Причина

***

Уже середина лета, и на улице так жарко и душно, что от асфальта поднимается горячее марево. Они только что закончили операцию по спасению заложников из высокого здания бизнес-центра, и Кацуки сглатывает вязкую слюну, устало потирая пальцами прикрытые веки. Очень хочется, наконец, домой. Двое суток на ногах в постоянном напряжении, закончившиеся хорошей дракой, вымотают кого угодно. Вокруг снуют журналисты, пихают свои микрофоны в лицо, наперебой выкрикивая вопросы. Кацуки пытается выбраться из толпы, стараясь держать себя в руках и не подорвать никого из мельтешащих людей. Ему это почти удается, но кто-то сзади внезапно хватает его за руку и тянет вниз. Обернувшись, Кацуки оскаливается в пустоту, опускает глаза и видит маленькую кудрявую девочку: она вся в пыли, на щеке кровоточит ссадина, одежда в беспорядке. Видимо, одна из тех, кого они сегодня спасли. Он останавливается и молча наклоняется к ней, протягивая руки, чтобы отнести к машинам спасателей, но та отодвигается в сторону и пристально смотрит. Словно чего-то ждет. Кацуки недовольно кривит рот — дети непонятны, поэтому-то он их и не любит, — и спрашивает: — Что? — Почему вы нас спасли? — тихо произносит девочка. — Потому что я герой. Это моя работа — побеждать злодеев и спасать людей, — на автомате привычно отвечает Кацуки. Хмурится и оглядывается по сторонам, ожидая увидеть родителей или кого-то, кто искал бы ее. Пока он всматривается в толпу, девчонка тыкает пальцем рядом с пулевым ранением на его ноге — слегка задело, ерундовая царапина, и заживет само, но крови натекло прилично, и все равно больно, поэтому Кацуки дергается от неожиданности и шипит: — Что ты делаешь?! — Это больно? Вы умрете? — удивленно спрашивает девочка. — Конечно, больно! — ворчит Кацуки и машет медикам вдалеке. — Такая царапина меня не убьет. Ты же видишь, я в порядке. — Если больно, то почему? Вам разве… не было страшно? — Всем бывает страшно, но герои всегда сражаются с улыбкой на лице. Я ничего не боюсь, понятно? — вызывающе рычит он. — И что за «почему», блин? У тебя родители есть вообще? Может, им будешь задавать такие вопросы? Кацуки не очень тактичен, но он и в хорошем-то настроении не лучший собеседник для маленьких девочек, а в таком, как сейчас — тем более. — Почему вы стали героем, если это всегда так страшно? — продолжает докапываться она. Кацуки выпрямляется и пялится на нее, непонимающе хмурясь. Это странный вопрос для ребенка, но для него он неприятно попадает прямо в цель. Девочка смотрит своими карими глазами, не моргая, и от этого взгляда у него мурашки по коже. Он не отвечает — просто не знает, что тут можно ответить, в голове совсем пусто. Наконец, к ним сквозь толпу пробиваются спасатели и забирают девочку с собой. Кацуки наблюдает, как те садятся в машину скорой помощи. Как только двери захлопываются и скорая отъезжает, он разворачивается и уходит, выбираясь за ограждение — на свободный от людей участок дороги. Доберется пешком, к черту транспорт. С большого билборда, висящего на здании через улицу, улыбается герой номер один, и Кацуки задерживается на нем взглядом чуть дольше, чем это действительно необходимо. Недовольно прищуривается, отворачиваясь, убирает руки в карманы и ускоряет шаг. Почему стал героем, да? Кацуки три года, когда он встречает его. У соседского мальчика кудрявые волосы цвета свежей весенней травы, самая любимая в мире мама и сияющая мечта стать героем — таким, как Всемогущий. Кацуки видит его не впервые — они живут по соседству, но в подготовительной группе знакомятся только сейчас, и кудрявое зеленоволосое недоразумение почему-то сразу привлекает его внимание. Кацуки с недоумением думает о том, какой тот маленький и слабый, всего боится, а Изуку — так он представляется, — тепло улыбается, ходит за ним хвостиком и называет «Каччан». Кацуки уже умеет читать и много знает, может даже сам написать свое имя без ошибок. У него сходу получается все, чем бы он ни занимался. Все поражаются его способностям, он — лучший среди своих сверстников. «Настоящий лидер». У Изуку не получается ничего, но он продолжает радоваться и играть со всеми, словно его это совсем не волнует. Он плачет навзрыд от боли, когда падает и до крови стесывает коленки, но поднимается, вытирает нос и продолжает упорно лезть на высокую горку вслед за забравшимся на вершину Кацуки. Трясется от страха, когда Кацуки показывает ему большого жука-носорога на ладони, но не сбегает. Наоборот, подходит ближе, протягивая дрожащие пальцы, чтобы тоже потрогать блестящий черный бок. «Как Каччан». Никто никогда не помогает этому маленькому слабаку, не протягивает руку, не поддерживает — ведь в нем нет совсем ничего особенного. Его просто не замечают, но тот все равно продолжает следовать за Кацуки, как ни в чем не бывало. Кацуки впервые испытывает такую сильную злость на кого-то — глупый Изуку давно должен был сдаться, а не пытаться повторять за ним, ведь он гораздо лучше и сильнее, умнее. Все так говорят. Когда он берет подписанное ведерко и, читая по слогам, коверкает имя Изуку до обидного «Деку», тот расстраивается, забавно приподнимая зеленые брови домиком, и говорит: — Не надо. — Отлично тебе подходит, — с насмешкой отвечает Кацуки. Все смеются, Кацуки видит его грустное лицо, и ему кажется, что вот оно, сейчас тот поймет, какой на самом деле бесполезный. Опустит руки и сдастся. Но уже спустя пару минут, когда довольный Кацуки кидает камни в воду с берега, заставляя их множество раз отскакивать от зеркальной речной глади, хмурое выражение на лице Деку снова разглаживает улыбка — как солнце разгоняет тучи. Будто ничего не произошло. В зеленых глазах зажигается неподдельный восторг, когда тот восклицает: — Вау, как круто! Ты такой классный, Каччан! Кацуки поднимается к своей квартире по лестнице, хлопая по карманам в поисках ключей. Хорошо, что он всегда носит их с собой, потому что рюкзак и гражданская одежда остались в штабе, в котором они планировали операцию, а сил добираться сначала туда у него нет совсем. Он открывает дверь небольшой квартиры на третьем этаже пятиэтажки, которую снимает в спальном районе уже пару лет. Мог бы давно выкупить, но хозяйка, милая пожилая женщина, едва достающая ему до плеча, часто заходит поболтать под предлогом проверки, и Кацуки почему-то тянет, иррационально не желая лишаться этого общества. Сняв обувь, Кацуки отстегивает тяжелые наручи и небрежно сбрасывает их в коридоре — завтра надо не забыть отвезти. И ему даже совсем плевать на то, что кто-то мог увидеть, как он сюда добирался при полном геройском параде. Будет, конечно, хреново, если СМИ прознают, где он живет. Кацуки выдыхает. Все дела, проблемы — все завтра, только не сегодня. Он стягивает перчатки, с усилием отдирая прилипшую к ладоням пористую ткань, раздевается и идет в душ. В голове почти пусто от удушающей усталости, и Кацуки долго стоит под горячими струями, подставляя покрасневшие руки. Лениво прокручивает в голове события последних двух дней. Заданный спасенной девчонкой вопрос неприятно царапается изнутри. «Почему?» Деку уже четыре, и у всех в группе, кроме него, появились причуды. У Кацуки очень болят руки: локти и плечи ломит от нагрузки, щиплет кожу на ладонях, но он счастлив — ему повезло, его причуда сильная и крутая, достойная настоящего героя. Теперь ему никто не страшен, никто не сможет его победить. Он — лучший. Как Всемогущий. Воспитатели в один голос удивленно твердят, что такая способность — настоящий дар. Дети окружают его, и Кацуки оглядывается, непроизвольно ища среди знакомых лиц, и находит — в широко распахнутых блестящих зеленых глазах искрится восхищение. Кацуки снова злится и отворачивается, стискивая кулаки — там ведь должна быть зависть. Чему Деку радуется?! У него же ничего нет! Тот часто вслух мечтает о том времени, когда у него тоже проснется причуда. Кацуки на это только смеется и говорит, что какой бы она ни была, он все равно лучше, и такому слабаку, как Деку, его ни за что не победить. Сам