Злобушка (Sinnerella)

Когда я повторно вышла замуж, дочь моего мужа мне не понравилась сразу. Слишком миленькая, слишком тихая. Что-то с ней было не так. Что-то не так… Не удивительно, скажут многие. Злая мачеха, бедная падчерица. Ах, какая трагедия! История и впрямь была трагичной. В первый раз я вышла замуж по любви. Мы любили друг друга и были счастливы. Он работал служащим в конторе на ***-роуд, и приносил мне маленькие бутоны роз каждую пятницу. Я родила двойню. Двух чудных крошек. Я была счастлива, но моё счастье оказалось лимитировано. Когда дочерям исполнилось пятнадцать, а доктор объяснил, что мои крошки не перестанут вести себя точно семилетние и чтение по слогам их потолок, почти одновременно с этим, уволили моего мужа. Он стал перебиваться случайными заработками, нам пришлось перебраться в квартиру попроще. На жизнь денег хватало, но пришлось затянуть пояса потуже. Так продолжалось больше двух лет, а потом Эдди запил. На работу его уже не брали, а если ему удавалось устроиться, то продержаться на месте удавалось не долго. Денег уже не хватало даже на еду, а нужно было ещё платить за жильё. Я не оправдываюсь. Нет. Не оправдываюсь. Я хотела сама попытаться устроиться на работу, хоть кем, но как я могла оставить своих девочек без присмотра наедине с полупьяным мужем? Я начинала думать, что меня кто-то проклял. Приходилось брать деньги в долг, хотя я совершенно не представляла, как буду расплачиваться. А потом Эдди умер. Сначала всё было хорошо. Он как будто завязал. Не пил почти две недели. Снова взялся за поиски работы, но в городе о нём уже шла дурная слава выпивохи. Эдди как обычно, ушёл с утра. Только выгреб почти все деньги из копилки, сказав, что хочет купить представительный костюм. — И тогда меня точно возьмут на хорошую работу, милая! Я поверила. Мне всегда хотелось верить в лучшее. Вечером он не пришёл, а на следующий день констебль сообщил, что Эдди нашли у паба мёртвым. Что смог, пропил, если какие-то деньги у него и оставались — наверняка подчистили воры. Я осталась одна с двумя полоумными дочерями, не способными даже помыть посуду, чтобы не переколотить тарелки. Долг скопился огромный, кредиторы не оставляли в покое ни на один день. Я стала продавать вещи, но долго так продолжаться не могло. Нужно было принимать срочные меры. Изображать перед знакомыми роскошь, когда на завтрак тебя ждёт овощной бульон с сухарями, я научилась ещё, когда Эдди был жив. На одном приёме мне и удалось подцепить этого богатого вдовца. Джером не собирался снова жениться, он всё ещё любил свою покойную жену, но я убедила его, что его дочери — какое совпадение, ей, как и моим, исполнилось семнадцать — просто необходима материнская забота, а его дому хозяйка, ведь он так надолго уезжает по делам. Что ему самому нужна забота и ласка. Он согласился. Не мог не согласиться. Так я стала женой, хозяйкой дома и мачехой. Джером был настоящим сокровищем. Я была уже не молода, но умела быть соблазнительной. А он был ещё не стар и хорош собой. Но самое главное, заполучив его, мне и дочерям больше не грозила нищета. Мой новый муж меня не любил, хотя и относился со всей заботою. Но мне было плевать. Я так же улыбалась ему, когда ложилась с ним в супружескую постель и приветливо встречала за завтраком. Это ли не рецепт идеального брака? Остальное время я посвящала заботе о девочках и дому. Я влюбилась в этот особняк с первого взгляда. Множество комнат, роскошное убранство. Даже в лучшие дни мы с Эдди не жили так красиво. Любовь слишком долго закрывала мне глаза на то, какой в сущности размазнёй был Эдди. Я до последнего не хотела признаваться себе в том, что самой главной причиной того, что с ним произошло, было не увольнение. Он с лёгкостью мог устроиться на другую работу. Это были девочки. Мои глупенькие дочки. Слишком глупенькие, чтобы понять, насколько малы их шансы выйти замуж, не имея ни денег, ни симпатичного личика. Забеременеть снова я так и не смогла, а Эдди всегда хотел сына. Хотел здорового ребёнка. Я как никто понимала его. Я тоже хотела того же. Но сначала, не получалось, а потом, когда он потерял работу, ещё ребёнок был нам не по карману. Возможно, ребёнок мог всё исправить… мог… Роль мачехи давалась сложнее. Это была странная девица. Я никогда не видела её с подругами. Она почти не говорила, тихонько сидела себе в гостиной над вышивкой, часами глядя в окно, и периодически делала пару стежков на ткани или бродила по саду, как сомнамбула. Как-то раз я застала её, говорящей с кем-то. С мышью. Элла сыпала перед ней крошки и что-то шептала. Ещё одна дурочка на мою голову. Свою падчерицу я старалась не замечать, да и она не горела желанием общаться со мной или моими дочерями. Элла оживала только, когда из поездок возвращался отец. Она не отлипала от него. Висела на шее, прижимаясь почти неприлично, и что-то нашёптывала на ухо. Джером тоже очень радовался ей. Меня