На острие ножа

В конце концов, ему никто не запрещал искать встречи с королём. Но, поднимаясь по каменным ступеням на верхний ярус главной пещеры, Куруфин неосознанно дотронулся до рукояти кинжала на поясе, решив, что в нынешних обстоятельствах его не остановил бы даже прямой запрет. Порой он совершенно не понимал Финрода. Временами они казались даже похожими — оба умели и любили работать руками, хотя Куруфину в последние столетия куда чаще приходилось — впрочем, с охотой и интересом — делать оружие и совершенствовать доспехи, а Финрод в то же самое время строил город и украшал его: цветными витражами в сияющих оправах и каменной резьбой. Оба они хорошо разбирались в балансе сил на землях Белерианда, явных и тайных мотивах этих сил, а так же в мерах зерна, вина, железа, торговых путях, картах и том, что скрывается за счетными тенгвами — словом, во всём том, что следует знать и уметь правителю. И... вся эта достигнутая, вроде бы, общность могла исчезнуть куда-то в одно мгновение, и Куруфина раздражала невозможность понять: как и почему. Сам он, пожалуй, пропустил бы военный совет по поводу вестей, доставленных из стратегически важной крепости, разве что если бы получил рану в голову и лежал без сознания. Во всех остальных случаях — присутствовал бы. В особо тяжелых — совет собрался бы вокруг его кровати. Финрод даже не пожелал вчерашним вечером встретиться с гонцом из Минас Тирит, а малый королевский совет собрался сегодня утром без короля, как бы странно это ни звучало. — Мы не беспокоим его, если он решил уединиться, — Эдрахиль говорил вроде бы спокойно, но за его словами угадывался металл — и знание, которым он, конечно же, не собирался делиться, — Это... не принято. Куруфину не оставалось ничего, кроме как стиснуть зубы. Будь на совете Келегорм — то, вероятно, не замедлил бы высказаться. только это, пожалуй, принесло бы больше вреда, чем пользы. Так что с одной стороны — хорошо, что брат, по обыкновению, уехал с отрядом, охраняющим границы: ему, привыкшему к открытым пространствам, жизнь в подземном городе давалась с трудом. Но с другой стороны, Куруфину не помешала бы какая угодно поддержка. Ни от кого из членов совета он так и не смог добиться определенности. Да, они обсудили все пути дальнейших событий, которые сумели представить с достаточным числом подробностей и прикидок, внимательнейшим образом выслушав гонца — но в отсутствие Финрода у его советников словно отнялась воля. И сколь бы искусен в речах ни был Куруфин — пока что у него еще недоставало влияния, чтобы переубедить их всех в одиночку. Так что он не стал терять времени даром — и, даже не переодевшись, отправился на поиски некстати пропавшего короля. Куруфин даже не удивился, не увидев у дверей ничего и никого — как и тому, пожалуй, что нашел двери незапертыми. Народ Нарготронда уважал причуды своего короля — даже после того, как тот лишился части владений и погубил часть войска. Но для него Финрод королём не был. Сыновья Феанора — союзники Финроду, а не вассалы, и уважать чью-то блажь он не обязывался. И кроме того — никто не мешал Финроду закрыться на засов, если бы он действительно хотел остаться в одиночестве. Так что Куруфин стукнул для порядка в дверь — и вошёл. Солнце в это время дня светило прямо в два высоких окна. Левое, у которого стоял стол, было больше правого: пещерный город не смог отказаться от окон, но там, где их приходилось прорубать, располагали их глубоко и асимметрично, чтобы это больше походило на выходы естественных пещер. Солнечные лучи падали прямо на стол, заставляя стеклянные головки булавок, заготовленных для пометок на карте, вспыхивать разноцветными злыми огоньками. Финрод и карту не разложил толком — перед ним был развернут сейчас только