он тайно тренируется пользоваться способностью, с каждым разом увеличивая собственный лимит, и никому не показывает свои слабости. Ведь у него их нет. И не может быть — Кацуки особенный, не такой, как все они. Иногда ему снятся сны о том, как у Деку просыпается причуда — очень сильная, и тот оставляет Кацуки далеко позади. После них он просыпается в ужасе и заставляет свои руки снова и снова выдерживать отдачу. Кацуки еще маленький, но у него уже многое получается. Никакой Деку не сможет его обойти. Он ему не позволит. С каждым днем напряжение растет, и Кацуки обращается с ним все жестче, чем с остальными: обижает, заставляет таскать свои вещи, ни во что не ставит, ругает и обзывает. Но это никак не останавливает упертого кудрявого дурака — тот продолжает следовать за ним как приклеенный, будто это единственное занятие всей его жизни, и бесит своей дурацкой восторженной улыбкой. Своим восторженным всем. Весь целиком. Так продолжается до тех пор, пока в одно солнечное утро по подготовительной группе не разносится новость: Деку — беспричудный. У него не будет способности. Совсем. Никогда. Он обычный. Слабак, каким ему и положено быть. Кацуки испытывает такое облегчение, будто с него свалилась целая гора. Тихо ликуя, он смотрит на него с видом победителя, ожидая увидеть поражение на веснушчатом лице, но видит только смирение и принятие, которых недостаточно, чтобы помешать свободно жить дальше. Помешать мечтать. Деку все еще хочет стать героем, не отказавшись от своей цели. Он не опускает руки. И все еще может так улыбаться. В тот момент Кацуки начинает ненавидеть это выражение лица, словно отпечатавшееся на подкорке мозга — растянутые губы, приподнятые вверх щеки с россыпью маленьких пятнышек и прикрытые темно-зелеными ресницами сияющие глаза. Кацуки задергивает шторы в комнате и ложится на низкую кровать, планируя проспать все ближайшее время, и ему плевать, что еще только два часа дня. Вспомнив про телефон и недовольно выругавшись, идет в коридор, спотыкаясь о наручи, чтобы вытащить его из кармана костюмных штанов — надо выключить звук. На мобильном обнаруживаются три пропущенных — два от матери и один от Киришимы, и два сообщения — одно о вознаграждении, а второе с номера, на который он никогда не отвечает. Последнее содержит всего несколько слов: «Видел происшествие. Ты в порядке?» Кацуки гасит экран, швыряет телефон на тумбочку у кровати и устало откидывается на подушку, закутываясь в одеяло, как в кокон. Перед тем, как провалиться в сон, он успевает только раздраженно выдохнуть и подумать: «Какое тебе-то, блять, дело, в порядке я или нет…» Кацуки ведет свой отряд к победе. Они играют в героев, и он — самый главный среди них. Кацуки ничего не боится — ни драк, ни взрослых, ни темноты, ни злодеев. Даже пройти по бревну, упавшему враспор над речкой, хоть и знает, как это опасно. Растолкав всех, Кацуки идет первым, стремясь неоспоримо доказать себе и другим собственную смелость. Бревно шаткое и скользкое, но он даже не смотрит вниз, куда наступает — разве с ним вообще может случиться что-то плохое? Когда он почти достигает другого берега, нога неожиданно соскальзывает по деревянному боку и Кацуки падает, не успевая даже сообразить, что произошло. Больно плюхается прямо в неглубокую речку. Вся одежда мгновенно промокает до нитки, ушиб болит, но он быстро поднимает голову вверх, находя взглядом «отряд» — они не должны даже подумать, что он мог испугаться. Кацуки неловко улыбается, сидя в воде, и кричит: — Я в порядке. Это фигня! — Он сильный! Конечно же, с ним все в порядке! — другие поддерживают заданный тон и быстро отворачиваются, теряя интерес. Пусть идут. Они знают, что он может справиться со всем сам. Что ему не нужна помощь. Пытаясь подняться, Кацуки опирается на дно и морщится, когда рука проскальзывает по мокрому камню. — Ты как? Встать можешь? Если ты ушиб голову, это плохо! — раздается голос сбоку. Кацуки поворачивается и видит перед собой протянутую руку, а за ней — обеспокоенное веснушчатое лицо. Проклятый Деку смотрит прямо на него таким взглядом, словно видит насквозь. Не верит, что Кацуки самый сильный, что ему все нипочем. Считает способным проигрывать и оступаться, обычным человеком. Бесполезный, беспричудный слабак переживает за него так, будто они равны в своих возможностях. Сжав зубы, Кацуки рычит, зло отпихивая от себя чужую ладонь. Почему тот до сих пор не понял, что он не такой, как все? Что он — лучше?! Горло сдавливает от гнева и беспомощности — ему нечего противопоставить, он никак не может доказать, все это время — никак не получается, не выходит! Ни один человек никогда не недооценивал его, кроме дурацкого Деку! С ним и в этот раз все в порядке, какого черта?! Кацуки встает самостоятельно, выбирается наверх и продолжает вести свой «отряд» вперед, как ни в чем не бывало. Игнорирует приставучего идиота. Тот смотрит долгим настороженным взглядом, все еще беспокоясь, но Кацуки ничем не показывает, что с ним что-то не так, и Деку наконец отстает, продолжая молча идти следом. Перед глазами до самого вечера стоит жутко бесящее лицо с взволнованно распахнутыми зелеными глазами. Этот придурок испугался за него. В груди у Кацуки так горячо и больно от задетой гордости, словно туда против воли поместили тлеющий уголек. Он никак не может успокоиться — да никогда ему не понадобится помощь этого слабака, он ни за что не сдастся, не проиграет ему, не воспользуется протянутой рукой! Он и сам все может!.. Кацуки просыпается, когда в комнате уже совсем темно. Сквозь задернутые шторы не проникает свет — видимо, проспал до самой ночи. Голова гудит, как после удара, и он не сразу понимает, что происходит, и где вообще находится. Его накрывает непонятным жгучим раздражением — кажется, он видел сон, но не помнит, какой. Что-то смутное и неприятное не дает спокойно дышать, обвивая легкие горячей проволокой. Кацуки скидывает жаркое одеяло и тянется к телефону, на вспыхнувшем дисплее высвечивается время — три часа и двадцать пять минут. А еще — четыре пропущенных и два сообщения. Быстро просмотрев вызовы от Киришимы, он несколько секунд сверлит сообщения взглядом, не спеша открывать, но все-таки нажимает поочередно на оба конверта. «Каччан?» — получено в восемь вечера. Ну что за идиот, что на такое вообще можно ответить? «Киришима звонил. Никто не может с тобой связаться после окончания миссии. Ответь хотя бы ему, пожалуйста, он волнуется», — последнее пришло совсем недавно, десять минут назад. Кацуки пялится на буквы, сжимая телефон так, будто именно он является корнем всех его проблем. Какого хрена Киришима вообще звонил ему? Недовольно цыкнув, Кацуки хмурится, быстро набирает текст матери, чтобы не будить, и звонит мгновенно ответившему Киришиме, раздраженно отчитываясь, словно тот его гребаная нянька. В конце концов, бесконечные сонные расспросы ему надоедают, и он, не попрощавшись, кладет трубку, собираясь встать и приготовить себе что-нибудь — жрать хочется зверски, а он даже не помнит, когда ел последний раз. Все тело болит, особенно руки и плечи, и от любого прикосновения дико щиплет ладони — в этот раз пришлось много пользоваться причудой. Надо будет обработать и забинтовать, иначе кожа опять может начать слезать. Невелика цена за крупную победу и почти сотню жизней. Быстро умывшись холодной водой, Кацуки чистит зубы и задумчиво бредет к холодильнику, натягивая взятую со стула майку. Включает по пути тусклую лампочку в круглом плафоне, висящую под потолком. Из продуктов обнаруживаются только консервы и внушительный кусок говядины, про который он не помнит, когда покупал. Кацуки недовольно кривится — видимо, снова домовладелица занесла, пока его не было. Подкармливает его, как бездомного пса. Она часто заботится о нем вот так, незаметно, и он искренне не понимает, чем заслужил такое отношение, если вечно грубит и ведет себя «неподобающе герою», как любят писать в СМИ. Повертев в руках упаковку с мясом, он всерьез задумывается, как лучше