должна была съедать ревность, глядя, как мило они воркуют, но я понимала — если хотя бы попытаюсь влезть между ними, меня вышвырнут, не раздумывая. Любящие слепцы никого не видят, а Джером после смерти жены, больше всего любил прежде всего дочь. Да и к кому ревновать, если я сознательно вышла замуж за этот особняк и деньги. Меня устраивал такой расклад, но безбедная жизнь продлилась не долго. Моё проклятие снова меня настигло. Через полгода я овдовела снова. Сердце моего дорогого мужа остановилось, когда он был вдали от дома. Причина смерти была глупой, совершенно идиотской, будто назло. Нет, я не хочу сказать, что если бы на него напали грабители, это было бы более достойной смертью. Вовсе нет. Просто если бы он так глупо не рисковал своим здоровьем, этого бы вообще не случилось. Перед смертью он оставил мне и своей дочери два подарка. Ей — ветку с дерева, а мне… Уже после похорон я поняла, что беременна, хотя и не планировала. Чёрт! Да я думала, что больше не смогу иметь детей и даже радовалась этому, потому что, глядя на моих дочерей, мне казалось, что ничего хорошего я и не смогу родить. Прервать беременность было уже поздно. Повторное замужество отменялось. Первое время накопленных денег хватало. Не сказать, что их было много, но я старалась вести учёт расходов. Мы жили почти так же, только теперь я отдавала все силы на то, чтобы удачно пристроить дочек. Нарядить побогаче, научить помалкивать, не хихикать без причины и их вполне можно было пускать на званые вечера. Меня нисколечко не тревожила совесть. Нужен был новый источник дохода, и мне было всё равно, что какому-то бедолаге достанется в жёны одна из моих полоумных дочерей. Я не хотела снова варить суп из овощных очисток. Тогда и поползли первые слухи. Соседи шептались, что я угнетаю падчерицу. Мол, родные дочери в шелках и бархате, а не родная — в сером платье весь день за садом ухаживает. Думали, что ухаживает. Откуда им было знать, что у девицы не все дома. Первое время я ещё старалась объяснить, что Элла не в себе, и всё ещё не отошла после смерти отца. Что я стараюсь её поддержать. Я действительно старалась первое время. Но как быть заботливой, если тебя не воспринимают? — Элла, я понимаю, что тебе сейчас тяжелее всех. Ты потеряла двух самых родных тебе людей. Мы с тобой не были близки, Элла. Но я обещаю тебе, что не оставлю тебя без поддержки. Я буду рядом. Но не нужно зацикливаться на своём горе. Нужно жить дальше. Понимаешь? Я сидела рядом с ней на диване в гостиной. Прошло уже два месяца после похорон. Времени было достаточно, чтобы оправится. Так я думала. Элла сидела прямо, точно аршин проглотила и всё так же смотрела перед собой. Я вообще сомневалась, что она меня слышит. Я ждала хоть какого-то ответа, когда она вдруг повернулась ко мне и стеклянно уставилась своими бледно-голубыми глазищами. — Это вы его убили, — сказала она без выражения с какой-то жуткой уверенностью, а потом спокойно встала и ушла. Ещё некоторое время после этого я пребывала в оцепенении, как громом поражённая. Это был первый раз, когда Элла хоть что-то мне сказала, причём не самые приятные слова. Больше я не пыталась с ней заговорить. Не знаю, была ли то вина моего интересного положения, или же отношение самой падчерицы, но в её присутствии мне становилось не по себе. С ней не хотелось не просто разговаривать, звучит смешно, но мне хотелось просто сбежать подальше от неё и её холодного безумного взгляда. Бояться собственной падчерицы. Даже мне самой это казалось смешным. С чего я, взрослая женщина с богатым жизненным опытом, которая уже прошла через немалые трудности, должна бояться этой дурочки? Мои дочери тоже не были образцом нормальности, но от них меня не бросало в дрожь. Я старалась держать себя в руках, но всё равно старалась не взаимодействовать со своей падчерицей вовсе. Как будто её никогда здесь не существовало. И это неплохо получалось. Она по-прежнему пропадала в саду или слонялась по городу, обедала на кухне с поварихой. За неделю встречи с ней я могла пересчитать по пальцам. В поисках женихов мои крошки всё так же не преуспели, и я всерьёз подумывала о том, чтобы воспользоваться услугами сводни, но даже ей нужно было платить. Постепенно пришлось экономить. Сначала на мелочах, потом на прислуге. Заставлять работать моих девочек оказалось бессмысленно. Они кое-как могли поддерживать порядок в собственных комнатах. Из работников в доме осталась только кухарка, да старый дворник, но они не ушли скорей потому, что им просто некуда было деться. Нужны были рабочие руки, и мне пришлось вспомнить об Элле. — Нужно поддерживать в доме порядок. Ты понимаешь? Я ожидала протеста или отказа, но Элла просто кивнула и всё. Это казалось мне странным. Я не была готова к тому, что она вот так просто согласится, но больше ничего говорить ей не стала. Дом был огромен, но я ни за что не хотела из него съезжать. С утра до