, чувствуя себя живым, а не просто существующим. Приходя домой, мы вместе готовили ужин, принимали ванну, смотрели фильмы или просто разговаривали. А как-то я полез целовать его, но размокнув глаза увидел пустую комнату. Ах да, его же на самом деле нет… Но, даже в подобном виде, это было счастье, от которого я не мог отказался. В какой-то момент мозг перестал верить, что эти глаза и завитушки лишь самообман для утешения. Я поверил в его материальность. Пусть секс с ним был невозможен, я просто дрочил, смотря, как он скачет сверху и шепчет мое имя, задыхаясь, пусть. Зато он был только моим. Я перестал появляться на собраниях после злополучного сбора в начале декабря. Произошедшее напугало меня. Впервые Венециано, что жил в моем доме, точнее даже в моей голове, вышел в свет. Дрожь шла по телу, кода я видел их вместе. Италии было два. Пот покрыл тело, пока воображаемый Венециано скакал по залу, взбирался на стол, облизывал настоящего Италию и обнажал себя, похотливо стреляя глазками. Я сбежал оттуда и с неделю ни с кем не выходил на контакт. Телефон в первые дни разрывался, и даже стук в дверь был настоящим, но мне было не до этого. Я решался звонить в психиатрическую клинику. То, что происходит не нормально, я схожу с ума. В эти дни мой Италия был невероятно нежен, будто пытался утащить в омут безумия с концами. Когда ночью я проснулся от его пронзительного взгляда, ужас сковал меня окончательно, и я решился. Доктор сохранил конфендициальность, в официальной версии у меня якобы разыгралась депрессия, лечение которой запрещало любые визиты. Там, сидя в прекрасной палате, я медленно приходил в чувства. Италия, которого нет, часто навещал меня. Но страшнее всего было его последнее появление. Он плакал и просил меня сбежать, полз ко мне, цеплялся к ногам, щекой терся и тихо шептал, что не сможет без меня. Я плакал, но держался, стараясь разыграть безучастность. В мгновение изменившись, Венециано совершенно спокойно подсел ко мне и сказал, что когда уйдет, придет отчаяние с одиночеством и дома больше никто меня не встретит. Он просил меня вернутся к грезам, которые лучше чем реальность, которая рано или поздно доведет до петли. Я закрыл уши, после этого он исчез. А я начал скучать. Даже настоящий Венециано из плоти и крови вышел из головы. Он мне не нужен, так же, как не нужен ему я, а мой Италия, что где-то внутри, теперь недоступен. Он был прав, отчаяние накрыло меня с головой, но лечение помогало, и через месяц я тайно от всех стран вернулся в квартиру. Я вошел в холл, чужая тень мелькнула в спальне. Душа встрепенулась. Неужели? Он вернулся?! Я взмахом открыл дверь и опешил. Он стоял там с удивленными глазами еще более реальный, чем тогда. Я влетел и сжал его в объятиях, ощущая материальность и маленькие кулачки, барабанящие в грудь. Да, наша разлука обострила все, но теперь он останется со мной. Да, я знаю, он злится за тот поступок. Я старался прийти в норму, но теперь наконец осознал, что мне это не нужно. Ты помог понять, что счастье можно выдумать, его можно придумать и лелеять, ожидая, когда рычаги в твоем мозге воплотят образ, и вот он — мой идеал. Такой живой и слегка замученный. Помятая одежда и синяки под уставшими глазами, которые святились радостью при взгляде на меня. Я целовал его в губы, которые казались реальнее чем настоящие. Он отбивался, делал вид, что не хотел, а потом сдался, млея в руках. Я любил его всю ночь. Поцелуями исследовал тело, мягко и нежно проникая сначала пальцами, потом членом внутрь. Ему было хорошо со мной. Он стонал, выгибался и прижимался ко мне, нашептывая на ухо что-то на красивом итальянском языке. Казалось, что наконец я достиг того, о чем мечтал всю жизнь. Мои чувства приняли, даже если это и самообман. Утром я проснулся первым, как это обычно и случается. Как не было сильно желание поваляться и понаблюдать за своей маленькой радостью, я встал и отправился совершать водные процедуры. Открыв дверь в холл, я остолбенел, когда посмотрел в глаза человека, что в этот самый момент спал за спиной. Я запутался в собственных мыслях, силясь оторвать от пола ватные ноги. Но Венециано как-то странно улыбнулся и дотронулся до плеча. Его прикосновение пояснило мне все, переворачивая мир с ног на голову. Странные чувства я ощутил, когда понял, что настоящий Италия, тот что из плоти и крови, спал со мной. Разве я не любил Моего Венециано, того, что существовал только для меня и был моим с самого начала? Почему тогда от осознания произошедшего сердце щемило от счастья. Будто огромный камень упал с души, и я вздохнул полной грудью впервые за долгие годы. От небывалой легкости и блаженства хотелось пустить слезу. А мой фантом прошептал, что теперь спокоен и может наконец уйти, уверяя, что тонуть в иллюзиях больше нет смысла, ведь сделав стремительный рывок к мечте, я воплотил ее в жизнь, после чего исчез. Италия проснулся, когда я делал зарядку, и в чем мать родила полез с поцелуем, возбуждая меня практически мгновенно. Многим позже он признался, что после того предложения руки и сердца долго приходил в себя, старался забыться. Он сказал, что его отказ был так резок лишь из-за неожиданности и уверенности в том, что это лишь чья-то дурацкая шутка. Но мой обескураженный вид не шел у него из головы. Он пытался забыться девушками, но стоило мне исчезнуть на месяцы, как он сам чуть не сошел с ума от депрессии и горя. А когда я вернулся и набросился на него, наконец ощутил, что все так как должно быть. Да. Именно так. Теперь все будет так, как должно было быть.