Во имя долга

Автомобиль ночью — еще то проклятие. Скорости не ощущаешь, тишина, а хорошая дорога — вполне себе гвоздик в башку. Особенно если едешь после работы. Когда проторчал двое суток без малого в офисе, и единственное желание, которое сейчас написано на спидометре, в свете фар и даже то и дело замедляющемся дыхании, — спать. Тебе и стоило бы тормознуть машину у обочины, на часок отрубиться. Но потом может не оказаться времени, потому… потому ты и едешь сейчас, зная, что должен. Растреклятый долг… Кому он сдался? Справа мелькает развилка. Знак с названием клиники. Пару миль — и на месте. Начинается дождь. Небо весь день было серым, тяжелым, а сейчас вот прорвало. Лес промокает легко, быстро, превращаясь в нечто холодное и злое. Машина уже скрывается за поворотом, когда у самой дороги желто-голубым пламенем вспыхивает куст. Он горит под проливным дождем с тихим треском и, затухая, растягивается в злой огненной улыбке, украшенной догорающими сучками зубов. Дождь и пламя. Зло умеет показать свою силу. Свою власть над правилам. Свою нелогичную, противоестественную природу.  Темные глаза водителя равнодушно смотрят в зеркало заднего вида. Он не выказывает ни удивления, ни страха. Ну, горит, и? И это все, на что ты способен?  Ветер усиливается, и это намного хуже какого-то горящего куста. А упавшее на дорогу дерево — еще хуже. Глухой треск действительно почти пугает, полоснув по машине и едва не разбив зеркало.  Да чтоб тебя… Автомобиль едва не влетает в решетку ворот больницы, но водитель успевает выровнять машину за считанные секунды до столкновения. Внедорожник заносит на мокрой дороге. Он делает два полных оборота вокруг своей оси и слетает к обочине. Машина ударяется бампером и замирает. Фары освещают каменную ограду и высокое дерево. — Помощник Хилл? — охранник его узнает и уже спешит на помощь. — Чертова буря… Все в порядке. Немного поцеловался с деревом, цел… Выдохнув, он роняет голову на руль. Чтоб тебя, а ведь ты почти выиграл, причем глупо и крайне нелепо. Приехал… навестить. А мог бы тут и остаться. В виде памятника собственной глупости. — Все в порядке… — и он тяжело вываливается из машины под проливной дождь, который в какой-то момент уже не кажется таким злым и холодным, как прежде.  Автомобиль действительно в паре дюймов от того, чтобы превратиться в лепешку. Бампер засел на молодой поросли, окутывающей ствол старого клена, за которым ограда. Толстая бетонная ограда, выдерживающая удар грузовика. Присвистнув, он толкает ногой бампер. Погнут… Нет, определенно, сегодня стоило бы поехать поиграть в «Одноглазого Джека» — такого везения может не случиться больше за всю жизнь.  — Пройдите в сторожку, вы промокните! Ах, да. Он стоит на дожде рядом с охранником. Открыв дверь машины, он вытаскивает спортивную сумку и послушно идет к сторожке. Сторожка — слабо сказано. Укрепленная железобетонными блоками конструкция, годная для заведения особого режима. Больница, называется. Непромокаемая куртка сохраняет тепло, но вот сумка может и отсыреть, это было бы совсем не кстати. — Вы поздно сегодня. — Да только вот освободился… думал уже не ехать, но как-то обещал, вот и… — Ну, надо так надо. Вы проходите, я займусь вашей машиной. — Спасибо, — смягчившийся взгляд должен означать подобие улыбки, а рука протягивается для рукопожатия. До больницы хорошая асфальтированная дорога, тем более — ставшая знакомой за эти месяцы… Или годы… Он и не помнит уже, как давно все случилось. В приемном покое его узнают. — Помощник Хилл, — медсестра приветливо кивает. — Ну и время вы выбрали… Обычно в такое время посещения запрещены для всех. Но ему — можно. Потому что только он может разговорить тяжелого пациента, заставить улыбаться и вспоминать о том, что мир не заканчивается за стенами палаты.  Его сумку не проверяют. Впрочем, Томми Хилл никогда не злоупотребляет этим. И ни разу работникам не пришлось пожалеть. В коридорах темно, но он идет в комнату прямо по коридору — комнату для посещений. Выставляет на стол коробку с пончиками, термос с кофе, большую коробку с пирогом, сэндвичи с арахисовым маслом. И пижама… Он просил в последний раз шелковую пижаму. Пришлось купить.  Санитар вводит агента Купера под руку. Врачи долго боролись за его жизнь, и после ранения он еще не восстановился окончательно. Нетвердая походка, неровные шаги. — Пунктуальность — лучшее, что есть в тебе! — голос Купера немного хриплый, но в нем звучит все та же ирония, а улыбка широкая и приветливая. Только волосы седые. Почти белые, как у Лиланда. — Трупы не спрашивают, — пожимает плечами Хоук, и в уголках глаз собираются морщинки. — Чувствуешь себя?.. — Чувствую, — Дейл с видимым удовольствием наливает в крышку термоса кофе и откусывает пончик. — Ммммм… Признаться, вся больница не в состоянии сделать столько за месяц, сколько ты делаешь за день. Гарри куда дел? — Он заснул в участке. Я не стал тревожить. — Верно. Но пончики привез. Мне кажется, ты становишься сообразительнее, — улыбнувшись еще шире, Купер поднимает большой палец. — Новое что привез? — Тихо пока. Но мы следим. — А убийства? — Бытовое. Сегодня лесовоз сбил женщину… сдавал задом, она попала в слепую зону.  — Все как всегда… — Купер качает головой, казалось бы — полностью сосредоточившись на пончике. Он очень исхудал, постарел. Посеревшая бледная кожа покрылась сетью морщин. — Ты принес пижаму? — Да, Куп. Как ты просил.  — Определенно, сегодняшний вечер стоил двух последних дней. Ладно… Привези мне в следующий раз посмотреть что—то. Мозги плавятся тут. Тупею. Привезешь? — Привезу. Кивнув на прощание и легко хлопнув специального агента по плечу, он поворачивается к выходу. — Хок?.. — Купер пьет кофе, глядя в стену. — Хок, скольких я убил? Это вопрос в лоб. И он бы выбил из колеи того же Гарри. Но не Хока. Купер знает, кого спрашивать. Интересно, как давно он понял… — Не ты, Куп. Он. Он убил. — Так сколько? — Четверых… доказанные. Это он, Куп. Я приеду в субботу, привезу тебе почитать дела. Купер не отрывает лица от широкой крышки термоса. Он никогда в жизни не просил бы Гарри… Хока можно. Он сильный. И слишком научился душить в себе человека, когда спрашивают помощника шерифа.  Дождь идет, хотя заметно слабеет. Автомобиль стоит у сторожки. Охранник отдает ключи. — Живучая она у вас, помощник Хилл. Другая бы в лепешку, а она… — Да, — Хок благодарно кивает. — Мы живучие. Хок уезжает, слишком уставший, чтобы заметить широкую улыбку охранника и красноватый блеск его глаз. Но не позволяет себе проигнорировать перекличку сов. Только он действительно слишком устал, чтобы сейчас как—то реагировать. Теперь важно добраться домой. Второй раз может так не повезти.  Скорость все-таки приходится сбросить. Потому что он не имеет права нелепо рисковать, а риска вполне хватает и в работе. И едет он к городу больше двух часов, нарушая все свои планы и графики. Тоска… Непонятное чувство, оно всегда накатывает после встреч с Купером. И холод… Дождь прекратился, но дорога мокрая и скользкая. И ветер стих. К утру должна установиться неплохая погода. Бросив взгляд на часы, Хок морщится. Надо бы заехать в участок.  Дорога круто поворачивает, и срабатывает чуйка. Непонятная индейская чуйка, которой он привык доверять. Машина еще сильнее замедляется и едет мимо домика Гарри. Свет горит. Неужели проснулся и все-таки отправился домой? Хоть что-то хорошее. Он уже проезжает метров пятьдесят, но останавливается и сдает назад. Вроде все тихо и нормально, но он все равно подходит к двери, наплевав на приличия, стучит. Да, у Гарри может быть женщина, но ему все равно. Просто… убедиться, что все в порядке. Дверь заперта, и никто не отвечает, Хок стучит еще и еще… Тонкий запах дыма отключает все, кроме инстинктов. От мощного удара дверь вылетает, и вот он уже в доме. Белесый туман уже окутал все помещение, очага возгорания не видно. Все равно. Ему надо найти Гарри. Или убедиться, что в доме его нет. Это первично. Тишина сейчас его не обманет.  