вечера Элла занималась уборкой и стиркой. Так я думала, но от её усердной работы комнаты отчего-то не становились чище, напротив — грязь накапливалась всё больше. Что-то не вязалось и, что бы подтвердить свои подозрения, мне пришлось приглядывать за падчерицей в течение нескольких дней. Итоги оказались неутешительны. На то, что можно было убрать за час, Элла тратила почти день, а иногда затягивала и до ночи. От этого список дел накапливался со страшной силой. Вместо уборки она танцевала или болтала сама с собой или часами таращилась на облака. Она даже не старалась, а я изо всех сил пыталась держать себя в руках. Меня злили её странности, злило, что мои девочки не умеют держать язык за зубами, что с каждым днём денег остаётся всё меньше. Моя беременность проходила тяжело. Доктор повторял, что в моём возрасте, это большой риск, что мне нужно лучше о себе заботиться и поменьше волноваться. С последним я справлялась хуже всего. Я стала всё чаще натыкаться на Эллу. Эта девица просто сводила меня с ума одним фактом своего существования. Однажды я застала её за разговором в одной из комнат во время своих бесконечных уборок. Элла хихикала, а кто-то ей отвечал, но когда я зашла, то на полу с тряпкой в руках сидела она одна и смотрела на тень от занавески. — С кем ты разговаривала? — спросила я. — Со своей крёстной. — Так, где же она? — Улетела в окно. Она же фея, моя фея-крёстная. — Это сказки. Тебе пора повзрослеть. Фей не существует. — Но я говорила с ней. Папа верил… — Твой отец мёртв, потому что верил в глупые сказки. Он мёртв, потому что пытался добыть твой глупый подарок. Ты… Я хотела, сказать, что это она виновата в его смерти, но не сказала. Почему? Это было чистой правдой. В его возрасте никто бы не стал лезть на дерево, чтобы сорвать чёртову ветку. Зачем? — долгое время задавалась я вопросом, почему он не попросил кого-то другого? Хотя и так знала ответ. Всё ради Эллы. Любой каприз. Ведь Элла так похожа на мать. Я видела её фотографические изображения. Одно лицо. Но более всего Элла была похожа на мать на последнем её снимке, пост-мортем, где бледная женщина с головой на подпорке, обнимала мёртвыми руками свою младшую копию. Чокнутая семейка. С деньгами всё так же было не густо. Восточное крыло дома мы отдали под аренду, потому что больше денег было брать просто негде. Я была на шестом месяце беременности, живот был просто огромен, из-за чего мои бедные ноги всё чаще опухали. Больше всего мне хотелось покоя и немного заботы, но можно ли было его ожидать от падчерицы, что винила меня во всех своих бедах? Как будто, не будь меня, её отец не сломал бы шею, упав с дерева. Как будто, не будь меня, ей жилось бы лучше под опекунством мистера Даррела, делового партнёра моего покойного мужа, который после похорон почти обобрал нас до нитки. Жирный таракан. Иногда я жалела, что не вышла замуж за него. Бездетный холостяк, мерзкий, но крепко стоящий на ногах. — Элла, пожалуйста, принеси мне воды с лимоном. Я редко просила её о подобных услугах, не от того что жалела. Я брезговала принимать пищу из рук этой грязнули. И в этот раз Элла передала мне белоснежную чашку в отпечатках копоти. Я сделала глоток. Вкус был странным. Мне хотелось кислее. Я надавила ложкой на кусочек лимона, кругляшёк перевернулся и из-под него всплыл какой-то чёрный волосатый комочек. Мышь. Это была дохлая мышь. Меня вырвало. Кружка с омерзительным сюрпризом полетела на пол, где Элла снова изображала уборку. С каждым днём всё становилось только хуже. Шансы Дафни и Дризеллы на замужество падали с каждым неудачным выходом в свет. Всё больше людей начинало догадываться, что с моими детками что-то не так. Я была готова биться об заклад, что выведи я в свет Эллу, очарованные её бледным личиком, они бы и не заметили её чудачеств. Прежде всего, все смотрят на хорошенькую мордашку и не видят гнилую начинку. Иногда Элла, не стесняясь, буквально издевалась надо мной, и самое подлое — над моими дочерями. Как-то перед званым вечером, куда я с таким трудом добыла приглашения, я зашла в комнату девочек, что бы проверить их готовность. Они уже довольно сносно умели подбирать одежду самостоятельно, и чаще всего мне не приходилось за них краснеть хотя бы в этом аспекте. Но не в этот раз. На секунду, я будто оказалась в стенах бедлама. Вся одежда была разбросана по полу смятая, в следах грязных ног. Мои дочери были растрёпаны и разряжены точно цирковые шуты. А Элла сидела перед Дафни и рисовала чёрным от копоти пальцем на её лице какую-то жуткую рожицу. Дризелла прыгала на своей кровати уже раскрашенная точно чудовище на День Всех Святых. — Смотри, мама! Я красавица! — подскочила она ко мне. — Это Элла помогала мне с макияжем! — Я вижу. В тот вечер мы никуда не пошли. На то, чтобы привести девочек в порядок ушло больше двух часов, мы всё пропустили. Я выгнала Эллу за двери и объяснила дочерям, как могла доходчиво, что