приготовить, чтобы не испортить. Где-то у него, вроде, есть поваренная книга, которую мать умудрилась впихнуть среди остальных вещей в качестве проявления своего странного понимания слова «забота», когда Кацуки съезжал. Заметил он ее только когда разбирал привезенные сумки, но помнит, что такая точно была. Включив свет в комнате, он роется в шкафу — на верхних полках лежат журналы, учебники, коробки с голографическими дисками и кривая стопка книг. Они-то ему и нужны. Кацуки почти никогда туда не заглядывает — незачем особо, — и ему лень тащить стул для того, чтобы поискать нормально. Поэтому он просто тянет на себя все книги, чтобы перебрать их внизу, но цепляет уголком нижней что-то из задней части полки, и на него вместе с журналом высыпаются плотные карточки, болезненно проезжаясь острыми кромками по лицу. — Ай, что за?.. — раздраженно шипит он, оставляя стопку в покое, и удивленно смотрит вниз — на рассыпавшиеся по полу глянцевые бумажки. Ими оказываются распечатанные по старинке фотографии. Кацуки поднимает и переворачивает одну: на ней он сидит в родительском доме, на диване, и широко улыбается. Еще совсем мелкий, года два-три, не больше. Кацуки не помнит этого снимка, да и этого момента, если честно, тоже, но усмехается, приподнимая край губ — с фотографии на него смотрит уже зарвавшийся малолетка. Сейчас бы его такой точно взбесил. Дети раздражают. Он осматривает кучу валяющихся снимков — видимо, не заметил и случайно захватил из дома какой-то журнал, в котором те лежали. Весь этот мусор наверняка есть у родителей на цифровых носителях, и про него давно успешно забыли. Кацуки вертит в руках карточку. От изображения веет каким-то домашним уютом, приятными воспоминаниями — давно позабытое, пыльное чувство. Поддавшись порыву, он усаживается прямо на пол, скрестив ноги, и начинает собирать фотографии, бегло просматривая: вот он собирается гулять со своим «отрядом» и машет рукой, развернувшись к камере; вот первый день пробуждения его причуды, и он стоит, весь сияющий и довольный, а от его поднятых вверх ладоней поднимается черный дым; вот они с родителями — он тянется во весь свой небольшой рост, а те присели рядом и обнимают его, недовольного этим, с двух сторон, чтобы поместиться в кадр. На лицах еще нет отпечатков времени — оба совсем молодые. Кацуки криво улыбается. Снимков много, и почти все они из того периода, когда он был ребенком — даже в школу еще не ходил. Кацуки поправляет собранную стопку в руках, выравнивая, и осматривается. Кажется, сложил все. Повернувшись, он замечает, что одна фотография отлетела почти под кровать. Наклоняется, чтобы поднять, пару секунд царапает ногтями по паркету и, наконец зацепив, переворачивает ее к себе картинкой. Настроение мгновенно уходит в минус — на изображении он, маленький и растрепанный, с мокрыми от слез глазами, крепко держит еще более зареванного Деку за запястье. У Кацуки на снимке сосредоточенное и хмурое выражение лица: он внимательно разглядывает Деку, сурово сжав губы в тонкую ниточку. Кацуки смотрит на фото и видит в маленьком себе отражение того, что не замечал в то время сам, не говоря уже о других. Он помнит этот день и момент: пока мама отходила в магазин, он остался на улице, и к нему пристали два старших пацана. Из той драки он вышел победителем, но потрепали его тогда знатно, даже почти разбили нос — все-таки, эти засранцы были крупнее и выше. Деку, шатавшийся где-то поблизости, втихаря наблюдал — и так сильно за него испугался, что громко разревелся. Именно так Кацуки его и заметил, и на момент фотографии, сделанной умиляющейся матерью, как раз вытягивает его из-за дерева, за которым тот прячется. Кацуки знает, что после тот только сильнее расплачется, когда он отругает его за нытье. А еще знает, что в ближайшие несколько дней — и всю дорогу до дома, которую они пройдут вместе, — Деку будет всем подряд рассказывать: «Каччан такой потрясающий! Он победил сразу двоих, хотя они были старше!» Кацуки прикусывает губу, смотря сквозь снимок прямо в прошлое. Картинка перед глазами расплывается, и он вспоминает: за годы чувства состарились на полке, как и фото, их трудно найти, но часть из них, самые цепляющие, выплывают на поверхность, стоит только потянуть за ниточку нужного воспоминания. Злость, гордость и страх. Злость — на дурацкого Деку из-за того, что тот, как всегда, испортил ему весь триумф, и гордость — за то, что победил, хотя ему было больно и страшно. Страшно — да, еще как. Только тогда он не хотел признаваться даже самому себе, что тоже может чего-то бояться. А еще Кацуки отлично помнит, что через несколько дней после снимка случится то, что изменит его жизнь. Ему пять, и все дети в ближайших дворах, даже те, что старше, знают, что он — самый сильный. Кацуки упорно тренирует причуду, пока никто не видит, и собирается стать лучшим героем, когда вырастет. Всемогущий — крутой, всегда побеждает и никогда не сдается, несмотря ни на что. Он всегда прав, потому что самый сильный, и уже этого достаточно, чтобы хотеть быть на него похожим. Сколько бы противников его ни окружали, герой номер один всегда улыбается в лицо опасности. Кацуки хочет быть как он, поэтому все, кто с ним в чем-то не согласны, по умолчанию приравниваются к злодеям — и заслуживают наказания. Дети, даже «отряд», побаиваются его, стараясь лишний раз не разговаривать, но Кацуки и не нужно, чтобы его любили — лишь бы не недооценивали и уважали. Воспринимали всерьез. В этот раз тоже не происходит ничего необычного: Кацуки просто учит хорошим манерам рыжего мальчишку из соседнего двора, потому что тот вел себя слишком грубо. Он не стесняется пускать в ход кулаки и бить по лицу, злодеи заслуживают всего этого, а Кацуки точно знает: то, что правильно для него, должно быть правильным для всех вокруг. Ведь они продолжают повторять все эти слова о том, что он — особенный и потрясающий. Его окружают те, кто всегда поддерживают его начинания и не пытаются остановить, а это значит, что он просто не может быть не прав. Внезапно перед Кацуки выскакивает Деку, с разбегу отталкивая его от сидящего на земле плаксы. — Хватит, Каччан, это жестоко! Не видишь, он плачет! Я не позволю тебе продолжать! — выкрикивает он. — Уйди с дороги, Деку. Или получишь тоже, — тихо угрожает Кацуки, сверля его взглядом. Он уже и так почти закончил, но теперь готов запросто отвесить штрафных. — Нет! Так нельзя! — Деку трясется, на его глазах выступают слезы, губы дрожат, но он сжимает руки в кулаки, принимая защитную позу, и встает прямо между Кацуки и мальчишкой, имени которого тот даже не помнит. Внутри Кацуки поднимается волна горячего гнева. Как он смеет? Деку, беспричудный, бесполезный, смеет вставать на его пути, выступать против! Презрительно усмехаясь, Кацуки чувствует, как ладони непроизвольно нагреваются — он покажет, что никто не может так поступать. Не с ним. — У тебя нет причуды, так что не считай себя героем, ты, неудачник! — он сбивает лишний градус, ударяя кулаком о другую ладонь, вызывая детонацию, и нападает. Деку активно сопротивляется, бьет в ответ, рычит и злится по-настоящему, и Кацуки как-то зло болезненно радуется — он еще ни разу не видел такого выражения на этом лице. Для Деку все тщетно — что вообще может один беспричудный слабак против «отряда», да и против одного Кацуки тоже? — и меньше, чем через пять минут, Кацуки уже свободно и с упоением лупит по ненавистным веснушкам, пока того удерживают сзади. Пусть это будет ему уроком о том, что нельзя связываться с теми, кто заведомо сильнее. Бакуго Кацуки всегда прав. Нельзя вставать у него на пути, особенно если не достоин даже иметь причуду. Он оставляет Деку лежать на земле и разворачивается, чтобы уйти. Этого-то точно должно быть достаточно, чтобы тот отказался от своих глупых надежд, сдался и понял, что никогда не сможет стоять наравне с Кацуки. Не сможет стать героем и уж точно не сможет обойти его. Чтобы понял и сломался. Отчаялся. Кацуки так сильно хочет увидеть эти эмоции на лице