один лист, тот самый, на котором оказались Тол-Сирион и путь до Топей Серех. Другие листы — по мнению Куруфина, сейчас нужные больше, — так и лежали в большой плоской шкатулке с откинутой крышкой, а медные зажимы, которыми следовало их скреплять, горстью ссыпаны были на синей подушке придвинутого к столу кресла с высокой спинкой. Финрод сидел на другом таком же кресле, поджав под себя босую ногу, одетый не для выхода — небрежно, в простые серые штаны и рубаху с вышивкой по круглому вырезу. Лицо его было в тени, но солнце щедро золотило рассыпанные по плечам распущенные пряди. На звук раскрывшейся двери он чуть повернул голову — словно испытывал такую усталость, при которой даже малейший жест дается с трудом. Только вот отчего бы? — Мне показалось, что твои подданные в нежелании тебя беспокоить заходят слишком далеко, — обратился к нему Куруфин прямо, не утруждая себя формальным приветствием. — Но тебе, надеюсь, всё-таки захочется знать, какие вести принес гонец с Тол-Сирион. Финрод медленно, задумчиво намотал на пальцы прядь волос. Выпустил, и прижал пальцы к губам. — Так, — сказал он мягко. — Гонец в самом деле прибыл? — А ты думал, тебе приснилось? — Куруфин не удержался от иронии. — И, чтобы ты не сомневался, я даже подготовил запись: так не придётся повторять всё то, что говорилось сегодня на твоем, — продолжил он, слегка выделив голосом это слово, — малом совете. Куруфин в несколько шагов преодолел расстояние до стола, и исписанный им собственноручно лист бумаги лег поверх цветного пергамента карты. Финрод опустил взгляд. Он читал довольно долго — дольше, чем, по мнению Куруфина, можно было потратить времени даже на самое внимательное прочтение. И, наконец, тяжело уронил: — Крепость нельзя сдавать. — Мы говорили о возможности того, что Минас-Тирит возьмут, а не о том, что мы обязаны её сдать, — поправил его Куруфин. — Нельзя... — пробормотал снова Финрод и потер лоб. Когда он убрал ладонь от лица, стало заметно что кончики ногтей отпечатались на виске тонкими красноватыми следами. — Послушай, — сказал Куруфин и навис над ним, опираясь ладонями о стол. — Даже если сейчас получится собрать войско, это будет то же самое ополчение, которое уже однажды потерпело неудачу, и если то поражение еще памятно нарготрондцам — не говоря уже о родичах и друзьях, потерянных во Внезапном Пламени — то что же будет, если подобное повторится? Будут ли они так же, как прежде, доверять своему королю? Но даже если удастся прорваться к крепости и разбить осаждающих, то Враг только подтянет новое войско — и под ударом окажутся другие земли Нарготронда. Тем более, что пока есть путь по Сириону — осада не может считаться полной. Не так ли? Финрод кивнул, но как-то рассеянно, и Куруфин продолжил: — Даже при поддержке союзников у нас нет сил, чтобы освободить Дортонион, и не будет ещё несколько лет. Осаду мы, может быть, даже снимем, но угрозы новой осады — большими силами — будет не избежать. Легче было бы ударить с двух направлений — с юга и севера, — но он не был уверен, на каких условиях Финрод готов договариваться с преемником Верховного короля. Вот уже полтора года, как Дом Арфина звался Домом Финарфина — от уха Куруфина, привыкшего использовать слова, как еще один вид оружия, не ускользало значение этого префикса. — Ты сам говорил, припомни, что эту крепость нельзя взять с налета. Минас Тирит не пал за полтора года, почему он должен пасть завтра или в следующем месяце? Не лучше ли положиться на мужество защитников — и, пока они держат удар, подготовиться к возможным последствиям? Оповестить тех, кто живет слишком близко к границе, чтобы переселялись в Нарготронд или дальше к югу. Подсчитать, в достатке ли будет припасов, если к населению города добавятся