Элла — плохой человек, что с ней не стоит дружить и ей ни в коем случае нельзя доверять. Они поняли, но по-своему. Я предпочла бы, чтобы девочки вовсе перестали с ней общаться, но вместо этого они перешли на смешки и детские дразнилки. Так, с их лёгкой руки, Элла стала Золушкой. Ей шло. Дурочка, вечно перемазанная копотью и золой. До родов оставалась пара месяцев. Денег на жизнь по-прежнему хватало, но от поисков женихов на это время пришлось отказаться. У меня совсем не было на это ни сил, ни средств. Меня всё угнетало. Стены этого проклятого дома давили своими затхлыми портьерами и огромными портретами в громоздких рамах. Всюду висела паутина, пыль покрывала некогда богатое убранство серой вуалью. И везде, куда бы я ни пошла, меня преследовала Элла. Где бы я ни прилегла отдохнуть, она приходила с метлой или шваброй и принималась за уборку. В собственной спальне она донимала меня периодическим стуком в дверь и вопросами, не нужно ли мне чего-нибудь? — Убирайся! Мне ничего от тебя не нужно! Я жалела, что не отправила её в бедлам раньше, когда ещё были деньги на поездку в столицу. В нашем городе не было столь полезного заведения, а чтобы отвезти её теперь, нужен был присмотр и медицинское заключение. И что-то мне подсказывало, что все её чудачество — сплошное притворство. Ведь Элла всё делала мне назло. Даже во время прогулок, вне дома, она умудрялась мне вредить. Навязчивые шепотки кружили, как вороньё над моей бедной головой. — Злая мачеха. — Бедная Элла. Какое право они имели судить меня, видя Эллу в её нестиранном платье в саду да на рынке, такую хорошенькую замарашку, с вечно глупенькой улыбкой, которую она посылала всем и каждому, начиная от бродяги и заканчивая камнями на мостовой? Да что они могли знать? Они не видели Эллу за разговорами с самой собой, не видели, как она часами смотрит в окно. Они не подозревали, насколько чудовищной может быть эта бедная сиротка. Соседка, миссис Сондерс, встретилась мне уже недалеко от дома. С каким милым лицом она говорила мне гадости прямо в глаза. Из её уст не вылетело ни единого слова осуждения, но нужно было быть полной дурой, чтобы не понять, что подразумевает эта толстуха. Наверное, это и стало последней каплей. Элла занималась так называемой уборкой, размазывая по паркету в коридоре грязную воду. В другой день я бы и не обратила внимания, это было не самое худшее в её арсенале. Но в этот раз были ещё слишком свежи впечатления от разговора с соседкой. Я не выдержала и сорвалась — накричала на неё. Какие жуткие слова я говорила этой полоумной девке, как мне хотелось сделать ей больнее. Я говорила, что она лентяйка и грязнуля, что её мать была такой же полоумной сукой, что не смогла научить свою дочь следить за собой. Что её место в бедламе. Что это из-за неё погиб отец, из-за её нелепой просьбы он сорвался с дерева и разбил себе голову. Что она сводит меня с ума. Что она маленький монстр, исчадие ада, демонов подкидыш… Я действительно так думала, потому что нормальный человек, а тем более девица её возраста, не могла с таким зимним спокойствием выслушивать злую тётку в моём лице, молча сносить обиды и такое отношение. Я думала, что хотя бы в этот раз она не выдержит, дойдёт до истерики, и я наконец-то увижу, что всё это время она просто очень хорошо притворялась дурочкой. Что она живой человек. Наверное, я бы вздохнула с облегчением, я бы перестала бояться… Сколько злости из меня вылилось тогда, но едва ли на лице этой мерзавки дрогнул хотя бы мускул. Она смотрела на меня, как будто это я была полоумной, будто я была во всём виновата, будто она добилась, чего хотела — доказала мне мою ничтожность. — Скажи хоть что-нибудь! Что ты молчишь? — Потому что ты права, — ответила падчерица. Я ударила её. Со всей силы, открытой ладонью, так что её вечно растрёпанную головёнку мотнуло в сторону, а на щеке остался красный след. Я испугалась своего порыва и отступила на шаг, когда Элла медленно повернулась ко мне и снова уставилась своими водянисто-серыми глазищами. И взгляд её показался мне каким-то ненормальным, страшным. Её глаза даже не заблестели от подступающих слёз, рот не покривился от боли, но взамен я ощутила, как по моим собственным щекам градом катятся слёзы. — Пропади! Пропади ты пропадом! Я развернулась, чтобы как можно быстрее уйти прочь, но не успела сделать и пары шагов, как ступила на мокрый пол. Наверное, со стороны моё падение могло показаться смешным. Во всяком случае, Элла засмеялась, когда я хлопнулась на живот. По ногам потекло мокрое. Я с ужасом поняла, что произошло раньше, чем увидела кровь на своей юбке. Элла стояла надо мной и смеялась, пока на шум не прибежала Дафни. — Это был твой брат или сестра, — сказала я через пару недель, когда оправилась после выкидыша. — В нём текла кровь твоего отца. Тебе совсем его не жаль? — Это был подкидыш демонов, — не прячась, ответила она, вышивая травинкой