Дверь в ванную открыта. Гарри полулежит в воде, уронив голову на бок, на полу пустая бутылка из-под пива. Чтоб тебя. Такое чувство, что вентиляция тут не работает. Если вокруг дым растянут тонкой пеленой, то здесь словно сконцентрировался, так, что едва можно различить что-то. Выругавшись, Хок хватает полотенце, мочит в воде и прикрывает себе лицо. От того, что он отключится, и они геройски подохнут напару, никому не будет лучше. Вытащить из ванной бесчувственное тело тяжело. Но удается. Хок затаскивает его в комнату, кладет на диван. Окна открывать он не спешит — еще не хватало дать доступ кислороду, и тут сгорит все к такой-то матери вместо с ними. Но дышать, определенно, намного легче.  — Гарри… — присев рядом на корточки, он трет ему лицо мокрым полотенцем. — Гарри, да очнись же ты! Входная дверь еле слышно хлопает. Стоп… Он ее не закрыл плотно, но воспламенения нет. И Хок рывком открывает окна, запуская ледяной, свежий и вкусный воздух. — Гарри… — стоя на коленях, трет виски, то и дело прикладывая ухо к груди. Сердцебиение есть, траванулся просто… — Гарри, чтоб тебя! В комнате становится холодно, Хок накрывает друга лежащим в ногах пледом. Вздрагивают ресницы, прорывается судорожный вдох. Хок садится рядом, закрыв глаза руками, и сам выдыхает. Сколько минут он был только помощником шерифа? Чего ему это стоило… Гарри открывает глаза, обводит взглядом комнату. — Хок… — может, и не вышло это сказать, но Хок догадывается по едва заметному выдоху, по движению губ. — Что… — Лежи, я посмотрю. Разумеется, были нормативы. Он должен был вынести Гарри на воздух, позвонить в пожарку, полицию, но… Те самые проклятые но. За окном время сов, и кто знает, где было бы опаснее — там или тут. К тому же, при таком задымлении пламени нигде не видно, и в комнате отнюдь не жарко. — Я сейчас… Дым в ванной понемногу рассеивается, Хок осматривает помещение, идет в кухню. У плиты черный, дымящийся стол… и… виновник проблемы? Гарри поставил чайник, рядом оказалось полотенце, затлелось, но не загорелось, дым пошел в дом. Все бы ничего, но почему тот самый дым поперся в ванную комнату? Почему его не потянуло в вентиляцию? Ругнувшись, Хок открывает окно, вырывает из розетки вилку плиты. Вот чтоб тебя, Гарри… Ладно. По крайней мере, вызывать никого точно не надо. Хотя есть один момент… который выбивается из общей колеи. То, что в ванной так картинно треснуло зеркало.  Он возвращается в комнату. Гарри уже оделся, он очень бледен и движения неуверенные. — Хок… Я с работы приехал, ванну набрал, а потом не помню… — Поставил чайник… — Не ставил… — Гарри выглядит озадаченным. — Да не ставил я. Я пиво открыл, хотел поесть, но понял, что сил нет. Сразу пошел в ванну… — Тааак… — Хок озадаченно морщится, садится на диван. Значит, не ставил… Ты как? — Да нормально я. Ты как тут оказался? — Не знаю. Мимо ехал. Ладно… Ну, считаем, что в порядке все. Поехал я. — Спасибо, — Гарри протягивает руку. Хок пожимает ее, криво улыбаясь. Сколько раз они друг другу спины прикрывали — сбились со счета, а сейчас вот и думай, как оно все. — Гарри, ты не сможешь несколько дней не оставаться один? Вопрос глупый, но он обязан его задать. Потому что он верит: Гарри не ставил этот проклятый чайник. И он уж точно не ехал в эту проклятую стену. И кусты на дожде не горят. Но за себя не страшно. Давно не страшно. А вот это… — Я не знаю, Хок… Наверное нет. Буду больше времени проводить в участке. Сухо кивнув, Хок выходит за двери. Машина сейчас отлично видна в свете фонарей. Бампер погнут как раз напротив руля. Место водителя. Хороший ход, тварь… Он садится за руль и даже успевает уехать на километр-другой в сторону дома, и только затем останавливается у обочины. Зажмурившись, роняет голову на руки, стиснувшие руль. Он слишком долго был помощником шерифа, он отключил эмоции, он сделал все правильно. Но сейчас… сейчас он один. И может понять, до какой степени испугался… когда увидел полную дыма ванну, тело и посиневшие губы. Когда мир сузился до одного звука — слабого, едва слышного сердцебиения. Ногти пробивают кожу, и он сжимается, чтобы не выпустить наружу приступ паники, которая была так близко на поверхности, которую он затолкал на самое дно, чтобы оставаться в той ситуации помощником шерифа. А сейчас он в полной мере переживает весь ужас и все осознание того, как близко был друг от смерти. И что война началась с новой силой.  Его выводит из отупения сигнал.  Сзади стоит рабочий внедорожник Гарри. Хок пожимает плечами, выходит из своей машины и захлопывает дверь. Только в салоне, на сидении, рядом с другом его отпускает. Не то чтобы полностью, но он начинает восстанавливать контроль над эмоциями.  Гарри ведет машину, несколько виновато поглядывая на Хока. — Слушай, ты прости, я дурак. Не к кому мне ехать. И в участке находиться на смогу постоянно. Ты прав… Твоя машина… Оно… тоже пыталось? — по крайней мере, наблюдательность Гарри не пострадала, он увидел то, что Хок надеялся скрыть. — Пыталось… Ладно, справились. Куда едем, шериф? — Поможешь мне убрать сгоревшее? А потом поедим. Ты же тоже не жравши? Хок серьезно смотрит на друга, затем в углах глаз собираются морщинки, и, наконец, на губах появляется неуверенная улыбка. — Уберем. Чем быстрее уберешь сгоревшее — тем больше шансов выжить. Мы справимся, Гарри. Со всем справимся. *** Возня затянулась часа на два. Вынести почерневший, обугленный стол, тряпки, вымыть от копоти стену. Осмотреть вентиляцию. С одной стороны, ничего удивительного: затлелось большое полотенце и стол, много дыма, с другой… Слишком много. Разумеется, то, что Гарри отключился, вполне можно списать на пиво, усталость, задымившийся пластик столешницы. С другой… Ну не верит Хок в совпадения. Потому не спорит, не опровергает и старательно ищет детали. Гарри если и был накануне вымотан, то рандеву с костлявой явно заставило его стряхнуть с себя остатки усталости.  — Хок, я точно помню, что полотенце оставил на столе, но не возле плитки… Я не мальчишка-школьник, который отрубился после оргии. — Да знаю я, — вяло огрызается друг. — Ты домой сам приехал? — Конечно… Энди завез, потом к себе. Ничего необычного. Дверь запер. — Я тоже машину… запер. Не помогло. — Купер в порядке? — Нет. Гарри не спрашивает, но выжидательно смотрит на помощника. — Он знает, — глухо бросает Хок, занимая себя любой работой, какая попадется под руку — трет стекло, трогает приборную панель — только бы не смотреть в глаза другу. Гарри на секунду замирает, на лбу собирается глубокая складка, он зажмуривается. — Чтоб его… Я понимал, что это рано или поздно случится, Купер умен и умеет свести дважды два… И ты сам помнишь…  Хок помнит. Специальный агент Купер был специалистом, следов не оставлял, предусматривал все мелочи. Но остаются вещи, которые нельзя назвать иначе, кроме как рок. Тот самый рок, который оставил на плече Купера глубокую царапину — руками умирающей девушки. И как бы он ни старался вырвать ее ногти, но забыл, что каждый ноготь имеет индивидуальную форму… Или он слишком хотел оставить зацепку, слишком сопротивлялся Бобу и сделал все, чтобы хоть так навести на след…  До рассвета еще часа три, не меньше. Гарри обессилено падает на диван, откинув голову на спинку, прикрывает глаза. — Если оно не убьет меня напрямую, то возьмет измором… — Если не будешь болтать, а попытаешься заснуть — не возьмет, — Хок присаживается рядом, прижав большие пальцы к вискам и потирая глаза. — При всей его самоуверенности, оно не сунется к нам. — Купер?.. — К нему может. Но пока его тело слишком разбито, чтобы выполнить нужные функции. Когда проклятие становится благом… — Как отрезанная рука? — Гарри сонно приоткрывает глаза. — Именно. Ему не нужны калеки. Купер сейчас в безопасности. Ладно, спи, обсудим это утром. Гарри пытается возразить… Неуверенно мямлит что—то бредовое. Но он слишком устал. Опасности сейчас нет.  Хок сидит рядом на диване, прикрыв глаза, но не позволяет себе провалиться в сон. Видимо, скоро станет параноиком — за окном третий раз кричат совы, а совы… Он долго держится. Темнота. Тишина. Ровное дыхание друга… И тишина… Перерастающая в мерный шум леса.  Стены дрожат, словно желе, становятся прозрачными. В кресле напротив наливается, словно густеющий туман, фигура человека. Очень высокого, седого мужчины.  