Деку, даже жадно оборачивается, чтобы посмотреть. Их взгляды сталкиваются, и Кацуки ошарашенно замирает. Совсем не то, чего он ожидал. В зеленых глазах он видит стену. Высокую стену из нечеловеческого упорства, из несгибаемых стремлений — у Деку нет сомнений, он уверен в том, что делает, он знает, что поступает правильно, несмотря ни на что. Ему не нужны подсказки, не нужно подтверждение. По разрисованным веснушками щекам текут слезы, размазывая дорожную пыль по свежим ссадинам, Деку сжимает кулаки и упрямо смотрит в ответ, смело встречая его взгляд. Боится, но не сдается. И ни капли не жалеет. На детском лице этот взгляд смотрится по-настоящему жутко. У Кацуки перехватывает дыхание, волосы на затылке встают дыбом, по спине пробегает неприятный холодок. Ему страшно. Впервые он испытывает такое, потому что понимает — это ему не преодолеть. Проклятый Деку словно сделан из цельного куска самого прочного материала на свете, его не получится так просто сломать. Кацуки задыхается и чувствует — несмотря на все, что он делает, несмотря на их различия, на отсутствие причуды и на то, что именно Деку сейчас лежит в пыли, избитый и плачущий… Он не проиграл. Не победил, но точно и не проиграл. Чертов заучка что-то сдвигает в Кацуки, ковыряет то, что составляет его удобное цельное «я», превращая в хаос и заставляя задаваться глупыми вопросами, что правильно, а что — нет. Кацуки еще совсем мало лет, но он чует, словно маленький зверь, знает где-то глубоко внутри — существо с таким взглядом не может защищать что-то неправильное. А это значит, что сам Кацуки может ошибаться. Он тихо рычит и отворачивается, уходит ни с чем, вытирая нос — из глаз сами собой катятся слезы бессильной ярости. Громко топает по асфальту, игнорируя мельтешащих рядом друзей, и злится — на Деку, на всех вокруг, на себя. Особенно на себя. За то, что впервые в жизни испытывает восхищение живым человеком, и ничего не может с этим поделать. И ведь это даже не Всемогущий. С того момента Кацуки начинает постоянно колебаться, и от этого мерзко. Поганый Деку слишком хитрый — наконец, решает он для себя. Настолько хитрый, что может даже собственную слабость превратить в оружие. Он специально так себя ведет, наверняка обманывая всех вокруг своей беспомощностью и безобидным внешним видом, но теперь Кацуки уверен наверняка — это не так. Он видел, он знает, и где-то внутри противный тихий голос без конца трусливо нашептывает ему: беги, беги, пока можешь, так далеко, как только получится, этот человек опасен, он разрушит твой мир. Но Кацуки никогда ни от кого не будет убегать. Даже если будет в ужасе. Теперь он понимает, что страх не остановит того, кто хочет быть настоящим героем. Если уж не останавливает даже такого слабака, как Деку. Все из-за него. Это из-за него Кацуки вынужден плохо спать и постоянно прокручивать в голове произошедшее, из-за него начинает задумываться над своими поступками, перестает задирать неправых и сомневается, сомневается… Бесконечно сомневается! Да никогда с ним такого не было! Из-за него все в его жизни постепенно меняется, сдвигаясь со своей правильной оси. Теряет привычные очертания, прочность и опору, делая его беззащитным. Слабым. Из-за него!.. Кацуки моргает от внезапной боли, замечая, что сжал фото слишком сильно — острый уголок впился в чувствительную кожу. В порыве непонятного раздражения он отшвыривает помятый снимок куда-то под кровать и встает, небрежно запихивая остальные в первую попавшуюся книгу. Настроение что-то готовить исчезает, будто и не было, поэтому он убирает стопку книг обратно и решает сходить в круглосуточный за готовой едой. Взгляд случайно падает на висящие на стене часы — уже почти половина пятого. Что-то надолго он завис с этими идиотскими фотографиями. Порывшись в шкафу, Кацуки извлекает черную толстовку с капюшоном, надевает широкие армейские штаны и копается в коридоре, ища, куда закинул чертовы ключи, когда вернулся вчера. Наконец, те обнаруживаются под наручами, и он спускается по лестнице вниз, выходя в предутреннюю прохладу. На улице еще темно, пустынно и так тихо, как бывает только перед самым рассветом. Кацуки глубоко вдыхает, и неприятное раздражение понемногу отпускает. От свежего воздуха в голове быстро проясняется. Засунув руки в карманы, он направляется к магазину за углом. Между низкими домами плывет плотный белесый туман, забираясь влажными щупальцами под воротник толстовки, и Кацуки зябко ежится. В гулкой тишине резиновые подошвы черных кед стучат по брусчатке тревожно громко — в ботинках от геройского костюма, с которыми он уже успел срастись, было бы тише. Ускоряясь и поворачивая по дорожкам между домами, он быстро выходит из жилого района на крупную улицу. Вывеска маркета ярко светится цифрой семь. Проходя в раздвижные двери, Кацуки почти не обращает внимания на спящего в странной позе мужчину у входа. Это редкость на нынешних улицах, но, в конце концов, он герой, а не служба спасения, чтобы помогать каждому случайному алкоголику — а, судя по характерному запаху, этот именно из таких. В магазине слышно только тихое мерное гудение морозильных камер, продавцы сонно приветствуют его, медленно просыпаясь от звукового сигнала дверей. Кацуки хмуро кивает в ответ. Выбирая между курицей и свининой у длинных полок холодильника, он взглядом натыкается на острую лапшу в черно-оранжевой коробочке — на ней в мультяшном стиле изображен его наруч во взрывной окантовке, а сбоку сияет вульгарная переливающаяся надпись «Super Spicy». Кацуки недовольно хмурится — он ненавидит всю эту маркетинговую херню. Если бы агенты не настаивали, черта с два он разрешил бы лепить повсюду свою символику. Эти идиоты бы еще на детских подгузниках его нарисовали. Наконец, вытащив один из контейнеров, он идет на кассу, захватывая по дороге молоко, булочки и пакет лапши — пусть будет, Кацуки не уверен, когда удастся в следующий раз забежать за продуктами. Над кассой висит большая реклама, на которую до этого не обратил внимания, и он невесело хмыкает — роль лица компании подгузников досталась Уравити. «Невесомо легкие», — гласит надпись. С картинки улыбается маленькая карикатурная круглолицая, и уже через секунду Кацуки опускает глаза. Ему почти все равно. В его голове слабо колеблется тот же белый туман, что и на улице. Сонная девушка пробивает товары и предлагает налить бесплатного кофе — по акции, вместе с готовой едой. Кацуки не глядя соглашается, расплачивается, забирая свои покупки, и выходит из магазина, останавливаясь, чтобы убрать карточку. Стакан в руке мешает — он ставит его на железные перила, пряча кошелек в карман толстовки. Случайно поднимает глаза и громко возмущенно цыкает — с картонной емкости улыбается чертов Деку, решивший, по всей видимости, задолбать его с самого утра не только своими сообщениями, но и незримым присутствием. Кацуки взглядом прожигает рекламное изображение на круглом бумажном боку, но оно ожидаемо не загорается от одного его негодования. Где-то позади внезапно раздается шорох и хрип. Кацуки мгновенно реагирует, сбрасывая с себя всю утреннюю сонливость, и разворачивается. Сразу освобождает одну руку для атаки, привычно переключаясь. Ощущает, как кожу снова начинает неприятно саднить из-за нитроглицерина, но сзади обнаруживается только все тот же пьяный мужик, который пытается что-то сказать и явно не может самостоятельно подняться. По большему счету, Кацуки плевать на чужие проблемы. Он пару секунд моргает, встряхивается и собирается уже уйти, но вспоминает про забытый на перилах стакан. С того все еще смотрит отвратительно радостный Деку, растягивающий рот в улыбке, с этими своими чертовыми приподнятыми вверх веснушчатыми щеками. Кацуки медленно переводит взгляд с картинки на лежащего мужчину и обратно — несколько раз. Замирает почти на минуту, а потом раздраженно шумно выдыхает, тихо матерится сквозь зубы и достает телефон, направляясь к незадачливому алкоголику. Ладно, он просто позвонит в полицию и скорую, а там пусть сами разбираются.