по половой тряпке. — Не волнуйтесь, я отстирала его с вашего платья. — Уйди. — Это и мой дом. Я могу быть, где захочу. И в тот момент я поняла, что терять мне особенно и нечего. Эта девчонка отобрала у меня, возможно, самое дорогое, а в глазах соседей я уже была злобной стервой, так почему не воспользоваться плодами своей репутации? Я схватила её за белобрысые волосы и закрыла в чулане на весь день. Она визжала, царапала двери и выла, как целая армия бесов почти без остановки. Когда я выпускала её вечером, она смотрела на меня с такой ненавистью, что прошлая я, уже поседела бы от ужаса, но сейчас мне было плевать. Сейчас её ненависть только бодрила меня. Я была сильнее её. Мы поменялись ролями. Я отчитывала её за каждую маломальскую провинность, била по лицу и таскала за волосы, тыкала лицом в ведро с помоями. И не понимала, почему не делала так раньше. Лишь однажды Элла попыталась отомстить мне, забравшись в гардероб с моими вещами. Тогда я просто стала запирать её на ночь на чердаке. Кухарке и дворнику, нашим последним слугам, это не нравилось, но все их просьбы — быть помягче с девочкой, я отвечала, что каждый получает по заслугам своим. В доме снова стало чисто и светло. Золушка была под жёстким присмотром, и у меня снова были силы и время на подготовку моих дочерей к выходам в свет, чем я и занялась. И на это время совсем забыла о падчерице. Я очень удивилась, застав её вечером в гостиной, сначала приняв за призрак её мамаши. Элла в старомодном свадебном платье, вальсировала по гостиной в обнимку с метлой. Всё такая же грязная и растрёпанная. Когда я вошла, она просто остановилась и неподвижно уставилась на меня. — Что ты делаешь, Элла? — спросила я. — Разучиваю танец перед балом. — Каким балом? — Бал во дворце короля. Сегодня все поедут на бал. Самое ужасное, что я сразу поняла, о каком бале она говорила. Неделю назад нам пришло четыре приглашения на званый вечер в дом одного состоятельного дельца. Его сын был завидным женихом, которому с таким отцом совершенно не обязательно было быть красавцем. Да он и не был. Мне доводилось его видеть однажды — толстяк, с капризным ртом, он был ужасно самовлюблён и в беседе производил довольно жалкое впечатление. Сводня, с которой я завязала знакомство, намекала, что у одной из моих дочерей есть все шансы ему понравиться. — Ты не поедешь на бал, Элла, — устало сообщила я. — Тебя там никто не ждёт. — Меня пригласили и я поеду. — И ты хочешь поехать в таком виде? В этом ветхом платье? Ты видела себя в зеркале, Элла? Ты грязнуля. У тебя на голове птичье гнездо. Тебя попросту не пустят туда. На что ты надеешься? — Мне поможет моя фея-крёстная. — Я устала тебе повторять — нет у тебя никакой феи-крёстной и никогда не было. Тебе уже восемнадцать, пора бы и повзрослеть. Этот мир жесток и не справедлив и никакая магия не поможет тебе попасть на бал, кроме… твоих собственных усилий. — И я туда попаду. Она была настроена серьёзно. Такое упорство было сродни безумству. Как и до этого я закрыла её на чердаке и поехала с дочерьми на «бал». Всё протекало совсем неплохо. Дафни танцевала уже второй танец со своим самодовольным кавалером. До полуночи оставался час, когда я заметила какую-то странную сумятицу в танцевальном зале и поспешила туда, боясь, что причина окажется в отвергнутой крошке-Дризелле. Меня снедали опасения — из-за чего это столпотворение, отчего больше никто не танцует, на кого они смотрят с таким весельем и одновременно непониманием? Музыка оборвалась, а моя падчерица продолжала танцевать свой глупый наивный танец. Она хотя бы додумалась отмыть грязь со своего тела, — первое, о чём я подумала, потому что едва узнала её без чёрных пятен сажи на лице. В остальном Элла осталась всё так же, растрёпана. И не удивительно, никакая магия не смогла бы распутать эти колтуны даже за один вечер. На ней было всё то же пожелтевшее от времени свадебное платье, которое она не смогла самостоятельно застегнуть, от чего её бледная цыплячья спина оказалась на виду у всех гостей. В тот момент я думала, что в жизни не испытаю большего стыда за своих детей, как сейчас за Эллу, когда она с идиотским смехом бросилась ко мне через это столпотворение. — Моя милая мачеха! Как я рада тебя видеть! Фея-крёстная помогла мне попасть на бал! И я уже танцевала! И видела принца! Он похож на жирного поросёнка! — Пошли, Элла! Я тащила её за локоть через толпу, избегая смотреть в лица гостям. — Но я ещё не потанцевала с принцем-поросёночком! — Замолчи! Ради всего святого, замолчи! По удаче я быстро нашла девочек, и мы направились к выходу, но у самых дверей Элла снова вырвалась. — Ещё рано! Фея сказала, что у меня есть время до полуночи… — Нет у тебя никакого времени! Элла! Настоящим безумием было ловить чокнутую девку в чужом доме. Позор, это был настоящий позор для всей нашей маленькой семьи, когда под насмешливыми взглядами хозяев дома и приглашённых