Лишь тяжёлый свинец

      Молодые люди долго пробирались сквозь длинные, опустившиеся под тяжестью снега ветви, едва переставляя ноги в глубоких сугробах. Секундант Берг часто кряхтел и иногда поднимал полные надежды глаза на Брагина, но натыкался лишь на хмурое, серьёзное лицо своего приятеля.       Вскоре они дошли до условленного места и увидели уже стоявших там своих соперников. Илья Валентинович миролюбиво, с лёгкой улыбкой, растянувшей его губы, общался со своим секундантом, графом Эссекс. Услышав скрип сапог и тяжёлое дыхание Берга, они обернулись. Улыбка тут же слетела с губ Лаврентьева, а голова Брагина заполнилась лишь единой мыслью: «Всё решено. Ежели бы он принёс мне свои искренние извинения, я бы простил ему оскорбление своей чести, но теперь — ни за что».       — Господа, — заговорил едва отдышавшийся Берг, — может быть, вы сможете уладить ваш конфликт мирным путём? Тогда бы мы все избежали этого страшного происшествия.       Григорий Дмитриевич смело, даже бойко, что не было ему свойственным, смотрел в глаза своего соперника. Заметив во взгляде Ильи Валентиновича непоколебимую решимость, которая, впрочем, всегда обитала там, Брагин резко развернулся к графу Эссекс.       — Граф, предоставьте, пожалуйста, оружие.       Граф тонко улыбнулся своей привычной вежливой улыбкой, которая свойственна учтивостью в такой ситуации. Он вытащил небольшой чемодан с двумя пистолетами.       — Позволите зарядить мне, — вкрадчивым и тихим голосом заговорил граф, любовно глядя на своё оружие, — или же зарядите сами?       — Заряжайте, граф. Я полагаюсь на вашу честь.       После Григорий Дмитриевич вернулся к Петру Николаевичу, стоявшему на отдалении, и прижался спиной к стволу тонкого дерева, изредка бросая взгляд на второго дуэлянта. Илья Валентинович был спокоен и ровен, словно сейчас он находился в своей гостиной за обедом.       «Быть может, зря всё это? — думал Брагин. — Быть может, это пустое? Ведь мы не дети. Разве же могло быть всё иначе?.. Да! Могло быть! Это ясно, как день. Ежели бы он не поступал так подло, ежели бы он дал обещание моей сестре и хранил бы верность, ежели бы…»       — Господа, всё готово. Пётр Николаевич, кто измерит шаги? — обратился граф в один момент ко всем, держа в руках оба заряженных пистолета.       — Пожалуй, вы. Ваши шаги будут явно длиннее моих, — сказал Берг, находясь в полнейшем смятении. Граф Эссекс кратко кивнул и отмерил дистанцию в двадцать шагов.       — Дуэлянты, прошу на барьер.       Дуэлянты встали, граф подал им оружие и отошёл чуть в сторону. Берг жался к ближайшему дереву, заходя слегка за него. Он часто оборачивался к дороге, желая видеть экипажи, готовые в срочном порядке везти раненных.       Молодые люди стояли друг против друга, боком, заложив свободную руку за спину. Их глаза, полные тихой ярости, жажды удовлетворения, впивались в другого, выжидая чего-то.       — Прошу, Григорий Дмитриевич, стреляйте, — нахально улыбаясь, говорил Илья Валентинович, — ведь вы нынче в оскорблённых.       — Учтите, Илья Валентинович, — чуть сбиваясь, отвечал Брагин, — ежели я выстрелю, то вашего шанса уже не будет. Вы знаете, какой я стрелок. Даю вам последний шанс. Извинитесь и обещайтесь связать свою жизнь с Ларисой, и вы будете прощены.       Илья Валентинович улыбнулся ещё шире, забавляясь этой ситуации, и смахнул с волос осыпавшийся снег.       — Не могу, простите-с.       Послышался громкий выстрел, повлёкший за собой клубень дыма, и глухой удар тяжёлого тела о заснеженную землю. Григорий Дмитриевич стоял, как и прежде, прямо, вытянув руку перед собой, которая сильно затряслась в последние секунды. На его шапку падали крупные хлопья снега, а из приоткрытых уст вылетал белый пар. В двадцати шагах лежал Лаврентьев на одном боку. Всё его тело тяжело вздымалось и трепетало; слышен был тихий хрип. По снегу расползалось алое, крупное пятно.       Граф Эссекс тут же подбежал к раненному и принялся его поднимать, крича что-то в сторону экипажа. Валерьич и ещё несколько мужиков прибежали на помощь, помогая поднять крупное тело.       