Он, прищурившись, смотрит на Хока. — Ты убил Боба… Как? — Не я, — лгать в такой ситуации глупо. Тем более — не таким силам врут. — Наша магия. Я лишь удержал его, сколько потребовалось. — Ты создал в своей душе клетку… Твой черный вигвам. В нем может поселиться зло. Ты сильный… Ты им нужен. — У них ничего не получится… — это не самоуверенность, не бравада. Хок уверен, что у них ничего не получится. Потому что рядом Гарри. Даже если перевернется с ног на голову весь мир, даже если этот город провалится в бездну — он найдет способ удержать на краю единственного человека, которому верит безоговорочно.  Взгляд старика неожиданно смягчается. — Во имя кого-то всегда сильнее, чем ради долга. Ваш друг пытался… Но во имя долга. Он проиграл… Хок бы и поспорил, что Купер не проиграл, и что он… Но проблема том, что и сам Хок считает так же. Потому молчит, не соглашаясь, но и не возражая. — Зло живо. Оно попытается убить. Ударит в руку. Запомнишь? — Зло ударит в руку, — послушно повторяет Хок, ощущая, как давит неведомая сила, как раскалываются от боли виски. Видение исчезает. Он заставляет себя дышать ровнее, прислушиваясь. Вроде бы, все в порядке и… — Хок…  — Зло ударит в руку, — голос звучит слишком тихо. — Гарри, старик, о котором говорил Купер. Он приходил ко мне. Он предупредил Купера и пытается предупредить нас. Мы не одни. Только не… пустить никого в свой вигвам… Гарри нахмуривается, глядя на друга. — Вигвам? Ты сейчас о… — Неважно. Просто верить в себя и продолжать действовать.  — Я поеду утром и поговорю с Купером. — Нет… Мы поедем. — Хок не спорит, не повышает голоса, но Гарри понимает: любая попытка возразить бесполезна. Хок решил, причем решил намертво.  В какой-то мере он раздосадован. Это больше похоже на постоянный контроль. Постоянный надзор и прикрытие, а они выведут из себя любого, если сверх меры. Но сейчас его бы не было в живых, если бы не Хок, и это надо признать. Потому засунуть свою гордость в задницу и работать. Вдвоем у них всегда будет больше шансов, чем по одиночке. А вот Купера не хватает. Его необычной логики, смелых и порой до абсурда вызывающих решений, его уверенности и безудержной смелости.  Гарри задумчиво смотрит на свои руки. В который раз он ставит мысленно себя на место Купера, который раз переживает с ним вместе весь ужас и осознание неотвратимости совершенного и… — Хок… Если оно… Отрубишь мне руку. Лучше левую. Я стреляю правой… Но если не будет возможности выбирать — без разницы. Друг медленно поворачивается к нему, накрывая своей ладонью его руку.  — Оно не заставит меня сделать такой выбор. И тебя не заставит. Оно достаточно нажралось, чтобы получить еще одну жертву. Гарри, вы не понимаете. Зло ест жертвы. Усиливается, подпитывается ими. Проще всего отрубить руку и отказаться от борьбы. А рука сделает тварь сильнее. Я не хочу ничего тебе доказывать. Говорю как есть.  — Если бы Купер имел выбор… — Он имел выбор. Он его сделал. Он проиграл. И знал возможную цену. И мы знаем… — Ты так говоришь, словно знаешь, каково это — носить это в себе Боба.  — Знаю… Гарри не то что замолкает — перестает дышать, глядя на Хока. — Знаю, Гарри. И как носить… И как его убить. Хок откидывает голову на спинку дивана, отстраненно глядя в потолок. Он не хочет об этом говорить. Не хочет до такой степени, что тошно. Но врать Гарри… — Хок. Я уже понял, ты хочешь помочь и прикрыть. Давай я тебе напомню? Я твой друг. Я не мальчишка. Я много лет — шериф этого города. Я бы понял, если ты хочешь что-то скрыть для дела. Но ты зачем-то пытаешься меня щадить. Неужели ты думаешь, что я в этом нуждаюсь? И что мне проще будет оставаться в неведении? И Хок сдается. Рассказывает — сухо, монотонно, ровно. Обо всем. О выстреле Гарри… о своем ноже. О Бобе. — А если бы он оказался сильнее? — Не оказался бы. Он сильнее, если его мотивы сильнее твоих собственных.  — Но Купер… — Мотивом Купера был долг. Просто долг… — и Хок коротко улыбается. Потому что у каждой силы есть свое слабое место. — Боб умело использовал слабости, рушил защиту. А потом оставалось только подцепить крючки на руки-ноги марионетки. — А у Лиланда? Он любил дочь… — Любил. Но его мотивом была не любовь к дочери. В какой-то мере эгоизм. В какой-то злость… — Но это были мотивы… — Мотивы, близкие и понятные Бобу. Это как попытаться обыграть тебя в порядке осмотра места преступления. Сложно, верно? Но в балете — запросто.  — Выходит, Боб ломается на том, чего не может испытывать сам? — Думаю, да. По крайней мере, мне удалось… именно так.  — Его точно… уничтожили? — Точно. Но это как убить одну осу из гнезда. — Зато теперь ты знаешь, как их взять. — Я знаю, чем их взять… Но я не уверен, что ты сумеешь сходу найти собственный способ, а мой может тебе не подойти.  — Ты так и не сказал, что нужно искать. — Ничего. Достаточно, чтобы твое желание сохранить кому-то жизнь оказалось сильнее желания победить Боба. Гарри угрюмо кивает, глядя в окно. Небо розовеет. Ночь пережили. Теперь пережить день. И вот так, маленькими шажками, двигаться к своей цели. И верить, что все получится. — Может, поедем? Все равно сна уже не будет.  — Ну поехали. У Нормы еще закрыто, жаль… Кивнув, Гарри поднимается, нахлобучивая шляпу, ждет Хока. Сколько они работают вместе? Дружили всегда… Странно дружили. Они не пили по вечерам пиво в баре, не сидели на рыбалке по выходным, но при этом он был уверен: ни один человек в мире не знает его лучше, чем помощник шерифа Томми Хилл по прозвищу Хок. И он сам за всю свою жизнь не верил никому в большей мере, чем Хоку. Вот ведь… Загадка. Утро только подкрадывается, словно лис, припадая на лапы и оглядываясь. Небо розовеет, но воздух сырой и холодный, а лес еще не разогнал по норам ночные кошмары.  — А с машиной что? — А что ей сделается, — машет рукой Хок. — Там тупик. На обратном пути подсяду.  Дорога выучена за последние месяцы донельзя. Гарри изредка поглядывает по сторонам — ветер мог переломать деревья, не хватало еще получить на голову упавшую сосну. Хок вроде дремлет. А ведь он вообще не спал этой ночью. Гарри сам и в участке час передремал, и дома часа полтора, а Хок — с вечера на ногах. И даже не с этого.  И рука сама тянется включить печку. В машине легко и спокойно… Когда не ждешь удара в спину. И так не вовремя трещит рация.  — Шериф Трумен, Энди не отвечает на звонки. — Люси? Не слишком ли рано? — Он просил меня разбудить, — докладывает знакомый до боли голос секретарши. — Но на звонки не отвечает. Он всегда отвечает на шестой звонок. — Хорошо, Люси, я проверю. Вполне может оказаться, что Энди выпил пива и теперь голову поднять не может. Хотя… Ладно, Люси и Энди — это отдельная история, и действительно стоит проверить. — Ты завозил Энди домой накануне, — напоминает мигом скинувший остатки сна Хок. — Ничего необычного? — Ничего… Но я мог не заметить, я сам чуть за рулем за засыпал. Энди дома нет. Все вполне привычно — помытая посуда, обернутая в газету библиотечная книга на диване, спички… Гарри и Хок с первого взгляда понимают друг друга, доставая оружие. Предосторожность излишняя — дом пуст. Гарри выходит на улицу, потирая нахмуренный лоб. — Хок… Рука! Ты говорил — правая рука! Люси! — Чееерт, — Хок за секунду оказывается в машине. Гарри включает мигалку, автомобиль резко срывается с места. — Люси, это шериф Трумен. Слышишь меня? — Да, шериф Трумен! Оба синхронно выдыхают с облегчением. — Люси, закройся и никого не впускай! Слышишь? Никого! — Да, шериф… — Люси растеряна, но выполнит приказ, в этом уверены оба.  Они подъезжают к домику Люси, Гарри не успевает затормозить. Огромная сосна падает на дорогу, круша автомобиль, придавливая его к дороге.  В отчаянной попытке выворачивая руль, Гарри видит около дома заплаканного Энди, беззвучно шевелящего губами. Если бы он был ближе, он бы услышал. «Шериф Трумен! Я не хотел! Простите меня! Я не хотел!» Из-под капота, раздавленного толстой веткой, валит пар. Радиатор пробит, не иначе. Гарри тяжело выдыхает, протягивая руку и пытаясь понять — где Хок. Глаза открыть он не может — заливает кровь из широкого пореза на лбу. Которая, к тому же, начала подсыхать. Значит, прошло не пять минут. И не десять.  