гостей, лакеи вели Эллу под руки, а она визжала, смеялась и норовила поцеловать одного из лакеев, пока её, наконец, не посадили в коляску. Когда лошади тронулись, она поскучнела и затихла, принявшись наматывать прядь соломенных волос на палец. Это был провал. Мои дочери не смогли бы меня так ославить, как одним своим видом это удалось сделать моей падчерице. — Ты нарочно, — это был не вопрос, я была уверена. Элла только пожала голыми плечами, продолжая играться с волосами. — И чего ты добилась? Ты опозорила ни сколько нас, сколько себя. Или тебе совсем плевать, что о тебе думают люди? Тебе не найти достойного мужа… — Не найти его и вам. Дома я попыталась выяснить, каким образом она смогла выбраться. У кухарки не было ключа. Да и выпусти она Эллу, то наверняка бы помогла подобающе подготовиться к балу. Хотя бы платье на спине застегнуть. Но кухарка крепко спала всю ночь и ничего не знала о побеге. На всякий случай я просила дворника сменить замок на чердачной двери. Выходка Золушки бросила на наш дом чудовищную тень. Если раньше ходили только слабые догадки, теперь все были уверены, что мои дочери не в себе. Нас всё же приглашали на праздники и балы, но с гнусным расчётом на ещё одно скандальное зрелище. Весь вечер достойные сэры и леди смотрели на моих девочек с ожиданием чего-то ненормального, словно на балаганных шутов. Даже глупенькая Дафни понимала, что с вниманием, обращённым на неё, что-то не так и просилась домой. И я перестала принимать эти приглашения. Я продолжала думать, как пристроить моих полоумных дочерей хоть куда-то. Обратить внимание на сословия попроще? Но мне не понаслышке было известно, что простого работягу такие девицы, как мои крошки, едва ли могли заинтересовать. Ни одна из них не смогла бы ухаживать за мужем, вести домашнее хозяйство, и только Богу было известно, смогли бы у них родиться здоровые дети. Провал. Золушка уничтожила последнее, что у нас было — репутацию. Что мне оставалось? Уже ничто не исправило бы содеянного. Люди не забывают так быстро. Я не знала, что делать. Я снова вернулась к тому, от чего всё это время бежала. Нет, до овощной похлёбки мы не дошли, но беды продолжали сыпаться одна за другой. Наша старенькая кухарка так некстати отправилась в лучший мир, оставив нас без своего кулинарного мастерства, и мне пришлось взять готовку еды в свои руки. Я в жизни не доверила бы это дело падчерице, которую я продолжала держать в ежовых рукавицах и запирать на чердаке. Но каким-то образом она продолжала сбегать из заточения. Сначала я поняла это по исчезающей еде. На первый взгляд, это были мелочи — пара яблок, остатки хлеба, шкварки со сковороды, но я вела слишком строгий учёт, чтобы упускать даже эти крохи. А потом исчезла целая бутылка дорогого вина. К тому же арендаторы всё чаще стали жаловаться на порчу и пропажу вещей. Днём Элла была под присмотром, значит, она продолжала каким-то образом выбираться ночью, минуя замки и запоры на двери. Я перерыла весь чердак, пока Золушка занималась уборкой на нижних этажах, но никаких лазеек мне отыскать не удалось. А потом среди ночи ко мне пожаловал отец семейства, что снимал у нас несколько комнат, держа за шиворот Эллу, как нашкодившего щенка. — Ваша дочь — воровка! Теперь я могу это доказать! Это она таскала наши вещи! — Она мне падчерица. Что она украла? — Она рылась в моих бумагах! Испортила важные документы! — Может, я могу как-то возместить ущерб? — Обязательно возместите! Как только мы подыщем другой дом, то съедем отсюда. За ними подтянулись и остальные жильцы, один за другим покидая особняк. Я дала несколько объявлений в газеты о сдаче жилья, но где были гарантии, что и от них Элла не избавится так же? Нужно было принять решительные меры. В одну из ночей я как можно тише поднялась наверх, к запертой двери и прислушалась. Золушка не спала, разговаривала с кем-то. Снова со своей феей-крёстной? Едва ли. Я не могла разобрать слов, но второй голос был определённо мужским. Они переговаривались, слышался заливистый смех Эллы. Я заглянула в замочную скважину от старого замка и чуть не задохнулась от возмущения. Да и кто бы на моём месте мог остаться спокойным и равнодушным, если бы стал свидетелем подобного бесстыдства? Света от огарков хватало, что бы разглядеть происходящее. Их действительно было двое на соломенном тюфяке. Элла сидела верхом на каком-то мужчине, совершенно голой. Хихикала, как дурочка, прыгая своими тощими бёдрами на нём, и шептала что-то, отчего хрипло смеялся уже её любовник. Усилием воли я подавила в себе желание тут же ворваться в комнату и устроить любовничкам разнос. Чего бы я добилась этим? Пойти напрямую против незнакомца, пусть и пойманного на горячем, было не лучшей идеей. Особенно, когда рядом была Элла. Я всерьёз опасалась за себя и моих девочек. Я что-то упускала. Когда они кончили, и лицо мужчины очутилось на свету, оно показалось мне смутно