Пустой взгляд задумчиво-синих глаз ещё долго впивался в кровавое пятно на снегу.       — Ну-с, — прочистив горло, начал Берг, — изволите ехать домой или в клуб?       — К Лаврентьевым. Можете после забрать экипаж, только поедемте туда.       — Зачем? Я не могу долго оставаться…       — Вы завезёте меня и поедете к себе. Прошу, не занимайте моего времени…       Ещё нескоро они подъехали к поместью Лаврентьевых. Григорий Дмитриевич вышел из экипажа, махнул рукой своему кучеру и прошёл в сени дома. Там не было ни слуг, ни Анны Валентиновны, прежде так радушно встречавшей его, Григория. Молодой человек, скинув верхнюю одежду и оставив её на немытом полу, побежал дальше по столь знакомому дому. Чем ближе он был к комнате Ильи Валентиновича, тем живее становился дом: слышались шелест платьев, звяканье сапог, девичий плач и громкий говор мужиков.       Брагин резво распахнул дверь и замер на месте. На кровати лежал Илья Валентинович, опустив тяжёлые веки; его грудь часто, но слабо вздымалась, а рука лежала на раненном боку. Подле его кровати стояли Мария Даниловна и Анна Валентиновна, обнимаясь, плача, шепча что-то успокоительно-горькое друг другу. Валентин Олегович, угрюмый и серьёзный, стоял у стола, переговариваясь с немецким лекарем, который тихо и взволнованно рассказывал плачевные известия.       — Прошу простить! Прошу, пустите, — говорил Григорий Дмитриевич, проходя в комнату и выталкивая печальных родственников. Оставшись в комнате с дуэлянтом, он сел на край кровати подле него и неуверенно, робко взял за руку; смуглые, длинные пальцы тут же сжали его белую руку, и послышался судорожный вдох. Илья Валентинович открыл глаза и взглянул на посетителя мутно, словно он и не видел ничего вокруг.       — Гриша? — хрипло и тихо спросил он, но волнуясь, волнуя и кровь Григория.       — Гриша, — со слабым кивком отвечал Брагин. Илья Валентинович вздохнул, успокоившись, и закрыл глаза.       — Гриша, — повторил больной и зажмурился. Он долго хотел что-то сказать, но ноющая боль сковывала его горло. — Болит…       — Бок? Бок болит? — взволнованно спросил Григорий, едва меняясь в лице. Скорее он был хмур, суров, стыдясь своего внутреннего волнения. Илья Валентинович мотнул головой и вновь открыл свои мутные глаза.       — Здесь, — ещё крепче сжав белую руку своего друга, он положил её к себе на грудь. — Душа болит…       — Не говори мне… Не говори этого, — чуть склоняясь над больным, шептал Брагин и поджал губы.       — Прости, Гриша, — тихо выговорил Илья Валентинович, отпустил его и положил свою ещё тёплую ладонь на холодную щеку Григория. — Теперь не для меня ты, не для меня жизнь, не для меня сыплет этот снег… Не для меня придёт весна, не для меня запоют птицы… Для меня лишь тяжёлый свинец в ране и тянущая боль в груди…       — Не говори, прошу, — уже срывающимся, от этого медленным и томным голосом просил Григорий, а после и вовсе склонился к лицу раненного и ласково, успокаивающе поцеловал.       Илья Валентинович, делая трудоёмкий рывок, обнял его одной рукой, прижимая к себе, перехватывая инициативу этого поцелуя на себя. По его лицу, мерно холодеющему, текли слёзы сожаления, вины и сильной, чистой любви.       — Болит, Гриша, — ещё раз повторил Лаврентьев, упорно глядя на друга, — прости. Его веки медленно опустились; рука, потяжелев, свалилась с плеча молодого человека и рухнула на кровать; голова склонилась чуть вбок на пуховой подушке, и вырвался последний трепетный вдох.       — Нет-нет, Илья, — Григорий Дмитриевич настойчиво сжал руку Ильи Валентиновича, изменившись в лице: брови его поднялись вверх, глаза приобрели оттенок испуга, губы задрожали. Он прижал хладную ладонь к своей щеке и шмыгнул, слабо задрожав.       — Чёрт бы побрал это всё! — он вскочил с крови, схватил стул и кинул его в стену с такой силой, что тот, упав на пол, развалился. — Чёрт бы побрал…       Вскоре Анна Валентиновна притворила дверь и заглянула в комнату. Её глаза, полные слёз, видели уже мёртвое тело, умиротворённо лежащее на кровати, и второе тело, сидящее в углу комнаты, с кавказским кинжалом в руке и окровавленным плечом…