те, кто вынужден бросить свои сады и поля. Увеличить число дозорных отрядов... Не прекращая перечислять то, что, по его разумению, предстояло сделать, Куруфин вынул из шкатулки листы карты и, разложив их на поверхности стола, скрепил в нужном порядке. Финрод чуть вздрогнул, когда зажимы едва слышно защелкнулись на карте. Сейчас, пожалуй, он был мало похож на эльфа, способного помыслить о притязаниях на верховную власть... Но тем важнее было заставить его услышать. — Земли приблизительно здесь, — Куруфин быстро вынул из ножен кинжал и, пользуясь им, как как указкой, легко очертил на карте полукруг, — нужно будет оценить по мере их важности и приготовиться оставить наименее ценные, а на наиболее ценных — расположить гарнизоны. Тогда будет уже не так важно, возьмут ли Минас Тирит. Нам в любом случае стоит тщательнее залечить раны, нанесенные войной, и выждать до тех пор, пока мы не будем готовы полностью — вооруженные не только мечами, но опытом и строгим расчетом. Тогда удар будет достаточно мощным, чтобы вернуть — и удержать — не только крепость, но и часть Дортониона. Мы не можем позволить ложным представлениям о благородстве застить наш разум и платить за порыв слишком высокую цену. Погибший уже не добьется победы и никому не отомстит, — закончил он свою речь — и понял, что, похоже, говорил зря. — Кажется... — произнес Финрод едва слышно, но чётко выговаривая каждый звук, — ты прав, но... я не могу. — Он медленно положил руки на карту и встал, опираясь о стол, точно боялся потерять равновесие. Куруфин коротко и зло ударил кинжалом по столу — по стыку между листами карты, и лезвие глубоко вонзилось в гладкое дерево, застряв там. То, что он видел, было до такой степени не похоже на Финрода — как правило, рассудительного и разумного, — что оставалось заподозрить, что тот пьян. Только вот пьяным Финрод не был. Впрочем, так могли вести себя и те, кому долго не удавалось уснуть, но зачем Финроду было бы лишать себя сна? — Ты меня слышал? — вновь заговорил Куруфин. — Выбор очевиден и прост. Или мы потеряем там войско — неважно, сразу или чуть погодя. Или враг возьмёт Минас Тирит, рассеет силы и, стоит рассчитывать, что он потеряет бдительность. И тогда мы приставим ему нож к горлу. На последних словах он одним длинным, рассчитанным движением вытянул кинжал из карты и сделал выпад, остановишись на пол-ладони от горла Финрода и с напряжением глядя ему в лицо. Это должно было заставить его хоть что-то... Не опуская взгляда, словно даже не замечая, не видя перед собой ничего опасного — Финрод подался вперёд, отрывисто вздрогнув, точно струна, когда кожа соприкоснулась с металлом. Острейшее лезвие — ногродская работа — скользнуло по ключице, и вышитый речным жемчугом ворот светлой рубашки медленно окрасился кровью. Куруфин застыл. Неправильным, острым плеснуло в животе и под нижними ребрами. В замешательстве, похожем на морок, он жадно смотрел на алую полоску с потеком крови там, где лезвие вошло чуть глубже — и слишком поздно почувствовал чужие сильные пальцы, стиснувшие запястье. Крепко, не вырваться – мгновенно вспоминалось, что эту, а может быть и прочие пещеры здесь, Финрод вырубал в светлом известняке сам. Финрод дернул Куруфина к себе — он вынужден был шагнуть, чтобы не упасть, и кинжал — в его руке, но не по его воле, — оставил на открытом горле ещё один алый след. Финрод коротко зашипел от боли, и капля крови задрожала в ямке меж ключиц. Неужели он этого... хотел? Как такое возможно? Они застыли, словно на лезвии ножа, друг напротив друга. На грани разрушения. Уничтожения. Смерти. Как мог Финрод не понимать? Убийство. Мгновенная притягательная власть. Но тогда — никогда — Куруфин не мог задержаться и прочувствовать это так остро и полно, до самого