знакомым. Мужчина был намного старше своей подружки, с простоватой улыбкой и прищуренным левым глазом, будто что-то его слепило. Знакомая черта. Где я могла его видеть? Точно. Он был безумно похож на одного из лакеев, что помогал выводить Эллу на том позорном вечере. И правда, рядом с тюфяком лежала его ливрея. Ошибки быть не могло. Но как они могли завязать знакомство после единственной встречи? Или не единственной? Они снова миловались и переговаривались о всяких пустяках, а я пыталась понять, — что могло их связывать? Только похоть или нечто большее? — пока их разговор не перешёл в довольно интересное русло. — Снова эти объедки, — поморщился лакей. — Почему ты не принесёшь чего-нибудь посерьёзней этих остатков? — Мачеха заметит. Она и так что-то подозревает, только не может найти мой потайной лаз на пожарную лестницу. И ты мог бы тоже принести чего-нибудь вкусненького, папочка, — Элла игриво погладила его пальцами по волосатой груди. — Ну, знаешь, крошка, у нас тоже кухарка не отличается щедростью. И я уже приносил тебе угощения. И пода-арки! — лакей притянул Эллу к себе, и они снова надолго замолчали, занятые поцелуями и вознёй. Я терпеливо ждала продолжения их беседы. Как недостойно было подглядывать за подобным зрелищем, но мне нужно было дождаться ухода этого ночного гостя, чтобы увидеть тот самый потайной лаз. До сих пор я и знать не знала ни о какой пожарной лестнице, ведущей с чердака. — А всё-таки, — снова заговорил лакей. — Сколько ты ещё будешь мурыжить эту старую селёдку? Пора бы уже избавиться от неё и зажить, как следует. И прицепа её… тоже. От его слов всё во мне похолодело. Как они собираются избавиться от меня? Что они задумали? — Я знаю, — отвечала ему Элла, — но нужно ещё немного подождать, папочка. Как говорит моя мачеха, магии не существует. Я уже избавилась от арендаторов, так что дом свободен, но завтра на смотрины придут другие, нужно будет принять их как следует. Пока не ясно, выйдет ли… — О, детка, у тебя получится, я не сомневаюсь. Ты у меня золотая девочка. — Лучше поцелуй меня. — Какая же ты у меня сладкая. По тебе и не скажешь, что ты способна на такое. Лакей снова глуповато улыбался, пока Золушка склонилась над его пахом. Мне стало мерзко от этого зрелища, хотелось поскорее уйти, и плевать на потайную дверцу. Она уже казалась не важной, такой не значительной по сравнению с тем, что планировала против меня эта парочка. А они готовили мне скорую гибель, и узнать детали было важнее всего. Но что, если они так и не заговорят об этом? Будто, зная, что я подслушиваю за дверью, они снова говорили о всякой ерунде. Лакей жаловался на хозяина, а Элла сюсюкала над ним, и всякому, кто, как и я, мог видеть её сейчас, было понятно, что она снова играет, что едва ли испытывает к этому болвану хоть что-то, кроме корысти. — Значит, послезавтра ночью, — уточнил он, наконец-то, одеваясь. — Не пожалеешь? Не передумаешь в последний момент? — Я уже всё решила, папочка. Айзека, конечно, жаль, он был хорошим сторожем, но… — Элла пожала острыми плечами. — Ты ведь подготовил то, о чём я тебя просила? — Давно. Останется только поджечь и полыхнёт, как спичка. Но ты уверена, что это сработает? В смысле, мы получим компенсацию? — Уверена. Мы избавимся не только от мачехи и её дочерей-идиоток. — Элла всё ещё раздетая подошла к нему и обвила руками за шею. — Отец застраховал этот дом на бешеные деньги. Их хватит на дом поменьше и ещё останется на свадьбу и безбедную жизнь. Только мы вдвоём, папочка. — Обожаю, когда ты такая. — Завтра придёшь? — Нет. Будет много работы. Я просто не доползу до тебя. — Но послезавтра… ты не забыл?.. — Конечно, мы же договорились. — Я буду ждать тебя в садовом домике. Если что-то изменится, я пришлю весточку… На следующий день я изо всех сил старалась держать себя в руках и не выдать своего знания. Нужно было занять себя, и я завела тесто, решив напечь любимых дочерями булочек. Но даже готовка не смогла отвлечь меня от одной простой мысли — меня с девочками собирались хладнокровно убить. Сжечь заживо в своих постелях и, если бы именно в эту ночь я не решилась проследить за своей падчерицей, то им это наверняка бы удалось. Нужно было помешать злодейству, и законными методами я бы не сумела этого сделать никак. Чем я могла доказать, что не я сама подготовила всё для поджога? План, мне нужно было придумать что-то сегодня, потому что завтра будет уже поздно. Пока я размышляла об этом, не заметила, как выронила хрустальный бокал, которым формовала тесто на кружочки. Он со звоном разлетелся по полу на блестящие осколки. Я смотрела на эти прозрачные острые кусочки в каком-то отупении, пока что-то не щёлкнуло у меня в голове. Вот и ответ. Я истолкла осколки в каменной ступе до состояния песка и завела ещё теста. Булочки с повидлом были для дочерей. Чуть меньшая партия — с орехами, для моей любимой падчерицы была оставлена в шкафу