Белый олеандр

      На тяжелые каменные своды медленно, кружась в танце едва ощутимого ветра, опускался снег. Резные лица воинов покрывала белая невесомая пелена, она касалась их замерших тел, открытых глазниц и сильных рук. Рук, мертвой хваткой вцепившихся в боевые топоры и мечи. Рук, истерзанных десятками мелких и крупных шрамов. Касалось оно и чего-то еще: вязкого, липкого, отчего-то совершенно мерзкого, чужого, замерзшего, но такого теплого.       Падающий на лица воинов снег не таял. Прекрасными и чистыми узорами он оставался на их ресницах, крохотной горкой — на перепуганных последним страхом лицах. Они не были похожи на спящих. Лишь тот, кто никогда не сталкивался со смертью скажет, что мертвец похож на спящего. И эти люди были мертвы не одни сутки, но никто даже и не думал предать их огню. Они повержены. Берсерки не чтят поверженных. Они не чтят и мертвецов. Быть может, поэтому рядом с ними лежат рыбьи кости и куриные потроха.       Они проиграли. И теперь достойны лишь валяться без имен и званий в мусорной куче, подобно падали, которой и являлись по мнению нового вождя. Так решил Дагур Остервенелый. Новый Владыка множества островов: порабощенных, захваченных или сожженных до тла. Это вовсе не было важно. Важным оставалось только количество тел под грудой мусора. Ведь среди них были все: мать, до последнего сжимавшая в руке боевое копье, братья и отец, щедрый, добрый и благородный. Истинный вождь. Все они лежали теперь под грудой мусора, где им было суждено сгнить. Она не могла этого позволить, потому под покровом ночи и бежала, старательно скрывая свое лицо под толстой меховой накидкой. Лицо слишком розовощекое и грациозно красивое для обычной крестьянки.       Легкая, стройная и невесомая, словно прекрасный цветок. Младшая дочь вождя, добрая и любимая всем городом. Им же и скрываемая последняя кровь дома вождя. Девушка не могла позволить родным и любимым людям гнить в мусорной яме. Сначала она молила, кричала и плакала в ногах нового вождя, слишком сухого и черствого, чтобы прислушаться к ней.       «Берсерки не станут отдавать почести падали.» — Голос вождя звенел в ушах, отдаваясь эхом в темном лесу. Наконец вдали показалась мусорная яма. Все они там. Горячие капли обожгли щеки. Тогда, лежавшая в безумной горячке, она ничего не могла сделать. Изменилось ли хоть что-то? Бегая вокруг ямы, она выливала в нее украденный гель Ужасного Чудовища. Пусть так. Без почести, без молитв, но их тела не будут гнить в этой яме. Лишь бы успеть.       Но внезапно скулящую тишину нарушил шорох, за которым подобно приговору раздался смешок. Дочь Вождя знала, кто именно стоит за ее спиной. И знала, что он не оставит ее в живых. Шорох вскоре перерос в спокойные и размеренные шаги. Дагур уже не тот подросток-безумец, размышляющий лишь о убийствах и пытках, который некогда приплывал вместе с дядюшкой Освальдом. Статный и сильный, с длинной рыжей косой за спиной и густой недлинной бородой, лишенный левого глаза в битве. Он другой, но он бы солгал, сказав, что чужая боль не доставляет ему радости, и потому вождь совсем не торопился, он смотрел с улыбкой и едва заметным безумием в глазах. Увы, мудрость, спокойствие и годы сосредоточенного правления не способны исцелить до конца. Наконец, хрипло и с насмешкой, он заговорил:       — Чего ты хотела добиться, прибежав сюда ночью, Брунхильда, предать их тела огню, выказать уважение своей семье и спасти честь? Милая-милая девочка, они все равно уже мертвы, все, каюк. – На секунду в голосе Остервенелого проснулась его характерное, но почти забытое безумие. Щеки юной наследницы опалили горячие капли. — Ничего не исправить, а ведь во время боя ты просто валялась в кроватке…       — Заткнись! — Девушка закричала, рыдая и с ненавистью смотря в глаза своего нового вождя, в глаза того, кто должен был взять ее в жены сразу после траура. — Ты! Ты монстр! Самый настоящий монстр. Хуже всех в этом чертовом мире! Драконы, демоны, боги, все они могли бы преклонить перед тобой колени, Дагур. Потому что ты чудовище, которому нет ни равных, ни управ.       