Наконец, рука нащупывает холодные пальцы. Хок… Тело не слушается. Словно ватное. Во рту отвратительный привкус металла, а каждое движение отдается дикой головной болью. Но ему все-таки удается отцепить ремень безопасности, стереть плечом кровь с лица. — Хок…  Руки Гарри, наверное, сейчас такие же холодные, как безжизненные пальцы Хока. Дерево было подпилено грамотно — Гарри спасли доли секунды, когда его нога интуитивно вдавила педаль в пол, и машина газанула, проскальзывая под уже падающей сосной. Ствол раздавил крышу над задними сидениями, ветка скользнула по крыше и упала на капот. Машина по сути оказалась в ловушке, зажатая у развилки ствола. — Хок…  А голоса не слышно. И Гарри понимает, что ему даже не удается произнести имя друга. Ему ничего не удается, только отчаянно рвать ремень безопасности, пытаясь его освободить. — Хок… — хриплый, едва различимый шепот. — Ты не можешь… Давай-ка… Друг не реагирует. Гарри пробует толкнуть дверь — бесполезно. Зажата намертво. Скривившись от боли, он поднимается выше на сидении, высвобождая ноги, изворачивается и бьет грубыми каблуками сапог в уже треснувшее стекло. Осколки летят наружу, кое-что — в салон. Плевать.  Изогнувшись, он пробует вылезти через проем. Не выходит. Мешает ветка дерева. Но можно снять куртку. Тощее жилистое тело ужом скользит среди острых как бритва осколков, рубашка окрашивается красным. Но он свободен. Кровь еще течет из пореза на лбу, потревоженного при движении, но гораздо слабее. Адская головная боль отдается в затылок.  Хок остался верен себе. В момент удара он вытянулся в сторону, пытаясь прикрыть собой друга. Ему это почти удалось. По крайней мере, он сумел толкнуть его в сторону двери, иначе голову шерифа расплющило бы о рулевое колесо. А вот сам… Неестественно изогнутое тело, лицо, уткнувшееся в приборную панель. И монотонный звук. Кап… кап… кап… Кровь. Лужа крови, стекающая на пол. — Хок…  До этого дня жизнь щадила Гарри. Он ни разу не видел смерти в таком ее проявлении. Да, прикрывал, да, успевал за миг до… Но вот так… Когда у тебя перед глазами стекает кровь, а ледяные руки замерли в последней попытке защитить тебя, когда… Хок? Нет, это не может быть Хок. Бред! Ошибка! Не Хок! Только не… Гарри сползает на землю, в панике царапая ногтями дверь. Не поддается. Да что же это… Ах, да. Она смята деревом, металл впечатался в металл, словно консервная сплющенная банка. — Хок! — а это уже крик. Не крик. Это весь ужас, который сложился в одно имя. Он терял, и не раз. Он потерял любимую женщину — совсем недавно. И это была боль, доводящая до отупения. Он почти потерял друга, которого зло избрало своим пристанищем. Но… Хок? Хок, который никогда не переступает черту личного, никогда не мешает своей навязчивой заботой, с которым они прошли сто лет одними и теми же дорогами, сожрали столько пончиков, что хватило бы… и который никогда не пытался стать действительно лучшим другом. Люси… Чееееерт… Люси, которая ждет ребенка. И Энди, в которого вселилось непонятно что. И Хок, который уже, видимо, умер… И вот сейчас Гарри отчетливо понимает, что не может остаться один. Плевать, как. Плевать, какими путями и какой ценой. Он не может сейчас остаться сам. Не может. Вторая попытка. Отцепить ремень безопасности, выровнять безжизненное тело (да, может быть сломан позвоночник, и он, Гарри, порвет спинной мозг, но и машина может рвануть к чертям), осторожно развернуть лицо. Оказывается, он не готов к этому.  К чему угодно — не к этому. Он готов снова выстрелить в того, кто стал другом. Выловить труп девушки из реки.  Присутствовать на вскрытиях. Он не может принять посиневшие губы, бледное смуглое лицо и ледяные руки… Хок… Безжалостно уродуя руки, Гарри выбивает остатки лобового стекла. Осторожно, сантиметр за сантиметром, он вытаскивает друга, вцепившись в грубый тяжелый ковбойский ремень. Мешает упавшая на капот ветка. Ничего… Наконец, почти удается вытащить помощника из салона, уложив спиной на капот и частично на впечатавшуюся в металл ветку сосны. И отключиться не удается. Потому что… Через лоб тянется глубокая рубленная рана, уходя на правую щеку. Рубашка в крови. Ребра сломаны, к доктору не ходи. Неестественно вывернутая рука — то ли перелом, то ли вывих такой гадкий. Спрыгнув на землю, Гарри осторожно стаскивает Хока, стараясь заглушить дикое отчаяние. Он словно остался один на сотни миль. Один… И Гарри с ужасом понимает, что не умеет выдавить из себя эту пустоту. Ее слишком много. Он садится на землю рядом с Хоком, вытирая рукавом кровь с глаз, затем неуверенно прижимает пальцы к шее, проверяя пульс. Наверное, он слишком много хочет… Но ощущает только пульсацию собственной крови. Рука тянется к поясу за рацией. Цела, как ни странно. — Люси, это… Чеееерт. Люси! Тяжело поднявшись, Гарри бежит к дому. Пригибаясь, используя прикрытия. Потому что дерево упало грамотно. Не факт, что продолжение не последует.  Дом как дом. Девичье гнездышко. Небольшой бардак и много безделушек. И ни следа секретарши. Гарри честно обшаривает все углы, и после вызывает участок. Дежурит Тони — шустрый парнишка, недавно бывший стажером.  Подкрепление, скорую, экспертов. Вроде, работа отвлекает, и он справляется. Справляется, когда приезжает скорая. Когда грузят Хока. Он ничего не запоминает. Ни лиц, ни слов. Словно стал машиной. Отключился.  Только одна вспышка за весь вечер. Санитар опускает белую простыню на лицо Хока. Опускает — и убирает, когда его руку останавливает нахмурившийся врач, прослушивающий дыхание. В тот момент он и сам начинает дышать.  Он отвечает на вопросы. Он отдает распоряжения. Спорит. Определенно, он справится. И Гарри верит в это весь день, пока не приходит пора вернуться домой. В дом, который они выдраили после пожара. Пока не приходит пора сесть на диван, где они скоротали ночь. И вот тогда Гарри ощущает себя мальчишкой, беспомощным пацаном, у которого из-под ног выбили почву. Он, не раздеваясь, падает на диван лицом вниз и замирает.  Сколько он себя помнил, он всегда отдавал. Время, силы, сон, близких… Всегда. Можно в сотый раз повторять себе, что они просто приятели, что они просто слишком долго вместе работают, что Хок выкарабкается, что он, Гарри, зря себя накручивает. Только отчего так тошно? И непроходящее ощущение выбитой из-под ног земли? Гарри встряхивается, понимая, что сна не будет, идет в больницу.  Гнетущее ощущение собственной беспомощности, бледное лицо, тонкая паутинка капельницы. Солнечные лучи, упавшие на лицо красными, синими, зелеными кубиками. Гарри сидит в пустой церкви, почти уронив голову на колени.  Кто его сюда пустил? Как он сюда пришел? Не помнит. Не важно.  Так или иначе, придется ехать к Куперу. Теперь он остался один. За двоих. И кто знает, сумеет ли он справиться. Агент Купер изменился. Сегодня Гарри более внимателен, и, хотя видит его регулярно, почему-то именно сегодня бросаются в глаза заострившиеся черты, запавшие щеки, поседевшие волосы. Он ободряюще улыбается, пожав плечами в сторону санитаров, которые помогают ему дойти в комнату свиданий. — Что случилось? Вот так просто и без обиняков. Без лишних слов и попыток смягчить вопрос. — Хок… — и вот сейчас Гарри понимает, как может охарактеризовать свое состояние. Это просто полная потеря ощущения уверенности и безопасности. Словно ты — в кругу волков, с оголенной спиной, и некому верить. Странно. Он никогда об этом не задумывался. Купер словно натыкается на невидимую преграду, и улыбка слезает с лица. У него сейчас нет сил еще и держать марку. Просто садится в кресло, и в глазах — понятый ужас, боль и участие. — Давно?.. — Он пока жив, но… Врачи сказали — сильная травма. На машину упало дерево — во дворе дома Люси. Хок оттолкнул меня в сторону от рулевого колеса. Он… — Гарри запускает пальцы в растрепанные волосы, ссутулившись. Перед Купером не надо держать лицо, не надо быть шерифом, не надо лгать себе самому. — Куп… Я не знал, что это так будет. Это… — Больно… — тихо кивает Купер. — Гарри, он еще может выкарабкаться. Ты ему слишком дорог. Он не оставит тебя одного. — Ты знаешь, я никогда не задумывался над этим. Оказалось, что без Хока за спиной я сейчас действительно один.  Гарри надо выговориться. Как на исповеди. Сказать Куперу все то, в чем не может признаться даже своему отражению в зеркале. Спохватившись, он переходит к сути дела. — Оно вселилось в Энди. Я позвонил Люси, сказал запереться, но не подумал, что придет Энди и она… Мы ее не нашли. Ищем.  — А ты приехал сюда… — в голосе Купера нет осуждения. Понимание, сочувствие, но никак не укор. — Я не знаю, Гарри, что тебе сказать. Но я уверен — он постарается выжить ради тебя. Мне кажется, он и после смерти тебя не оставит. Просто… помоги ему. — Помочь… — у Гарри вырывается горький смешок. — Как, Куп? Я не мог даже поехать с ним в больницу — искал Люси. А тут еще… Купер смотрит в глухую стену, словно в окно, за которым синеют густые хвойные леса. — Ты допускаешь ту же ошибку, которую допустил я сам. И которой не допустил Хок. Он оказался в своей честности сильнее нас обоих. Найди то, что важнее. — Да знаю я, Куп. Люси беременна, понимаю. Поехал я… Постараюсь заехать вечером. Я скажу тут… Если ты что додумаешь — позвони? Я не справлюсь сам… Гарри, ссутулившись, выходит за дверь, и Купер качает головой. У него было время переосмыслить случившееся. И сейчас Гарри так его и не понял. И не достучаться. Пока Гарри сам не поймет и не примет — объяснять ему бесполезно. Он должен прийти к этому сам. Люси… Он сейчас по-прежнему шериф, который рвется выполнить свой долг. Долг, который так старательно выполнял Купер. И на который наплевал помощник шерифа Томми Хилл по прозвищу Хок, стоящий перед сотней людей на коленях и поющий индейскую молитву. Да, рассказали… Долго судачили. А ему было наплевать. Он вырывал у зла того, кто ему дорог. Вот когда они научатся быть так же честны с собой, быть может, тогда зло и станет бессильно против них. А пока… Пока он, бывший специальный агент Купер, сидит по сути в психушке, Хок лежит под капельницами, и, если уж Гарри примчался сюда, умирает, а сам шериф Трумен рванул, сломя голову, навстречу той самой ловушке, в которую угодил Купер, и которая так услужливо раскрылась сейчас навстречу незадачливому провинциальному Рэмбо.  Рация оживает, когда Гарри уже проехал миль пять от больницы. — Шериф, мы нашли тут… Треск в рации, и сигнал, словно в насмешку, садится в ноль. С третьего раза удается услышать координаты. — Шериф, что нам де… Треск. И тишина. Тишина, которая тем тяжелее, когда тебе ехать минимум сорок минут, когда ты не можешь докричаться до своих людей, когда не знаешь, как передать распоряжения, как взять на себя ответственность. Выругавшись, он выворачивает руль, сокращая дорогу через заброшенный лесной тракт, забыв об осторожности. Как же так? Что он делает неправильно? Как ему теперь справиться? Как Энди сумел свалить такое дерево — допустим, выяснили. Во дворе валялась бензопила, а сосна стояла отдельно, но все-таки… Не умеючи, такое дерево не завалить. Ну вот поставь сейчас самого Гарри…  Надо бы узнать, как Хок, но они до сих пор не нашли Люси… До сих пор! А дальше как? Ну найдут, и Энди, в котором… И что? Куда его? В психушку? Ну вот как объяснить и доказать? Как сказать той же Люси? Чеееерт… Прямо перед ним, словно материализовавшийся мираж, вырастает дерево. Огромная сосна, неуклюже выступившая со стороны дороги, угрюмая, старая. Острые сучковатые обломки украшают ствол по всей высоте. Гарри едва успевает вывернуть руль. Потому что из—под корней течет на дорогу густая кровь. Вытекает, словно бьет подземный фонтан.  Машину едва не заносит на повороте. Мокрая хвоя — отличный трамплин, не хватало ему еще упростить дряни задачу, свернув себе шею в нелепой аварии. Из головы не идут слова агента Купера. Да что же такое?  Он выходит, делает несколько неуверенных шагов, тяжело дыша. Сосна не исчезает. Она пульсирует кровью, щерит щелочки — глаза, скалится острыми щепками зубов. Гарри поднимает голову. Прямо над ним, неуклюже вывернув худые руки, висит Люси. Ее нижняя челюсть оторвана. Люси еще жива, она отчаянно пытается что-то сказать, но говорить уже нечем. Провал глотки заливает кровью белую блузку. От малейшего движения горячие кровавые капли падают на лицо и руки шерифа. Черт… Это бред какой-то! Люси нашли! Ему только что сказали! Он точно знает и… Тряхнув головой, Гарри с удивлением понимает, что стоит на абсолютно нормальной дороге, присыпанной хвоей, и держит в руках рацию. — Скорую вызвали. Вроде бы пульс есть. — Не задержан, преследуем… — Перекройте выезд на лесопилку! Обрывки фраз в рации.  Чувство беспомощности.  Злость на себя — за то, что поперся к Куперу, будто сам не мог справиться.  Как мальчишка.  — Жива! Грузим… Внедорожник шерифа неуклюже вываливается из леса на небольшую просеку. Вырубка здесь проводилась давно, природа уже начала восстанавливаться, выпустив молодые тонкие сосенки, покрытые паутинкой нежно-зеленой хвои. Скорая, рации. Гарри отвечает на вопросы подчиненных, которые спешат завалить новостями и сбросить с себя груз ответственности, стараясь пробиться к скорой. Люси не то чтобы очень бледная, но глаза закрыты. — В порядке, — успокаивающе смотрит на Гарри врач сквозь очки. — Без сознания, но все в порядке. Сейчас заберем в больницу и выясним причину обморока. Она может быть вполне объяснимой в ее состоянии. Ах, да. Она беременна. Выезды перекрыты только в двух направлениях. Что странно — вполне оперативно вызваны все, кто нужен, причем он добирался ровно сорок минут. — Кто занимался операцией? — вопрос, скорее, дежурный, но Гарри должен его задать. И натыкается на ответ, словно на глухую каменную стену. — Хок. Хок?! Но как? — Мы не могли выйти с вами на связь, шериф, но мы пытались свести все… и попробовали связаться с помощником Хиллом, а он ответил и… — Понятно. Кто ее нашел? — Лесник. Он проверял после дождя участок на предмет возгораний — молнии же всю ночь лупили. Молнии? Странно… он не заметил. — Мне надо поговорить с ним. Но ничего нового разговор не приносит. Трудяга, в серых мешковатых застиранных джинсах, заношенной куртке и кепке, он непонимающе смотрит на законников, тоскливо поглядывая в сторону дороги и переминаясь с ноги на ногу. Боится, устал и отчаянно хочет удрать домой. Потому что даже сейчас, когда поляна заставлена машинами и кишит копами, опасность на ней ощущается физически.  К обеду удается уладить формальности, и Гарри почти валится с ног. А освободиться полностью выходит только к семи вечера. Он буквально заползает домой и, не раздеваясь, падает лицом на диван, даже не стащив тяжелые ботинки. И проваливается в сон. Глубокий, тяжелый сон без сновидений. Почти. Под утро он поднимается выпить воды и снять, наконец, эту проклятую обувь.  В комнате светло. Слишком. А ведь он не включал свет, так что же?.. В кресле напротив сидит человек. Высокий худой старик. Он смотрит на Гарри, досадливо качая головой. — Ты не готов к этой битве. Гарри, настороженно глядя на него, садится, даже не пытаясь протянуть руку к оружию. Он слишком хорошо понимает, что перед ним. Смешно воевать со своим сном. Нелепо. А зло ли это или добро — еще предстоит понять.  — Я готов, но… — Нет, — мягко перебивает старик. — Он готов. А ты — нет. Он выбрал. Он не меняет целей. Он уйдет к нам. Гарри с тоской смотрит на призрачного посетителя, отчетливо понимая, о ком идет речь. Хок.  — Как мне подготовиться? Как справиться? Ты подсказывал, откуда зло ударит, подскажи, как его убить… — он просит едва слышно, осознавая в полной мере, что действительно не готов даже отдаленно. Он вообще не готов.  — Тебе уже ответили на этот вопрос. Но делать за тебя никто не станет. Попытайся сам… Я не хочу, чтобы ты считал меня не желающим поражения темной силе. Я скажу тебе, что надо ехать на берег, откуда улетел ангел.  Мираж дрожит и растворяется, а Гарри раскрывает глаза, глядя в кромешную темноту.  Ангел… О каком ангеле он… Стоп! Девушка! Там, где убили девушку! Через четверть часа он уже связывается по рации с участком, почти на половине пути к тому самому берегу, где не так давно принимал одно из самых сложных решений в своей жизни. Утро еще едва-едва размывает густую темноту. Но на светлом песке берега отчетливо виден человек, который лежит, вытянув вперед обе руки, лицом вниз. Выхватив оружие, Гарри выходит из машины — осторожно, прикрываясь дверью внедорожника. Но человек и не думает шевелиться. Подойдя ближе и держа тело на прицеле, Гарри осторожно, носком ботинка сдвигает ладонь в сторону. Ни звука, ни стона. Опустив пистолет в кобуру, поддевает обеими руками и разворачивает лицом к себе. Энди. Энди или Зло? Но глаза раскрываются — заплаканные, воспаленные глаза, и Энди, шмыгнув носом, кривится в беззвучном рыдании, вцепившись рукой в локоть Гарри, подтягивается повыше и прячет лицо у него под мышкой. Остается только сидеть, гладя незадачливого помощника по голове. Хок бы сейчас хмыкнул и ушел налить из термоса кофе, но сам исподтишка следил, все ли в порядке. Как же его не хватает… Энди тяжело отодрать от Гарри, даже когда на берегу показывается скорая и две полицейских машины. Говорить он не может, но удается сквозь всхлипы различить: — Люси… — Она в порядке, — успокаивает Гарри. — Ты… помнишь что-то? — Я… я… — и Энди замолкает, забившись в беззвучном рыдании.  