рядом с хлебницей. Она не сможет удержаться, чтобы не стащить хотя бы одну. Но хватит и этой малости. Я не пожалела стекла. Я позволила Элле провернуть свою гнусную сцену перед возможными арендаторами и не очень настаивала на том, чтобы они передумали. Я с огромным удовольствием устроила выволочку Элле. От всей души, будто в последний раз. Остаток дня прошёл, как и прежде, и я с мрачным предвкушением легла спать. На следующее утро, я первым делом отправилась на чердак. За дверью мне почудился хрип, и я вдруг представила, что Золушка ещё жива. Что мне делать, если она не умерла? Что если я войду, а она лежит там, захлёбываясь своей кровью и хрипя? Я не была готова к подобному зрелищу и какое-то время малодушно стояла перед запертой дверью, прежде чем всё же повернула ключ. Хрипом, что мне почудился сперва, был обычный сквозняк из раскрытой потайной дверцы, что была завалена всяческим хламом. Совсем рядом с ней лицом в луже подсыхающей крови лежала Элла, вытянув вперёд руку. Удивительно, что она могла быть бледнее, чем обычно. Мертвее мёртвого. Я отлично могла представить, как она наслаждалась украденной едой, как дошла до сладкой булочки, съев больше половины, когда что-то вдруг пошло не так. Желудок скрутило режущей болью, и по губам потекла кровь из повреждённого горла. Я закрыла дверцу и вновь завалила его хламом, как придётся, заперла чердак на ключ и пошла на кухню. Нужно было избавиться от остатков отравленной выпечки, но когда я открыла шкаф, тарелку со сдобой украшали лишь крошки. Элла бы не посмела стащить всё и тем более столько съесть. Нехорошее предчувствие сдавило грудь, и я поспешила в спальню девочек. Страшная догадка оказалась реальностью. Мои маленькие детки. Мои девочки, так любящие сдобу. На постели валялись остатки выпечки со стеклом, а на полу так же в лужах крови лежали Дафни и Дризелла. Ноги меня не держали. Ещё недавняя радость избавления от проклятой падчерицы сменилась горем. Но кого мне было винить, кроме себя? Я снова подвела своих девочек. Моя последняя кровь, моя семья. Больше никого не осталось. Весь день я приводила комнату моих дочерей в порядок. Я отмыла всю грязь, убрала все следы. Я обмыла и уложила своих крошек в их кроватки, точно навечно уснувших куколок. Какими они были красивыми. Какими жестокими были все те, кто не захотел увидеть этого. Вечер я встречала в садовом домике. Оттуда действительно был прекрасный вид на особняк. Я наблюдала, как постепенно его охватывает пламя. Смешно было вспоминать, что когда-то давно я любила этот особняк и могла считать его своим домом, могла надеяться встретить там свою старость в кругу большой семьи. Как же глупо. С самого начала этот дом был проклят, так пусть сгорит дотла вместе со всем, что в нём осталось. Когда огонь уже полыхал над крышами, в домик пожаловал давешний лакей, названый папочка моей падчерицы. Он весь пропах смолой и гарью, с лицом заляпанным копотью, как у его умненькой подружки. — А? А где Элла? — Она осталась в доме. — Что? Сколько наивного непонимания было в его лице, прежде чем до него дошло. — О, боже! — прошептал он и бросился прочь, а я вышла за ним следом. — Поджигатель! — кричала я в след ему, чтобы слышали столпившиеся за воротами соседи. — Это он поджог мой дом! Стала ли я счастливей, потеряв дочерей и жильё? Но когда я вообще была счастлива в своей жизни? Может, когда-то давно? В молодости, но не теперь. Мне нужен был просто покой, а для этого совершенно точно не нужно было искать мужа или ещё как-то обзаводиться семьёй. Покой и тишина. Тихая спокойная жизнь, это то, что мне было нужно с самого начала. На вырученные от страховки деньги я купила себе небольшую квартиру на тихой улочке почти на окраине города. Я с удовольствием готовила, но больше не занималась выпечкой. Много гуляла в городском парке и на рынке. Завела добрососедскую дружбу с парой старушек по соседству и пила с ними чай по субботам. Ходила на выставки и выступления местной театральной труппы. А по вечерам, когда я оставалась дома одна, я всё чаще слышала хрипы и сдавленное бульканье за своею спиной. Их невидимые обладатели преследовали меня по пятам. От них не помогали беруши. А по ночам мне являлась Элла. Она стояла у моей кровати, из её рта на рваное серое платье текла чёрная кровь вперемежку с кусками хрусталя, а вместо слов вырывались всё те же хрипы и клокотание повреждённой глотки. Но хуже были те ночи, когда приходили мои девочки. Такие мёртвые и страшные, они протягивали ко мне свои посиневшие руки и так жалобно всхлипывали. Доктор рекомендовал множество успокоительных микстур, но едва ли они могли унять моих внутренних палачей. Однажды, дрожащей рукой отмеряя нужное количество капель, я выронила стакан, и он разлетелся по полу на множество блестящих осколков. В странном оцепенении я смотрела, как затейливо играет солнечный свет на острых гранях. И что-то щёлкнуло в моей голове…