***

Когда он, наконец, попадает домой, настенные часы показывают шесть утра — пришлось дожидаться полицию и помочь занести мужчину в машину. Кацуки швыряет пакет на кухонный стол, стягивает толстовку через голову, оставаясь в одной майке, и относит одежду в корзину для грязного белья. Кажется, он весь провонял перегаром, пока тащил на себе этого стремного мужика. В квартире слишком тихо, хотя за окном уже вовсю оживает улица — выползают собачники и бегуны, кто-то плетется на раннюю работу. Гудят моторами отъезжающие машины. Кацуки щелкает пультом, проходя мимо старого плоского телевизора, и тот включается, начиная тихо вещать о погоде голосом диктора. Ставя на разогрев контейнер, он краем уха слушает какую-то ерунду о гороскопе. «…и сегодняшний день сулит Овнам большие внутренние перемены», — улавливает он и хмыкает, доставая горячую упаковку. В его жизни очень давно все ровно: у него есть жилье, работа и амбиции. О личной жизни Кацуки предпочитает не задумываться — зачем, если семьи и друзей вполне достаточно, а с его характером и спецификой занятий люди вообще не стремятся завязывать с ним контакты. Да и сам он как-то не очень этого жаждет — нахрен надо. Учась в Юэй, он обзавелся кругом общения, связь с которым поддерживает до сих пор, но в нем сложно что-то построить — если у кого-то к кому-то и горело, то давно прошло и переросло в настоящую дружескую привязанность. То, что горит у самого Кацуки еще с детства, находит выход в сражениях и борьбе за место под солнцем в условиях жесткой конкуренции геройского сообщества. Его все устраивает. Все-таки, пьедестал он еще не занял, не превзойдя бессмертную славу Всемогущего — а теперь и не только его, — не стал лучшим, поэтому цель остается прежней. И это, помимо повседневных задач и патрулирования, занимает почти все его время. Он принимается за еду, попутно просматривая ленту в телефоне, и чуть не давится, когда улавливает в тихом фоновом бормотании телевизора знакомый голос. Кажется, сегодня просто паршивый день: в утренней передаче обсуждают недавнее видео и последующее интервью Деку с места событий какого-то происшествия. Сам Кацуки в последние три дня был занят, поэтому у него совсем не было времени следить за тем, чем занимаются другие герои. На записи Деку долго сражается одновременно с группой противников. Шесть человек — Кацуки даже приподнимает брови, оценив размах. Успешно закончив бой победой, тот дает интервью вовремя подоспевшим журналистам. Невидимый диктор упоминает, что Деку успел остановить преступников прямо при ограблении и, несмотря на мощные причуды, не стал дожидаться подмоги. Какая подмога, раздраженно думает Кацуки, если лучше никого нет. Потрепанный Деку на экране широко улыбается — не так противно глянцево, как на снимке со стаканчика, скорее неловко и устало. Зато вполне довольно. Еще бы. Кацуки громко выдыхает и хмурится, хватая пульт, но почему-то замирает, так и не нажав кнопку. Девушка с микрофоном спрашивает, почему Деку не отступил, если не знал, какие причуды окажутся у его противников: «Ведь это так опасно!» «И глупо», — слышится подтекстом. Судя по тону, она явно пытается его поддеть, и на долю секунды на лице Деку мелькает то самое упертое выражение. Кацуки мгновенно ловит его, считывает, замечает сразу — не может не заметить. Деку что-то отвечает и смеется, но Кацуки уже не слышит, крепко сжимая зубы и поднимаясь со стула — с детства ничего не изменилось. В груди горит, будто его ткнули в рваную рану. Раньше Деку мог плакать, увиливать и прогибаться, выжидать лучшего момента и подстраиваться под ситуацию. Но этот проклятый задрот никогда не сбегал. Не сдавался. И не сдается до сих пор. А значит, Кацуки не может отступить — тоже. Он сам не понимает, что в простом диалоге его так задевает, но внутри все закипает, и в голове внезапно всплывает вчерашняя девочка со своим: «Почему вы стали героем, если это так страшно?» И у него ведь есть причина. Не самая достойная, не такая драматичная или идеально-мечтательная, как у некоторых. Но она есть. И пусть он никогда и никому об этом не говорил, предпочитая игнорировать подобные вопросы, но в этот раз почему-то не может — ему самому нужен ответ. Кацуки отходит от полученных травм и просматривает видео с итогового экзамена, бесконечно проматывая один и тот же момент: на записи Деку с прыжка бьет Всемогущего в лицо, выхватывая бессознательного Кацуки, и бежит на выход, удерживая его в руках. Не бросает его, хотя Кацуки все поставил на то, чтобы чертов задрот смог хотя бы в одиночку добежать до финиша. Поставил все на победу. Он жмет на паузу, отматывает назад и воспроизводит фрагмент заново, всматриваясь в знакомое веснушчатое лицо. Тот пытается улыбаться, но скорее болезненно скалится и чуть не плачет, нанося удар. Кацуки не слышно, что Деку говорит, но это и не нужно — в его глазах ярость, страх, нежелание сдаваться и жадность. Ему нужно все — и победа, и спасение, и он получит это целиком, чего бы ему это ни стоило. Потому что он сам, весь — самая неприступная стена. Она словно стала выше и прочнее, она… пугает. Широко распахнув глаза, Кацуки смотрит, пока никто не видит, и вновь испытывает это щекочущее забытое чувство — восхищение. По телу пробегает волна мурашек, и ему хочется что-нибудь сломать, разбить, вырезать себе сердце и сжать его в ладонях, заставляя прекратить все это. Он не собирается восхищаться этим слабаком. Только не им. Но остановиться никак не получается. Кацуки боится и понимает, но не хочет признавать — Деку растет с невероятной скоростью, дышит в затылок и совсем скоро, возможно, встанет рядом. И он не может этого позволить, не имеет права уступить. Ему нужна безоговорочная победа, и страх перед какой-то стеной его не остановит. Его не устраивает такой исход, не устраивает результат экзамена, хоть они оба и прошли. Он никогда не примет эту дурацкую протянутую руку. Ему не нужна ничья помощь. После завтрака Кацуки методично убирается, беспричинно надраивая ни в чем не повинный кухонный стол. Ладони все еще нещадно щиплет, и он лезет в аптечку за антисептиком, мазью и бинтами, обрабатывая и заматывая руки, перехватывает ткань зубами — одному делать это жутко неудобно, но уже давно вошло в привычку. Со вчерашнего дня он сам не свой, и ему это не нравится, поэтому он лезет в ящик под столешницей, достает резиновые перчатки и принимается за уборку. Встреча только в десять, времени до нее еще полно, а внутри так и скребется противное чувство, заставляющее встать и начать делать что-нибудь прямо сейчас. То, что оно в действительности настойчиво требует, ему совсем не нравится, поэтому лучше уж уборка — продуктивно и занимает руки. И голову. Все равно давно пора — он тут уже недели две не убирался, появляясь только для того, чтобы принять душ и поспать.

***

Когда Кацуки заканчивает, уже почти девять. За окном светло, но сумрачно — небо затянуто плотным одеялом серых облаков. Дождя пока нет, но, судя по прогнозу, явно еще пойдет — позже. По телевизору крутят какую-то новую яркую рекламу детского питания с Уравити, и это почему-то становится последней каплей, срывая невидимый спусковой крючок. Кацуки стягивает перчатки, небрежно швыряя их в раковину, с силой проводит по лицу ладонями и тихо психует, сжимая зубы. Чертова девчонка. Чертовы воспоминания. Чертова фотография. Чертов Деку. Он небрежно натягивает первую попавшуюся в шкафу одежду — серую толстовку и старые джинсы. Обувается в коридоре, завязывая шнурки на кедах с такой силой, словно это они мешают ему жить спокойно. Вот сходит за вознаграждением, и все снова встанет на свои места, думает Кацуки. Схватив собранный рюкзак со сложенным туда костюмом и пакет с наручами, хлопает дверью, быстро сбегая вниз, и выходит наружу. Втягивает носом воздух, недобро зыркая на зависшего перед домом парнишку-курьера, и тот нервно дергается, чуть не выронив коробку, которую сжимает в руках. Настроение улучшается — на улице Кацуки всегда легче, чем в тихой пустой квартире. Он прячет одну руку в карман толстовки и направляется к главной дороге — до офиса можно пройти и пешком, тут недалеко, а он особо не торопится. Да и проветриться не помешает. Начинает накрапывать мелкий дождик, и Кацуки натягивает капюшон, зарываясь глубже в утепленный воротник. Каждый пружинящий шаг гулко отдается в мыслях, заставляя вспоминать то, чего он вспоминать совсем не хочет. Его мутит, зрение плывет, а в ушах громко стучит кровь. Кацуки только что очнулся в тесном барном подвале — неожиданно теплом для типичного логова преступников, — и в голове пока не до конца прояснилось, чтобы делать выводы. Он осторожно осматривается, не произнося ни слова, хотя к нему и так приковано все внимание — вокруг его стула собралась вся «Лига». Многих он не знает, но про некоторых читал в сводках, даже кое-что выписывал сам. Больного придурка с фетишем на руки, который у них вроде как главный, он уже видел в деле и в отчете с того происшествия в школе — очень опасен, причуда разрушает все, до чего тот дотронется. Черная