Понятно, в таком состоянии от него многого не добьешься. А время идет. Нет, конечно, нельзя исключить, что зло еще живет в Энди. Вон Лиланд как рыдал. Но, с другой стороны… — с жалостью глянув на вздрагивающего, всхлипывающего помощника, Гарри признает: вряд ли здесь осталась хоть капля того, что управляло Энди совсем недавно. Наконец, Энди, наколотый успокоительным, засыпает прямо на земле, уронив голову на локоть Гарри. Его забирают в скорую, и шериф, поморщившись, поднимается, распрямляя затекшие ноги. И опять тварь на один шаг впереди. Опять впереди. И он ничего не может с этим сделать. Ожидаемо, Люси ничего не помнит. Точнее — помнит, что шериф Трумен сказал ей закрыть дверь, что она ее закрыла, а потом пошла сделать себе чай и съесть пончик, а потом в дверь постучали и…  Хуже обстоит дело с Энди. В себя он пришел. В каком-то смысле. Рыдает, смеется, не ест, не пьет. Психиатр качает головой и осторожничает с прогнозами. Гарри втихомолку осматривает куртку Энди. Ничего неожиданного: на рукавах мелкая труха и опилки. Хвоя. А на руках помощника кровавые мозоли, лопнувшие и подтекающие сукровицей: бензопила не любит непривычных к работе. А потом бумажная волокита, которой оказывается в сто раз больше, чем всегда. Потому что без Люси тут все… не так. Вот все не так. Не пахнет кофе и пончиками, разрывается телефон, захлебывается факс, вокруг которого собрались облака бумаги, не говоря уже о том, чтобы оформить, подшить и отсортировать собранные документы и подготовленные к сдаче в архив дела. Рутины оказывается слишком много, и закаленные мужики готовы разрыдаться и поставить кудрявой болтливой секретарше памятник при жизни. Гарри держит свои догадки при себе. Потому что никто. Вот никто. Ни один человек не поверит в то, что Энди смог бы завалить дерево, а потом напасть на Люси. Никто, кроме судмедэксперта, который, мрачно вытирая руки, смотрит в упор на Гарри и едва заметно кивает головой. Мол, да. Что — да? Ну что — да? Что трусоватый, честный и бесконечно добрый Энди стал тем самым злом? Более примечательно обследование Люси. За какой-то час до обнаружения у нее был половой акт. Следы сопротивления присутствуют, но никаких видимых травм. Так, пара синяков на руках и бедрах. Гарри знает, чья будет сперма. Но молчит. Ну да, иначе все решат, что он сошел с ума. А когда будут результаты экспертизы — и что они сами сошли с ума. Город сумасшедших. Гарри старается распределить работу так, чтобы не было простоев. Тони сажает за бумаги (ничего, нужно и эту часть полицейского быта выучить), контролирует перекрытие трасс, связывается с соседними округами, сверяет сводки. Надо бы выйти на федералов, но… А потом снова вечер.  И Гарри с удивлением понимает, что начинает ненавидеть вечера. Он сидит в участке, сколько хватает сил. Но так или иначе, надо привести себя в порядок. Он уже сам себе противен.  Дома, вымывшись и переодевшись в чистое, роется в холодильнике. Чудом обнаруживается невскрытая банка фасоли. Сойдет в виде ужина. И выпить чаю. Кофе с него достаточно, уже и так глаза на лоб лезут. Завтра с утра заехать к Норме, купить пирог и отвезти Куперу… Яблочный пирог Нормы… В какой-то момент до Гарри доходит одна мысль. Дикая. Дичайшая. Которую он не допустил бы никогда и близко. Она бьет в голову похлеще, чем ведро воды на морозе. Он и не подумал заехать к Хоку! Он решал вопросы. Получал факсы. Ел пончики, пил кофе. Он распределял работу и показывал Тони, как заводить карточки уголовных дел. А потом поехал домой. Мылся, ужинал, сейчас обдумывает, какой купит у Нормы пирог для Купера и… От неожиданности он отставляет чашку в сторону и садится на диване. Он ни разу не подумал о том, чтобы поехать к Хоку! Растерянно глотнув чаю, он начинает лихорадочно соображать, как же так вышло? Так глупо, нелепо и…  Гарри никогда не заговаривал с Хоком о том, что случилось тогда в лесу. Но ему рассказали. Многие. Слишком многие, кто тогда приехал на место перестрелки.  Он почти истекал кровью, несмотря на попытки друга ее остановить. А Хок… Хок стоял на коленях, подняв руки, монотонно раскачиваясь, и пел. Не обращая внимания ни на кого. Ни на сотрудников, ни на прибывшего репортера. Ни на кого! Он даже не встал, пока не закончил свое странное, как всем показалось, выступление. А потом поехал с Гарри в больницу. И сидел там двое суток, пока он не пришел в себя. А он, Гарри, день провел в участке, занимался рутиной — и не нашел получаса, чтобы поехать в больницу? Бред! Этого просто не может быть и… Определенно, он все-таки сходит с ума. Иначе это не объяснить. Но как?  А еще в голову, припозднившись, заползает вторая подлая мысль. О том, КАК Хок мог отдавать распоряжения? Если он был в таком состоянии, что и приди в себя — вряд ли сможешь произнести десяток слов.  Окончательно запутавшись, он падает на диван, обхватив голову руками. И глаза сами собой закрываются. Несмотря ни на что. Он просто слишком устал. Слишком. Устал. А потом приходит утро. Стена ливня и очередной звонок. Канадцы обнаружили линию наркотраффика, требовалось участие правоохранителей граничащего округа. Это значит, что минимум два часа они убьют на согласование транспорта, дорог, особенностей задержания. А надо бы заехать к Хоку.  С удивлением Гарри ловит себя на том, что думает о друге почти с раздражением. Словно о помехе, которая не позволяет полностью сосредоточиться на деле.  Ситуация закручивается, словно рой ос. Двое суток в лесу. Двое суток на гамбургерах, кофе из термоса и среди кучи мошкары — залечь пришлось у болота. Торф прогревал землю, гнус здесь словно и не переводился весь год. Тони впервые вышел в рейд, Гарри не был в восторге от этой идеи. Но глаза помощника светились таким мальчишеским восторгом, что пришлось проглотить все комментарии, махнуть рукой и сконцентрироваться на прикрытии. Через сутки торчания в засаде, троих сменили федералы, прибывшие по вызову канадцев. Гарри их не знал, впрочем — это не имело никакого значения. Важно, что задачу знали все. Ему успели шепнуть, что Люси в порядке — в полном порядке и во всех смыслах, через день отпустят домой, а Энди понемногу успокаивается, но до выписки ему далеко. Кто успел и когда? Он этого так и не смог вспомнить. Задержание начинается ночью. Как грузовичок с выключенными фарами пробивается через лесной массив, остается только догадываться. Да и так все понятно. Не в первый и даже не в десятый раз едут. Машину ведут около трех километров, и только убедившись в отсутствии «хвоста», блокируют. Но едва федералы преграждают дорогу, а расположившиеся вокруг машины разом врубают фары, раздается короткий, глухой взрыв. Оттолкнув в сторону Тони и упав сверху, прикрывая его собой, Гарри про себя ругает на чем свет стоит идиотов, не предусмотревших такой вариант. Ну понятно же, что курьеры живыми не дадутся. Подорвали себя, получите себе…  В живых никого. Товар в огне. Гарри не сильно тревожит этот провал. Голова забита другим. Но он дежурно сокрушается о несработавшей операции. Наконец, все разъезжаются. Он забирает с собой Тони, который совсем измотался и теперь спит, уронив голову себе на плечо. Пацан… А ведь не так давно и сам Гарри вот так ехал в машине, куняя на ходу.  Вздохнув, он выруливает на дорогу вслед за машиной федералов. На повороте он немного отстает, но гнать не спешит — все-таки лес и ночь. Пятно света от фар выхватывает из темноты идущего вдоль дороги высокого мужчину. Нахмурившись, шериф еще сильнее сбрасывает скорость. В такое время? В лесу? Люди? У высокой, раскидистой сосны человек останавливается. Высокий худой старик в белой рубашке. Затормозив, Гарри выходит из машины и делает несколько шагов ему навстречу. — Ты проиграл, — тихо произносит великан, сочувственно качая головой. — Ты уже почти проиграл.  