конца, и кто бы разрешил ему... Он коротко выдохнул сквозь зубы. Нельзя было поддаваться. Он напряг мышцы, пытаясь освободить запястье, но стоял слишком неудобно, и на какой-то безумный момент ему показалось, что это он сам уже пытается перерезать Финроду горло, а тот, напрягая все силы, отводит его руку. Кинжал оказался между ними, посередине, ни один не уступал другому. Грань истончилась до последнего предела, но не исчезла. Во рту стало сухо, и он облизал бы губы — но вместо этого коротким, резким движением поцеловал Финрода в приоткрытый рот, чувствуя острейшее лезвие у высокого ворота своей парадной рубахи и у открытого горла Финрода, по прежнему в полушаге от непоправимого. Он словно продолжал борьбу и здесь, целуя со злостью, но медленно, неясно, на что рассчитывая при этом — разве что на неожиданность, которая может заставить Финрода очнуться. И когда ладонь легла ему на грудь, он готов был, что его сейчас оттолкнут — потому что лучше бы Финроду было и правда прийти в себя, теперь, пока не поздно, но вместо этого Финрод с силой толкнул его на дверь, и они — почти чудом не потеряв равновесия, тяжело дыша, — ввалились в комнату, залитую сине-зеленым сумеречным светом. Куруфин бросил быстрый взгляд вверх. Витраж изображал водоворот, утянувший на дно неосторожных — пугающе правдоподобный, украшенный лепестками белой пены. Свет струился сквозь него, превращая небольшую куполообразную пещеру в подземное озеро. Здесь, скорее всего, и текла вода — до того, как пещеру осушили, отверстие в потолке было естественным водостоком. Финрод разжал пальцы на плече Куруфина и резко потянул за витой шнур, спускавшийся со свода. Витраж разошелся изогнутыми, словно кривые ножи, лепестками, втянувшимися в невидимые снизу пазы, и в комнату хлынул свет. Куруфин схватил Финрода свободной рукой, притягивая обратно, сгребая в кулак рубашку на груди, над сердцем, и выдергивая шнуровку, но тот вновь дернулся в сторону, и ткань просто разошлась под лезвием — от этого движения остался еще один след: яркий, невозможно яркий на бледной коже. Уже не просто царапина. И снова Куруфин взглянул в глаза Финроду — почти через силу отрываясь от вида нанесенной им раны. Понимал ли тот, какую власть дает над собой? Острие подрагивало, почти касаясь кожи на животе, опасно и сладко, но Финрод не отстранялся, и дрожь его тела передавалась руке Куруфина. Пальцы на запястье судорожно сжались. И он не стал отказываться. — Убери руки, — отрывисто выговорил Куруфин. Дальше было невозможно — так. — Я сам. Финрод разжал пальцы, повинуясь без слов, но отчего-то было сложно отвести кинжал сразу, и Куруфин замер, выравнивая дыхание, продолжая чувствовать напряжение в мышцах Финрода, и его обморочный, хотя до странности прямой взгляд, и чудовищную сосредоточенность этого взгляда. Финроду никогда не случалось убивать себе подобных, проливать кровь эльфов — а Куруфин, уже преступивший этот запрет, может на этот раз пролить родственную кровь... иначе. Куруфин усмехнулся этой мысли — коротко, с веселой злостью, — и рассчитанным жестом, отчего-то стараясь не торопиться, толкнул Финрода на кровать, сдвинув коленом шелковое зеленое покрывало, сплошь затканное мельчайшими белыми цветами, и мельком удивился, кому пришло в голову выткать здесь нифредили. Он старался дышать глубже, разрезая и убирая обрывки рубахи и штанов, давая распростертому под ним Финроду прочувствовать эту власть, переданную добровольно. Тело — неожиданно гладкое, без единого шрама, кроме только что нанесенных порезов — неужели же Финрод нигде и никогда не получал ран, которые могли бы оставить заметный след? — едва заметно вздрагивало, уходя от новой боли, когда металл неласково касался кожи. Куруфин примерился, наслаждаясь