дымная клякса в дурацком костюме — телепортатор, с ним они тоже уже сталкивались. У Кацуки почти вырывается нервный смешок — «зубастого», с которым они с половинчатым дрались в лесу, среди собравшихся нет, а это значит, что после хаоса, устроенного разбушевавшимся клювоголовым, того, скорее всего, повязали герои. Стремных Ному тоже не видно — это хорошо, но противников все еще много, а пространства вокруг слишком мало. Как и времени на нормальный план. Даже если ему каким-то волшебным образом удастся освободиться, вряд ли он успеет хоть что-то сделать до того момента, как его убьют или обезвредят. Секунды утекают быстро, словно песчинки в песочных часах, и Кацуки страшно, так страшно, что во рту становится сухо, как в пустыне, горло сдавливает, и начинают подрагивать колени. Он еле держит ровное хмурое выражение лица, которое, кажется, вот-вот треснет и свалится, как разломанная гипсовая маска. Но страх не мешает. Кацуки давно научился превращать его в союзника — адреналин в крови обостряет все чувства и инстинкты, заставляет мозг думать быстрее. Ему что-то говорят, и Кацуки даже слушает весь этот бред про героев и великую цель «Лиги», про объединение всех обиженных под своим крылом. Видимо, прямо сейчас убивать его не собираются — он нужен им в команду, или, по крайней мере, живым. «Думай, что можно сделать, — говорит он себе, судорожно соображая, — давай». И тут же заинтересованно поднимает голову, когда среди прочего слышит: — Даби, освободи его. Это — главное. И пусть они считают, что у него нет ни шанса на победу, и что он не настолько глуп, чтобы в его ситуации хотя бы пытаться. Плевать даже на то, что здравый смысл Кацуки тоже так считает, но он просто не может сдаться. В голову лезут воспоминания о том, как Всемогущий побеждал сразу нескольких противников и, почему-то, о придурке Деку. Тот бы ни за что не опустил руки, наверняка придумал бы какой-нибудь хитрый способ вывернуться, как всегда, а ему Кацуки никогда не проиграет, чего бы это ни стоило. Замок щелкает, и он осторожно ощупывает освобожденные руки, проверяя их состояние — вроде работают, а вспотеть Кацуки успел прилично. Он коротко выдыхает, давая себе секундную передышку, сосредотачивается и нападает без предупреждения. Сначала — разорвать дистанцию, ударить по рукастому взрывом. Достать и ранить, если получится. Кацуки бьет и отскакивает. Колени все еще дрожат, но мозг усердно анализирует, работая на максимальных оборотах. Обычно он почти не думает в бою, действует на инстинктах — и они его не подводят, это дает преимущество в скорости, — но сейчас не тот случай. Рукастый что-то говорит, пытаясь убедить сделать правильный, разумный выбор, и не идти против себя, но в этом мире есть всего два человека, которые когда-либо впечатляли его настолько сильно, чтобы поменять мировоззрение. И ни одного из них среди присутствующих нет. Сердце бешено колотится в горле, и собственное признание последней мысли превращает страх в привычную огненную злость. Кацуки рычит, поднимая ладони и оскаливаясь: — Как бы вы ни пытались запудрить мне мозги, с этим вы уже давно опоздали. Он бравирует и яростно грубит, выигрывая себе время на обдумывание. Что-то же можно сделать. Он либо выберется отсюда, либо сдохнет, пытаясь. Когда его зажимают у двери, и Кацуки почти теряет надежду, отчаянно собираясь подороже продать свою жизнь, в помещение врываются герои во главе с Всемогущим. Его в очередной раз спасают, словно какую-то принцессу в беде. Это немного бесит, но приносит такое невыносимое облегчение, что Кацуки чуть не плачет, на мгновение теряя лицо — он не один, ему не надо сражаться с толпой в одиночку, и он все еще жив. Среди героев нет ни одного школьника — отмечает он на автомате. Конечно, это же серьезная операция, тут только про. И Кацуки даже рад тому, что никто из самоубийственных идиотов одноклассников, вечно лезущих не в свое дело, не видит происходящего. Рад, что не приходится в очередной раз отталкивать ненавистную руку, которая, он уверен, опять маячила бы перед ним в комплекте с этим дурацким обеспокоенным лицом, как перед самым похищением. Тогда Кацуки одернул его, не позволив влететь в телепорт следом, и сейчас совсем не хочет задумываться над истинными причинами своих поступков, кроме сжигающей изнутри гордости и нежелания уступать. Не хочет задумываться о том, что единственным, что он почувствовал среди звенящей тишины в голове, увидев искалеченного Деку, почти прорвавшегося следом, был сковывающий ужас, заставивший его прохрипеть непослушным голосом: «Не подходи». Кацуки даже не успевает испугаться, когда вонючая черная жижа обволакивает все тело, оставляя Всемогущего ни с чем и телепортируя его в очередную передрягу. Почему-то он испытывает только короткое облегчение от того, что надоедливого задрота с вечным шилом в заднице нет хотя бы в этой мясорубке.

***

В высоком здании из бетона и стекла всегда многолюдно — Кацуки это ненавидит. Внутри на каждом шагу снует прилизанный офисный планктон в костюмах — и непременно с дипломатами — и все они считают своим долгом недоуменно поморщиться, проходя мимо и глядя на Кацуки в обычных шмотках и с рюкзаком. Он усмехается про себя, быстро забегая на четвертый этаж по почти не используемой лестнице. В таком виде он никак не похож на второго героя, его никогда не узнают. Хотя должны бы — это Кацуки прикрывает их лощеные задницы, в первых рядах принимая на себя любую угрозу, как и каждый из множества зарегистрированных здесь. Высотка, недавно выделенная государством под офисы, нихрена не безопасна. По мнению Кацуки, если кто-то захочет нанести удар, достаточно будет просто грамотно подорвать основание, и очень многие герои, вынужденные тут находиться из-за чертовых расписаний, окажутся погребенными под завалами вместе с гражданскими. Обнадеживает, что они не появляются в этом муравейнике слишком часто — только на собрания, за заданиями и из-за вечной возни с документами, требующей личного присутствия. В его офисе светло и очень тихо. Кацуки открывает дверь своим ключом, не утруждаясь предварительным стуком. На месте обнаруживаются только двое — вечно недовольная строгая секретарь в очках и один из его рекламных агентов. Они вежливо здороваются, опасливо расходясь по своим столам, и Кацуки морщится — сам он никого в штат не набирал, ему было совершенно наплевать, просто попросил кадровиков, и теперь его же рабочая команда ведет себя с ним так, словно он какой-то дикий зверь или неотесанный абориген, который прямо сейчас все бросит и набросится на них, взрывая все на своем пути. Но они справляются со своими обязанностями, и это — главное, а общения с ними Кацуки и так хватает по горло, поэтому он совсем не стремится разбивать стереотипы. К тому же, если откровенно, все это не такая уж и ложь. Пройдя к большому столу, стоящему у окна, он роняет рюкзак с пакетом у своих ног, с размаху садясь на стул. Ножки с громким скрипом проезжаются по полу. У секретаря дергается уголок рта, она быстро стреляет взглядом в его сторону, но больше свое недовольство ничем не проявляет — Кацуки ей не нравится, он точно это знает, но она всегда терпит молча. Тут хорошо платят, а у нее прекрасная выдержка и стрессоустойчивость — Кацуки уже давно проверил лично. — Привет, — равнодушно произносит он, облокотившись на стол одной рукой. — Доброе утро, Бакуго-сан. Его все время коробит от такого обращения, но лучше уж так, чем что-нибудь фамильярное. Например, «Каччан». Кацуки невольно передергивает. — Пришло вознаграждение за освобождение заложников в бизнес-центре? — Да, я уже подготовила все, нужны только подпись и биометрия. Перевод на личный счет будет завершен после удержания всех налогов и выплат. — Давай, подпишу. Что-нибудь по обязательным заданиям, мероприятиям, происшествиям? Когда следующий патруль? Кацуки быстро подписывает электронные и обычные бумаги, датчики привычно считывают биометрические данные для подтверждения. — Вся информация у вас на почтовом ящике, как и просили. И я внесла все запланированные события в личный календарь. Происшествий пока нет, но я мониторю — если что-нибудь появится, сразу уведомлю. Вся связь возможна посредством телефона, ваше присутствие здесь вовсе не обязательно… — секретарь допускает в свой голос раздраженные нотки и резко осекается, поймав на себе его острый взгляд. Кацуки смотрит неотрывно: собственный персонал не будет указывать, когда ему можно находиться в собственном офисе. Та нервно вздрагивает, но быстро берет себя в руки и продолжает, стараясь сгладить неловкую паузу: — Но постараюсь сделать все от меня зависящее. Могу я чем-нибудь помочь прямо сейчас? Может, хотите кофе? — Обойдусь. Лучше отдай мой костюм на проверку. Кацуки встает, поднимая с пола рюкзак и выкладывая на стол вещи и наручи. Совсем не хочется находиться в этом удушливом муравейнике больше необходимого. Закончив, он проходит к двери, протягивая ладонь к дверной ручке, но что-то внезапно дергает его изнутри, заставляя обернуться и сказать: — Все-таки