В его глазах и голове почти осязаемое сочувствие и боль. — В чем? — кажется, он не говорит вслух ни слова, но старик отвечает — так же тихо и печально. — Видишь… Ты едешь и едешь вперед. Другой дорогой. И уже заехал так далеко, что потерял свою цель из виду. И теперь не знаешь, где ее искать. — Но в чем? — Гарри непонимающе смотрит на собеседника, отчаянно пытаясь понять и осознавая всю серьезность разговора. Но старик, махнув рукой и ссутулившись, поворачивается к шерифу спиной, уходя в темноту леса. — Шериф Трумен! — голос Тони вырывает из кошмара. — Вы засыпаете, мы можем врезаться. — Да… Да, ты прав. Ничего, мы почти приехали. Я высажу тебя и поеду отсыпаться. И Гарри едет. В пустой дом, где по идее уже поменяли замкнувшую плитку. Чтобы поставить чаю и поесть. Потому что не было настроения даже поужинать в кафе — Норма упаковала еду с собой.  Душ. Ужин. Упасть на диван (и когда он, как нормальный человек, будет спать на кровати, а не перебиваться на диване в гостиной?). И тоска. Звериная адская тоска. Которая накатывает, стоит уйти с горизонта работе и заткнуться рации. Тоска, от которой не спрячешься. Это монотонная, без всплесков, душащая боль. И он не выдерживает. Встает, натянув куртку, выходит за дверь и садится в машину. Он сейчас не шериф. Ему можно. До больницы не так и далеко, особенно по ночным улицам. Посещения ночью запрещены. Но ему плевать. Его пропустят. Ему и правда не задают вопросов, только показывают, куда пройти. Он ведь даже не знает, куда положили Хока. Ни разу не был. За столько дней.  В коридоре темно. И все сильнее искушение развернуться и удрать, чтобы зализывать раны в одиночку. Но Гарри зажмуривается и переступает порог. В маленькой одноместной палате темно. Почти. Мигают огоньки какого-то оборудования. Гарри едва не спотыкается о кровать. И его ладонь сжимает рука. Живая, теплая рука. Выдохнув, он сползает на пол. Сдулся. Словно воздушный шарик. Когда разом ушли и силы, и умение стоять на ногах. Не отпуская руки. Не говоря ни слова. Уронив голову на кровать. — Не делай так больше. Пожалуйста. Лучше… вместе. Пожалуйста. Я не смогу еще раз… — он говорит очень спокойно, сосредоточенно, глядя перед собой в стену. — Никогда больше так не делай. Понимаешь?  Он почти ощущает затылком, что Хок улыбается. Имеет ли человек право выбора? А если этого выбора по сути и нет как такового? Гарри пьет пиво, сидя на диване в темной комнате. Он понял, что не умеет делать выбор. Подчиняется правилам. Он шериф. И в эти минуты он именно шериф — не друг, не человек. Шериф. А кем был Хок, когда стоял на коленях перед толпой и пел? Кем он был, когда бросил нож? Слишком жестокий выбор? Напротив, выбор честный. Он вполне быстро определяет, кто есть кто. И сейчас он, Гарри, ощущает не просто дискомфорт. Ему тошно и гадко. Потому что Хок понял. Если бы он спросил — намеком, жестом — почему ты, друг, не появлялся все эти дни? Почему не нашел минуты позвонить? Но нет, он ни о чем не спрашивал и просто был рад видеть Гарри. Вот такая мерзкая ситуация. Когда тебя не обвиняют, а ты с успехом делаешь это сам.  За окном раздается гулкий крик совы… Часы тикают, вгоняя в дремоту. Половина третьего. Время сов? Только что-то они рано… раскричались. Гарри отставляет бутылку в сторону и закрывает глаза. Он себя измотал. Еще сутки — и с ног будет падать, уже сколько времени почти не спит. Потому крайне несложно выключиться. Полностью. Без сновидений, без… Голубоватый свет вытекает, словно туман, из-под кровати, заползая в нос, уши. Гарри раскрывает глаза, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие. Напротив него в кресле сидит мальчик. Лет двенадцати-тринадцати, в очках, худенький, с густыми курчавыми волосами. Стряхивая остатки сна, Гарри садится, настороженно глядя на посетителя. Мальчик снимает очки, привычным движением протирая стекла. — Здравствуйте, шериф Трумен. — Здравствуй… — выходит с некоторой запинкой. Потому что все-таки неприятно ощущать себя говорящим с призраком. — Шериф Трумен, я не должен тревожить ваш сон. Вы устали и вам предстоит очень важное дело. Может быть, самое важное в вашей жизни. Но я всего лишь хотел сказать, что на вас не в обиде. — Не в обиде? О чем ты говоришь? — Я понимаю, что вы все сделали правильно. Я не в обиде на вас. Просто хотел, чтобы вы это знали и не терзали себя понапрасну.  — Я правда не понимаю и… Как ты попал сюда? Где твои родители? По лицу ребенка пробегает грустная улыбка. — Ну вот… Вы же все понимаете, зачем это спрашиваете? Вы все знаете, причем давно. Непонятно, для чего спрашиваете очевидное?  — Ты призрак. Но пришел ко мне и говоришь, что не в обиде? Я что-то сделал не так? — В какой-то мере… Вы наступили на бабочку, шериф Трумен. Вы всего лишь наступили на бабочку… Призрак тает, и Гарри открывает глаза в пустой темной комнате.  Все как было накануне. За окном едва пробивается рассвет. Мальчик… Гарри, мотнув головой, раздевается на ходу, идет в душ. Ледяная вода прогоняет остатки сна. Взгляд случайно падает на вентиляцию. Если бы Хок тогда не вошел в дом… Вчера друг сказал, что может в некоторой мере участвовать в деле. Конечно, это было жестоко. Неправильно. Но… Только так сам Гарри ощущал уверенность и спокойствие. И знал, что ему прикроют спину. Ему звонят из участка утром — найдено табельное оружие Энди. Не самого Энди, который, как выяснилось, исчез из больницы. А ведь ему говорили... какая разница, что говорили? Он был обязан проверить. Перезвонить и проверить! Пустая обойма, впрочем, в последний раз он получал патроны перед тиром неделю тому, и вроде даже все отстрелял. Гарри заставляет себя сосредоточиться на работе. Полностью. И с удивлением замечает, как легко это удается — отбросить личное. Стать ничем. Железом. Машиной. Он читает отчеты, раздает распоряжения. Он пьет кофе и не думает ни о чем, кроме работы.  Люси часто плачет. Украдкой, сидя над бумагами, глотая кофе, разговаривая по телефону. Вообще-то ее просили не выходить. Очень просили. Но Люси не хотела и не могла оставаться одна. Призналась, что на своем привычном месте ей проще, к тому же — никто не перегружает и не заставляет сидеть от звонка до звонка. Час, два — только бы не дома. Вот что угодно, но не дома. К тому же, тут она сразу узнает, если объявится Энди. Гарри готов стать с ног на голову, чтобы ей помочь, но он действительно делает все возможное. Патрули, ориентировки, полиция соседних штатов. И ничего. Как сквозь землю. А ведь Энди вряд ли бы и день протянул вне цивилизации. Люси часто отпрашивается к врачу, и Гарри отпускает. Потому что в какой-то мере чувствует себя виноватым в том, что не сумел предотвратить то, что случилось. — Шериф Трумен, Норма принесла пончики и кофе… Гарри с удивлением отрывает взгляд от бумаг. Норма? Серьезно? — Вы давно не заходили, — улыбка хозяйки кафе искренняя, не похоже, чтобы это явилась в участок очередная личина зла, хотя после Энди он уже готов поверить во что угодно. — Я решила, что вы так много делаете для города. — Спасибо, Норма, это очень кстати, — Гарри действительно голоден. — Норма, если тебя не затруднит — попробуй поговорить с Люси, — а это уже спонтанно и очень тихо. Так, чтобы слышала только посетительница. Вот дурак! Как он сам не додумался попросить кого-то из женщин поговорить с секретаршей, может, ей станет легче? — Она в последнее время… ну в общем… — Гарри теряется, как всегда, когда речь идет о женщинах с их проблемами, тем более — о проблеме Люси. То есть о беременности. Норма умнее многих, она понимающе улыбается, легко коснувшись руки собеседника. — Конечно, шериф. Я поговорю с ней. Но она же сейчас с Энди? — В смысле? — не сразу понимает, о чем идет речь, Гарри. — Ну Энди с ней и… Гарри не помнит, как оказывается у стойки Люси.  Секретарши на месте нет, но ее голос слышен дальше по коридору, и ему отвечает — нет сомнения — именно голос Энди. — Как ты мог? Я так переживала, а ты… — Люси, отойди-ка в сторону, мне нужно поговорить с помощником. Голос Гарри спокойный и ровный. Слишком спокойный. — Шериф Трумен, но… Люси стоит, прижав к себе папки, спиной к Гарри, а Энди — напротив нее, растрепанный, неопрятный, в грязной куртке… И кобура. Гарри отчетливо видит, что кобура не пустая. — Люси, отойди на один шаг назад. Секретарша удивленно замолкает, мелко заморгав, отступает.  