ноющим холодком предвкушения в груди, потянул за ворот и выпутался из накидки — отчего-то стало очень жарко. Короткий алый плащ лёг поверх сброшенного на пол зеленого покрывала, точно пятно крови. Голову вело — слегка, точно недооценил крепость вина, — но вместе с тем сознание было удивительно ясным, и от власти, где разрушение — вторая, темная сторона создания, звенело в висках. Он всегда ощущал ее, эту изнанку власти, даже в прежние времена, в Валиноре. Для того, чтобы создать стекло, нужно разрушить песок; чтобы получился меч — пытать металл огнем и водой. Так было, есть и будет... Куруфин медленно повторил линии порезов пальцами, то ли гладя, то ли надавливая, заставляя Финрода коротко задерживать дыхание при нажиме. Собственное дыхание вновь участилось, но он едва это замечал. Только перехватил кинжал удобнее и снова вгляделся в лицо Финрода, в расширенные зрачки, окруженные тонким васильковым колечком радужки. Губы Финрода шевельнулись, точно он хотел что-то сказать. — Да? — коротко спросил Куруфин. Ему казалось, что он говорит громко, но на деле он сам едва услышал себя. — Так надо, — выдохнул Финрод. Новый надрез, ещё более уверенный, Куруфин прочертил по животу, под ребрами, надавив раскрытой ладонью Финроду на грудь, чтобы не дернулся, чувствуя ею частые удары сердца. Не так глубоко, как Финрод резал сам. По длине пореза кровь выступила мелкой росой, и он размазал её большим пальцем. Финрод задрожав, запрокинул голову, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Но остановиться не приказал. Немыслимо... Он дотронулся до живота, до бедра лезвием плашмя — только дать почувствовать холод металла, — а потом быстро полоснул. Финрод обеими руками вцепился в простынь, собирая в горсть тонкий лён, и осторожно выдохнул, когда боль утихла. ...так отдавать себя. Он медленно обвел выступ подвздошной кости оконечностью крестовины, коснулся лезвием и провёл ещё одну кровоточащую царапину наискосок, и следующую — не так длинно, но чуть глубже, крест-накрест по бедру, почти бережно придерживая колено. Финрода била дрожь, и от неё — смутно знакомой — по телу Куруфина прошла странная теплая волна-отклик, и налилось тяжестью в животе. Безумие... не имело пределов. Он вновь провел лезвием, жадно глядя на ещё один алый след, ещё один наливающийся кровью порез на другом бедре, — а когда поднял глаза, то встретил отсутствующий взгляд Финрода. Его глаза распахнулись, будто бы в ужасе, и он медленно поднял руки, словно отстраняя от себя что-то, — но, смутно опомнившись, рывком поднес собственное запястье ко рту и впился зубами. До крови. Куруфин прикоснулся острием к внутренней стороне его бедра, совсем тонко, почти что нежно, — не глядя на дело собственных рук. Не отводя взгляда от лица Финрода — точно так же, как тот не опускал глаз, нанося себе ту, первую рану его кинжалом. Финрод коротко дернулся и выдохнул перехваченным горлом. Моргнул, словно бы вспоминая, кто он и где, а следом быстро и коротко лизнул укус на своем запястье. И, словно бы это навело его на прежде ускользавшую мысль, Куруфин наклонился и провел языком по самому свежему порезу, зализывая ранку, — медленно, с неясным томительным предвкушением. Финрод задрожал снова, но теперь словно бы не отшатывался от властных прикосновений, а подавался навстречу, царапая простыни, пока Куруфин языком и губами собирал кровь с каждого следа, оставленного его кинжалом, — по очереди. Тот, что на шее, под ключицей, был самым глубоким, и он хотел задержаться там чуть дольше, но пальцы, сомкнувшиеся на заплетенной короной вокруг головы косе, не дали ему этого сделать. Финрод потянул его вверх, запрокидывая ему голову, накрывая своим ртом его рот — и Куруфину показалось, что они сцепились в смертельном