есть кое-что, в чем ты можешь мне помочь сейчас. Секретарь почти подскакивает на своем месте от неожиданности и кивает: — Конечно. Чем? — Найди мне имя и адрес девочки, спасенной в последней операции с заложниками. Совсем мелкая, четыре-пять лет, темные кудрявые длинные волосы и, кажется, карие глаза. Та лишь удивленно округляет глаза, не задавая лишних вопросов. Параллельно быстро что-то печатает на открытом ноутбуке, задумчиво закусив губу, и отвечает: — Первый раз такое делаю и не знала, что требуются разрешения. Запрос отклонен, нужен доступ другого отдела. Все свидетели и спасенные проходят по одной программе, под особой защитой, поэтому нужно обращаться напрямую. К сожалению, тут я не могу помочь, но на первом этаже вы можете запросить информацию лично. Насколько мне известно, герои часто помогают тем, кого однажды спасли. Некоторые даже годами поддерживают связь, поэтому ничего удивительного, если вы вдруг спросите об этом. Частая практика. — Черт, — рычит Кацуки. — Ладно, я понял. Недовольно развернувшись, он торопливым шагом покидает помещение и быстро спускается на первый этаж. Он сам пока не очень понимает, зачем попросил адрес, и зачем ему вообще сдалась эта девчонка, но противное скребущее чувство никуда не девается, и Кацуки просто хочет поскорее от него избавиться. В главном холле не продохнуть. Среди одинаково прилизанных офисных сотрудников Кацуки, задрав голову над толпой, успевает разглядеть несколько знакомых лиц, прежде чем, пробивая себе путь на манер танка, направиться к неприметной обособленной комнатке в углу, оборудованной тяжелой металлической дверью с электронным замком. Там находится главный терминал с доступом ко всем базам, и местные должны знать наверняка, у кого еще, блять, он должен спросить, чтобы ему выдали, наконец, этот идиотский адрес. Внутри не оказывается ожидаемых консультантов — только рыжий парень сидит за стойкой на высоком стуле и скучающе пялится в монитор компьютера, сложив локти на глянцевую столешницу и постукивая пальцем по лежащему перед ним блокноту. Кацуки он не замечает — или упорно делает вид, что не замечает, — ровно до тех пор, пока тот не щелкает пальцами у него перед лицом, высекая искру. Настроение у Кацуки сейчас чуть паршивее, чем обычно, и он не хочет тратить лишнее время на вежливые беседы. — Добрый… день? — вскинув брови и медленно переводя на него взгляд зеленых глаз, неприязненно говорит рыжий. По лицу видно, что у него нет проблем с памятью — тот узнает Кацуки сразу. Что, в принципе, ожидаемо от главы информационной безопасности, который почему-то сейчас сидит тут лично. Кацуки про него слышал, читал и запомнил, но пересекаться ранее как-то не доводилось. Никогда не поздно ухудшить впечатление. — Мне нужен адрес и имя девчонки, спасенной вчера в происшествии с захватом заложников. Четыре, может, пять лет, кудрявые длинные темные волосы и карие глаза. Парень изучающе смотрит на него несколько секунд и уточняет: — Вы ведь первый раз обращаетесь? — Откуда… — Абсолютная память. И я не помню, чтобы вы, Зиро, — он делает акцент на втором слове его геройского имени, сразу попадая в верх немалого списка раздражающих Кацуки людей, — хоть раз обращались за информацией по спасенным. Зачем она вам? — Разве это не «частая практика», когда герои интересуются, как там дела у тех, кого они спасли? — вопросом на вопрос отвечает Кацуки. — Но вы ведь не за этим? Выглядит подозрительно, — он не меняется в лице, чем выводит Кацуки окончательно. — Если не назовете настоящую причину, то я вынужден буду отказать. Наслышан о вашем характере и репутации, Зиро, а мы заботимся, прежде всего, о безопасности гражданских. Очевидно, Кацуки просто ему не нравится. Или звезды выстроились сегодня в херову неправильную загогулину — ничем иным объяснить такое паскудное поведение не получается. За спиной хлопает комнатная дверь, но Кацуки не обращает внимания, упираясь руками в стойку перед собой и рыча в равнодушное лицо: — Какое твое собачье дело, зачем мне это нужно? Просто дай мне блядскую информацию! — Зачем вам адрес девочки? Вдруг вы ей навредите? Вы даже сейчас не в состоянии держать себя в руках. Я отказываюсь брать на себя ответственность. — Слышь, я имею на это право, и если ты мне прямо сейчас… — угрожающе начинает Кацуки, но на его плечо внезапно ложится рука, и знакомый до зубовного скрежета голос сбоку произносит: — Сузуки-сан, я уверен, что ничего странного он не планирует. Правда, Каччан? Кудрявая голова показывается в поле зрения, пока ее обладатель надежно удерживает Кацуки от рывка, крепко сжимая плечо. Деку с неловкой улыбкой поворачивается к нему и кидает вопросительный взгляд. Кацуки взорвал бы что-нибудь прямо сейчас, настолько его бесит вся ситуация, но он все же выдавливает из себя: — Да. — Я все равно отказываюсь выдавать такую информацию… — продолжает рыжий, но Деку почти сразу прерывает его, шлепая на стол карточку геройской лицензии: — Под мою ответственность. Он все так же улыбается, но что-то в его глазах заставляет того сразу же зарыться в компьютер, отгородившись им, словно стеной. Видимо, слово первого героя не пустой звук даже для этого напыщенного офисного ублюдка. Кацуки пару секунд сверлит его взглядом, убеждаясь, что тот действительно начал искать то, что нужно. Рука на плече жжет даже сквозь одежду, словно сделана из раскаленного металла, раздражает воспаленные нервы, и Кацуки дергается, пытаясь ее сбросить, но ничего не получается — Деку вцепился мертвой хваткой. — Руку убрал, — тихо шипит он. — Что? — недоумевающе хмурится тот в ответ, заглядывая в лицо — он почти одного роста с Кацуки, даже чуть выше, и это тоже бесит. Какого хрена он так вымахал? — Клешню свою отцепи, что непонятного? — уже громче рычит Кацуки. Если бы он умел убивать взглядом, во всей вселенной сейчас не осталось бы даже намека на жизнь. — Ой. Каччан, прости! — Деку отпускает его плечо с виноватым видом, миролюбиво поднимая руки перед собой, и поворачивается к стойке, тут же начиная с преувеличенным интересом изучать стоящий там календарь. Повисает молчание, разрываемое только тихим шорохом клавиатуры. Кацуки искоса рассматривает его, непроизвольно фиксируя изменения. Они не виделись уже пару месяцев, и он отмечает новый шрам под левым ухом — ворот простой белой футболки совсем не скрывает длинную кривую полосу новой кожи, которая начинается сразу под мочкой, у линии челюсти, и тянется почти до ключицы. «Опасное ранение…» — на секунду задумывается Кацуки. И сразу одергивает себя, сжимая зубы и отворачиваясь. Наплевать, какая разница. Мозг подводит, на автомате жадно поглощая новую информацию: сильнее, чем обычно, укороченные кудрявые волосы, намечающиеся круги под усталыми глазами. Забинтованные, как и у него самого, кисти рук. У Кацуки никогда не получалось абстрагироваться рядом с ним, как бы он ни старался, и сейчас игнорировать раздражитель с каждой секундой становится все сложнее. Он разворачивается к рыжему парню, чтобы поторопить, но Деку опережает его: — Извините, Сузуки-сан, вы еще не нашли? Тот в ответ кидает быстрый взгляд, не отрывая пальцы от клавиатуры, и разворачивает экран. — Это она? Кацуки всматривается в фотографию в профиле, хотя ему хватило бы и мимолетного взгляда, чтобы узнать. Девочка снята в полный рост, волосы собраны в нелепые хвостики, на ней чистая опрятная одежда. Она совсем не улыбается, и взгляд все тот же, серьезный и тяжелый. «Видимо, у нее все время такое лицо», — раздраженно думает он и кивает: — Она. — Огава Касуми, пять лет. Все данные и адрес проживания сбросил на вашу личную почту. Всю ответственность за выданную информацию и последствия, — рыжий поворачивается к Деку, — если что-то случится, понесете вы. — Я уверен, что все будет в порядке, — очень вежливо улыбается тот, забирая свою карточку, но даже Кацуки кожей чувствует внезапно распространившееся от него давящее напряжение. Рыжий за стойкой передергивает плечами, словно в комнате похолодало, но ничего не говорит, снова утыкаясь в монитор. Кацуки разворачивается и, шагая к выходу, бросает: — Благодарить не буду. — Я и не рассчитывал, — слышится в ответ насмешливое, когда за ним почти закрывается железная дверь. Кацуки спускается по широкой лестнице главного входа с даже слишком спокойными мыслями о том, что бывший хитрый плакса больше не прячет нечто, о существовании которого не знал практически никто, и которое заметил тогда Всемогущий. Теперь Деку облачен в это целиком, как в броню. И пользуется по своему желанию, уже не выпуская наружу только упрямыми взглядами и молчаливым протестом. Кацуки сжимает зубы. Он хорошо помнит тот день, когда легендарный герой, Символ Мира, неофициально передал полномочия, и теперь Деку очень напоминает его — таким, каким Всемогущего запомнил весь мир. Та же непоколебимая твердая уверенность вкупе с устрашающей аурой. Стена. И сейчас, каким бы безобидным, на первый взгляд, ни выглядел улыбчивый придурок, каждый человек, стоящий рядом, это почувствует. Кацуки кажется, что он проигрывает