И Гарри оказывается лицом к лицу с Энди. Добрым впечатлительным Энди, над которым если и подшучивали беззлобно, но при этом безоговорочно любили. — Шериф Трумен, я… — Энди. Давай выйдем во двор? Поговорим. Темные глаза Гарри непривычно равнодушны и холодны.  — Но шериф, я… Я… В глаза Гарри смотрит перепуганный Энди, удерживающий в руках тяжелый автоматический пистолет. Откуда? Его табельное оружие нашли в лесу. — Шериф Трумен, уйдите, я пришел за Люси. — Я понимаю, Энди… — краем глаза он видит, как Люси обнимает за плечи подошедшая сзади Норма. Смелая, добрая Норма. — Давай поговорим во дворе, не за чем расстраивать Люси. И он делает шаг вперед. От Энди его отделяет не больше трех метров. Четыре шага. Не промахнуться даже самому поганому стрелку. И он делает еще один. Гребаный шаг. Гарри идет, медленно и плавно, выставив вперед ладонь, словно она может защитить от пули. — Энди… — Шериф Трумен… — в голосе помощника проступает отчаяние. Лицо кривит гримаса, из глаз текут слезы. — Шериф Трумен, оно… оно заставляет меня! Шериф Трумен! Я не хочу, а оно заставляет меня… Я боюсь его, помогите мнеееее… — Энди рыдает, изо всех сил сжимая оружие. И отступать некуда — за спиной Люси… Люси и Норма. — Шериф Трумен, не отдавайте меня ему, прошуууу… — помощник словно вырывает каждое слово у зла, с натугой, с болью. — Прошуууу, помогитееее… — до боли знакомое лицо Энди, полное ужаса. — Не подходите, оно заставит меня выстрелить! Я ничего не смогу сделаааать… Гарри идет, прекрасно понимая — автоматический пистолет не оставит ему шансов. Слишком маленькое расстояние. Но, по крайней мере, сейчас он закрывает собой обеих женщин.  Говорят, перед смертью перед глазами пробегает жизнь. А он не видит ничего. Ни жизни, ни смерти. Ни-че-го. Только колечко дула, перепуганные глаза Энди и пустоту.  — Шериф, он стреля… — взвизгивает Энди. Грохот выстрела. Горячее и мокрое на шее.  Вонь пороха и женский крик. И тяжелый стук падающего на пол тела. И теперь ему становится по-настоящему страшно. Гарри трясет головой, силясь разогнать глухоту от слишком близкого эха выстрела. Тянется рукой к уху, стирая кровь. Не так все должно было закончиться. Не так. Только не так. Так не должно было и… *** Оно вышло как-то само собой. О смерти Энди в участке молчали. Официальная версия — сошел с ума, пытался убить шерифа и свою девушку. Люси отказалась дать показания, но была Норма, были люди за окном, которых привлекли крики. Был пустой стол. Два пустых стола. И один и тот же сон. Пуля, которая выбила глаз, оставив после себя зияющую рану, оскал костей орбиты, густая стекающая кровь и не успевшая стереться улыбка.  Первое время на столе Хока еще лежали бумаги. Потом пришло двое новых парней из академии. И бумаги рассортировали, что-то сдали в архив, что-то передали федералам. Благо — текущие дела сняли сразу после ранения. Гарри так и не нашел в себе силы заговорить с ним. Ни в момент выстрела, ни после. Каждый миг, по сто раз на день он прокручивал случившееся в голове и думал, как так могло случиться? КАК? Неужели не было другого выхода? Перед глазами до сих пор стоит детская улыбка Энди. А Люси… Она делает свою работу, только в глазах что-то изменилось… Она не винит никого, что в принципе странно.  По вечерам Гарри уходит домой раньше. И часто засыпает, не раздеваясь, с бутылкой пива на диване. Потому что это конец. Он стал слишком старым — за какие-то месяцы. Настолько старым, что исчезли все стремления, желания и радости. Какой-то разлом, после которого наступает ничто.  Ничто сменяется работой, снова вечерами и снова работой. Он приходит в себя в машине, на знакомой трассе, на скорости 60 миль в час. Именно приходит в себя. Осознает в полной мере, что случилось и куда он едет. Дорога, ведущая в закрытую клинику в ста с лишним милях от Твин Пикс. Едет, чтобы отвезти пончики. Едет к другу. Купер… Он тоже стар. Настолько, что они без труда узнают друг друга. Седой агент Купер и седой шериф Трумен, неуверенно переминающийся с ноги на ногу и откидывающий со лба некрасиво отросшую седую прядь. — Куп… — Пончики… Ради этого стоит ждать… — теплая знакомая улыбка, и Гарри почти падает на стул, отключив маску и забыв обо всем. Просто… оказалось, что он сейчас больше не может держаться на ногах. Купер наливает кофе из термоса, неспешно откусывает кусок пончика. — Рассказывай, Гарри. И он рассказывает. Торопливо, сбивчиво, безжалостно. Рассказывает как есть. — Я не смог выстрелить, понимаешь? Это же Энди! Он не виноват… — Как не был виноват я, да? — негромко уточняет Купер, заглядывая другу в глаза. — Так?  — Как ты, — соглашается Гарри. — Только ты — это ты, а это Энди! — Как ребенок? Беспомощный и смешной? — голос Купера все тот же — тихий, мягкий, понимающий. — Гарри, он мужчина. Ты можешь пытаться защитить всех, принять на себя непосильную ношу, но Энди — мужчина. И пойми ты наконец, в этой ситуации не было выбора. — Может и не было. Но Хок… Купер опускает голову, обхватив ее руками, замолкает. Надолго. Они оба молчат, глядя куда угодно — но не друг на друга. Наконец, Купер спрашивает: — Где Хок? — Я не знаю. Взгляд специального агента становится даже не жестким — жестоким. — Гарри. Это твой друг. — Да знаю я. Он приходил на допросы, присутствовал на разбирательстве. Ваши вели, а потом… Он не вышел на работу, а я… — Ты был слишком занят жалением Энди, да? Что он умер, а мог бы выжить и сидеть на одной койке с агентом Дейлом Купером? Так? — шериф с удивлением замечает, что Купер почти кричит, упираясь руками в стол. — Так, да? Он бы не остался собой, Гарри, не обольщайся! Это был бы овощ, пускающий пузыри. И это был бы чудесный вариант, ты бы не винил себя и радовался — ах, я сделал все что мог, да? Так? А Люси бы носила ребенка к окнам больницы и рассказывала, что тут обитает его герой-папочка? Отдавший жизнь, чтобы не растревожить слишком впечатлительного шерифа, так? Гарри… — Купер замолкает, выдохнув, и накрывает руку друга своей. — Ты просто представь, как сейчас Хоку. Который сделал то, что делает уже не в первый раз. Он не заставил тебя делать выбор, который бы убил тебя самого. Он сделал его сам. Принял это на себя. Думаешь, он не знал, чем это закончится? Еще как знал. Гарри, а ты вообще думал над тем, как он добрался до участка и как сумел выстрелить? Так, чтобы не попасть ни в тебя, ни в женщин? Ты проиграл эту игру, шериф Трумен. Проиграл, как проиграл я сам.  Гарри молчит. Это больно — когда правдой по спине. По оголенной спине, словно раскаленным прутом, но, черт возьми, как Купер прав. За своей посрамленной совестью он забыл о главном. И да — он проиграл. — Езжай, Гарри. И молись, чтобы ты не опоздал… — Купер уходит, оставив на столе термос и пончики.  Это еще одна точка. Точка невозврата. Сидя в машине, шериф Трумен смотрит на свое отражение в зеркале. Форменная куртка. Форменный взгляд, да, шериф? Все по уставу? И по совести? Ну по той совести, как требует община Твин Пикс? Ничего личного? Все на стороне общественного мнения? А если бы не тот самый выстрел? И что было бы? Чья могила пополнила бы сейчас кладбище? Нормы? Беременной Люси? Его самого? О да, последний вариант бы его вполне устроил. Геройский такой. Только что было бы дальше? Как-то все больно сводится к тому, что тварь рукой Энди перестреляла бы всех, а затем пустила себе в лоб пулю. А Хок не ждал. Не думал. Он просто выстрелил. Спасая того, кто был ему важен. Своего друга шерифа Трумена. Который так легко растер в памяти все лишнее, ограничившись в ответе агенту Куперу фразой: «Я не знаю». Он же действительно не знает, где Хок сейчас.  Машина срывается с места. Вот оно как все, оказывается. Как все просто. Достаточно стать частью толпы — и зло легко манипулирует тобой, заигрывая и выводя на нужный путь. Просто отказаться от того, что важно тебе лично, а не той самой общественной совести. Принять свои истинные мотивы. Признать: да, я шериф. Но я не чужд личного. Есть те, кто для меня дороже устава и значка. Жаль, что осознание этого приходит так поздно. Нет, он не станет малодушно искать причины, почему так сделал. И не станет себя оправдывать. Он примет как есть. Он не может быть шерифом. Потому что тогда в нем выключается все личное. Выключается в той мере, которая заставляет его сейчас себя ненавидеть.