поединке, точно два диких зверя, кусая и когтя друг друга. Они перекатились по постели, вновь не желая уступать один другому, и поцелуй получился почти жестоким, пропитанным медно-соленым привкусом крови. Сердце колотилось сильней от этого вкуса, и собственная кровь отзывалась навстречу. Кинжал звякнул о каменный пол возле кровати, и Куруфин вцепился Финроду в плечи, удерживая под собой, но тот уже выпустил косы и скользнул рукой вниз, дергая завязки его штанов. На самом деле, это никогда не было чем-то особенным. Рука Финрода обхватила его уже налившийся кровью член, и тот двинул ею — раз и другой, словно примериваясь. Для себя — или даже для кого-то другого, чтобы помочь расслабиться, но... Он скользнул пальцами по животу Финрода и ниже, повторив жест, ощущая, что каждое движение его руки порождает новые волны дрожи в распростертом под ним теле. Но никогда — так: подобием близости единственного мужчины и единственной женщины, искаженным и неполным без непременного единения разумов. Он поймал ритм, переплетая пальцы их свободных рук. Казалось — волны удовольствия, медленно накрывающие его, те же самые, что заставляют Финрода рвано выдохнуть. Разделены. Соединены. Изогнувшись в очередной волне, он уткнулся Финроду в шею над ключицей, по-прежнему чувствуя запах крови и её вкус на губах, но ещё и неожиданный шалфейный аромат волос, легкое прикосновение рассыпавшихся прядей к щеке, и коротко прикусил кожу на шее. Не до крови, просто ставя печать. Стиснутые переплетенные пальцы впились в руки — до синяков , одинаковых, соединяющих в неотвратимой последней судороге удовольствия, внутри которой они оказались заключены, как в янтаре. Навеки. Вместе. Отдельно. Выровняв, наконец, дыхание, Куруфин приподнялся на локте. — Почему? — прошептал он, хотя такое любопытство и не казалось уместным. Никогда не было. Но он просто не мог обойтись без этого — как раньше без прикосновений лезвия к чужой коже. — Предвидение, — так же тихо пробормотал Финрод, качнув головой. — В нём тонешь. Оно душит. Иногда. Я не хотел... видеть это. — Помогло? — Нет, — Финрод медленно отвернулся, словно вновь подставляя шею под укус. Словно солгать, не глядя, для него было легче. — Никогда не пробовал узнать будущее. И начинать не собираюсь, — Куруфин положил руку на плечо Финроду, прикрывая порез ладонью, и чуть сжал пальцы. По лицу Финрода прошла болезненная гримаса. Но ладонь он не сбросил. — Тебе и не нужно. Уходи теперь, дай мне отдохнуть, — голос, всё еще тихий, постепенно наполнялся прежней жизнью — и даже властностью. Куруфин, не торопясь, — возможно, даже чуть более медленно, чем собирался до этих слов Финрода, — поднялся с постели, поправляя одежду. Разгладил особенно заметную складку на рукаве. Скосил взгляд, чуть наклонив голову. — Я могу сказать Эдрахилю, что завтра следует собрать совет? — Да, — Финрод устало опустил веки. Под глазами у него залегли тени, словно произошедшее и вправду отняло почти все его силы. — Можешь. Завтра. Вместе с собственной накидкой Куруфин заодно подобрал с пола зелено-цветочное покрывало — и быстро, словно стремясь покончить с этой необходимостью поскорее, набросил его на Финрода. Протянул руку, нащупывая шнур, закрывающий окно, и лепестки витража-водоворота скользнули на место, погружая комнату в густую синеву, словно в глубину моря. Закрывая за собой дверь, Куруфин обернулся в последний раз. Финрод лежал в полутьме неподвижно — далёкий настолько, словно всё случившееся было лишь сном. Видением, о котором говорил Финрод. Было — и прошло без следа. Но Куруфин знал: ничего не кончилось. Наоборот. Сегодня он поймал проблеск понимания — но этого недостаточно. Он будет искать ещё. И неважно, какие средства могли для этого потребоваться.