Вождь в ответ только спокойно улыбнулся, обнажая белые зубы, увенчанные заостренными клыками, на случай, если оружия не останется никакого. Он был так же безумно спокоен.       — Это так, малышка. — Остервенелый подошел ближе, заставляя девушку отступить к самому краю и положил руку на тонкое плечо. Зеленые глаза распахнулись в немом испуге. Так похожа, и такой похожий конец. Лишь на мгновение девичье лицо заменяет что-то еще. Отголоски разума болью напоминают нечто, тысячи раз утопленное на дне кружки. — Но знаешь, не во всем ты права. Это так мешало. А сейчас ты умрешь. Люблю говорить это таким, как ты. Чувствую себя таким живым, не представляешь. Просто чудесно.       — Ты безумец!       — Знаю, милая, знаю, а я ведь даже пытался измениться. Было ради кого, а потом меня бросили, как ту же вшивую псину, которой я был. И у меня остался только он. Да, Крах… — Рука берсерка ласково, с какой-то неведомой нежностью коснулась чешуи дракона, стоящего рядом. Такого же сильного и по-своему прекрасного, как его хозяин. — Не веришь, да? По глазам вижу, не веришь. Но тебе… и не нужно.       Рука викинга едва ли двинулась, слабо, но в то же время не давая никаких шансов, толкая девушку. Раздался вскрик, дочь вождя, в искреннем и первозданном ужасе осознания распахнула глаза. В эту секунду она казалась Дагуру прекрасной, такой нежной и светлой, такой первозданно естественной, что тихое «Огонь» Прозвучало почти с нежностью. Когда молния разорвала пространство на части, Дагур с тем же искренним восхищением смотрел в зеленые глаза, такие редкие в этих краях. Так похожа и так прекрасна. Но уже мертва.       Молния дала нужную искру, и огонь вспыхнул почти взрывом, разрушая все, не оставляя шансов. Даже если молния и не добила ее, огонь сделает свое дело безошибочно. А за спиной вождя лишь сверкнуло ядовитое пламя зеленых глаз, так схожих с его собственными.       Это не было виной Дагура. По крайней мере он очень любил это повторять.       — Она была нужна нам? — Холодный голос сестры раздался за спиной. — Брунхильда могла стать залогом верности этих земель.       — Верности? Плевать мне на их верность. Пока платят – будут жить. — Дагур отвечал спокойно, пока в ярко-зеленых глазах все еще играло отражение пламени. — Место главы рода займет ее тетка, Фолька никогда не была тупой.       — Конечно, наш поход на материк принес нам немало людей и добычи, один только твой златовласый мальчик чего стоит. Наши запасы не были в таком порядке, кажется, никогда. И говорит бегло. — Хедер усмехаясь, подошла ближе к брату и положила голову ему на плечо. Огонь ее успокаивал, хотя вонь и становилась все более неприятной.       — Лу? Мальчишка прибился к нам на материке, сын их местного царька, сдал свой город, показал все тайные ходы и склады взамен на право присоединиться к Берсеркам.       В ответ Хедер повернулась лицом к Дагуру, округлив глаза.       — И ты не убил его?       — У него были причины так поступить. Малыш Лу взял имя Рагне, и теперь он полноправный Берсерк. Хоть разум и его основной клинок, он может за себя постоять. Утром отплываем. — Дагур бросил последний взгляд на пламя, в котором уже невозможно было различить тело старой подруги. Лишь на мгновение, которое сейчас не казалось лишним.       — Она плела венки из полевых цветов. Красивые.