ему даже в этом. Невероятно бесит. Толпа волнуется от происходящего, все взгляды устремлены на висящие на зданиях экраны. Все с замиранием сердца наблюдают за боем Всемогущего. Когда он, вложив всю силу в последний удар, наконец-то побеждает, сдуваясь на глазах и окончательно превращаясь в худую, истощенную версию себя, все вокруг замирают, боясь дышать. И Кацуки замирает тоже. Он видит, чем стал герой его детства, но Всемогущий, будто не замечая этого, гордо выпрямляется во весь рост и поднимает руку вверх, на несколько последних мгновений возвращаясь в сильную форму. Люди вокруг ликуют, по толпе проносится почти физически ощутимый вздох облегчения — Всемогущий тут, он жив, он все еще стоит на защите мира. Но Кацуки чувствует, понимает где-то глубоко внутри, что это не так, что это — из последних сил. Он собственными глазами видит, как кончается эпоха, начало которой даже не помнит. Гордо воздев кулак к небу, уходит легенда, однажды изменившая жизнь множества людей — одним своим появлением. Существованием. Даже жизнь Кацуки. Он вырос, зная, что Всемогущий — незыблемая константа, непрерывно стоящая на страже покоя и порядка. Восхищаясь им. Думая, что так будет всегда. А теперь он уходит — легенда, изменившая все. Символ Мира. Постепенно люди начинают разбредаться — кому-то нужна помощь, кто-то не может попасть домой из-за нарушения движения поездов, Киришима толкает его в бок, и Кацуки отмирает, дергаясь и отвлекаясь, но тут из динамиков доносится: «Ты…» — и все снова устремляют взгляды в экраны. Краем глаза Кацуки замечает, как испуганно дергается Деку, услышав это, поворачивается к нему, но тут над площадью разносится последнее угрожающее: «…следующий», — и того словно бьют под дых. Зеленые глаза наполняются слезами — Деку стоит, словно вкопанный, посреди торжествующей толпы, и тихо плачет, замерев в ужасе. Кацуки с самого детства хотел увидеть настоящее отчаяние на этом лице, но сейчас это почему-то не приносит ни радости, ни удовлетворения. Только горечь. Он смотрит на вздрагивающие плечи, на вздымающуюся от всхлипов грудь, на катящиеся по щекам слезы, которые Деку безуспешно смахивает руками, и чувствует, как внутри холодными щупальцами разрастается боль, зажимая в тиски колотящееся сердце. В горле першит, а Кацуки все смотрит — неотрывно, впитывая каждое мгновение этого — самого последнего — триумфа кумира его детства. Глазами того, кто всегда восхищался им больше всех. Для Деку эти слова явно значат гораздо больше, чем для остальных, и Кацуки уже догадывается, почему. Но сейчас это совсем не имеет значения. Сейчас он может думать только об одном: это он виноват, что Всемогущего больше нет. Не Деку, не кто-то еще — он. Из-за него все это случилось, из-за его слабости, из-за неспособности постоять за себя. Из-за того, что он не мог просто быть лучше. Кацуки с усилием хмурит брови, а лицо, словно застывшая гипсовая маска, не слушается. Он сам будто весь окаменел изнутри — и ни на что больше не способен. Кацуки даже не замечает, что происходит вокруг, когда его ведут в полицию. Киришима и другие что-то говорят, обсуждают, а он все глубже проваливается в засасывающую его пустоту, в которой нет ничего, кроме удушливого чувства вины. Кацуки бредет, засунув руки в карманы, под моросящим дождем. Вокруг куда-то спешат пестрые зонты, и он оглядывается, ища, куда бы зайти — толстовка начинает промокать, а до дома еще далеко. Поблизости, как назло, не оказывается ни одного обычного маркета или кофейни, и Кацуки цыкает, топая по лужам в сторону приветливо распахнутой двери маленького сувенирного. Внутри тепло и сухо, он даже стягивает капюшон, встряхивая влажными волосами и осматриваясь. На высоких полках справа стоит всякая ерунда — фарфоровые котики, чайные наборы, веера и прочие вещи, жизненно необходимые каждому случайному туристу. Слева сувениры более современные, и Кацуки с легким удивлением обнаруживает там целый стеллаж с геройским стаффом. За стеклом большие детальные фигурки чередуются маленькими чибиками, кружками с символикой, ручками, магнитами и мягкими игрушками. Кацуки зависает — в детстве у него самого было много подобного с Всемогущим, и сейчас он не может отказать себе в желании рассмотреть поближе, как далеко продвинулась фанатская индустрия. Любопытство заставляет вглядываться, но он так и не находит ни одного предмета с собой. Зато видит кучу всего с Ред Райотом и, почему-то, Пинки. Кацуки ухмыляется уголком рта — надо будет купить им какую-нибудь бесполезную хрень, они оценят. Справа, за кассовой стойкой, открывается дверь подсобки, и оттуда, гремя ключами, выходит низкий продавец в маленьких очках. Заметив Кацуки, он удивляется: — Добрый день. В такое время обычно никого нет, вот я и… Вам чем-нибудь помочь? Кацуки кидает последний взгляд на витрину и направляется к кассе, доставая кошелек: — Карточки принимаете? — Да. — Дайте брелоки с Ред Райотом и Пинки. Пока продавец достает нужное и упаковывает, ему приходит в голову, что нужно что-нибудь купить девчонке — на случай, если он все-таки соберется с ней связываться. Кацуки пока даже не ответил себе на вопрос, зачем ему это, но от одной покупки один черт не обеднеет. Пусть. — Тут весь ассортимент? — он кивает на стеллаж. — Есть еще кое-что. Если вы уточните, какой именно герой интересует, я поищу. Несколько секунд Кацуки сурово рассматривает продавца, как букашку через лупу, и, наконец, почти выплевывает: — Граунд Зиро. Есть что-нибудь с ним? Может… блять, не знаю, мягкая игрушка? Кацуки чувствует себя так тупо, что готов развернуться и уйти прямо сейчас. Зачем ему сдалась эта игрушка? А, ну да, конечно. Мелкая. Все же, блин, герои отправляют свою символику спасенным, разве нет? Почему-то это жутко нервирует, и он сжимает кулаки. Все равно его никто не узнает. Мужчина только понимающе улыбается и скрывается в подсобке. Через две минуты копошения возвращается и с победным видом извлекает на свет божий здоровенную длинную подушку с человеческий рост, на которой — твою мать — нарисован лежащий в призывной позе Кацуки в полурасстегнутом геройском костюме. Продавец довольно поднимает ее повыше и расправляет ткань, пока не замечает направленный на себя взгляд. Улыбка медленно сползает с его лица, сменяясь испугом, а Кацуки чувствует, что у него начинает жечь ладони и, кажется, дергается глаз. — С-с вами все в порядке? — тихо уточняет мужчина. Кацуки так сильно психует, что даже хрипит от возмущения: — Да кто это… это дерьмо вообще покупает?! — Но эта дакимакура последняя… Все остальное разобрали. Стафф с Зиро очень популярен, я всегда много с этим рисунком заказываю. Вы разве… не это хотели? Продавец робеет и быстро прячет подушку обратно в подсобку, не дождавшись ответа. Смотря на него исподлобья, Кацуки мысленно взвешивает, как сильно скажется на его и так неидеальной репутации случайный подрыв магазина на одной из крупных улиц города. По всем оценкам выходит, что не лучшим образом. Единственное, что он может сейчас сделать — это сообщить своим рекламным агентам, чтобы они вздрючили того, кто печатает это дерьмо, за авторские права. И пусть они сожрут этих ублюдков, Кацуки даже лично проследит. Глубоко вдохнув, он задерживает дыхание и считает про себя до десяти — придурок Киришима как-то утверждал, что это помогает справиться с гневом. Нихрена он был не прав, кажется сначала, но потом кровавая пелена постепенно спадает с глаз, и Кацуки даже удается осторожно разжать влажные кулаки. Он молча протягивает карточку для оплаты испуганному мужчине и тот, сделав для себя какие-то выводы, пихает в пакет еще пару ручек и крупную зеленую коробку, бормоча: «В подарок, в подарок». Кацуки не глядя выхватывает его и вылетает из магазина. Дождь уже закончился, на улице прохладно и пасмурно, в воздухе парит водяная взвесь, грозящая снова превратиться в туман, и он опять натягивает все еще влажный капюшон. Не день, а поганая карусель. Пакет тянет запястье, пока он шагает, даже не стараясь обходить лужи. Ткань толстовки начинает неприятно липнуть к телу, и холод забирается за воротник, но домой почему-то совсем не хочется. Хочется забиться куда-нибудь в тепло и успокоить, наконец, растревоженные мысли — в голове второй день неспокойно, а причина неизменна с самого детства. От такого себя противно — расклеился, как сопля малолетняя. Остановившись прямо посреди тротуара, Кацуки достает из кармана телефон, открывая позабытую в последнее время конфу. Листает вниз переписку, не вчитываясь, и отправляет точку. Минуты не проходит, как чат оживляется: [Bolt]: Какие люди в нашей деревне. Суровые рабочие будни засосали ваше святейшество? [Pinky]: Дня, Бакуго :) [Pinky]: Денки, блин, смени уже ник, изврат [Bolt]: Так и задумано, может? И кто тут еще изврат? [R.R.]: Йо! Только вот ночью общались [Bolt]: То есть, с тобой его взрывное величество хотя бы разговаривает? [SeroH]: привет :) Уголки рта Кацуки невольно приподнимаются. Он присаживается на ближайшую скамейку под навесом остановки и печатает: [KingExplosionMurder]: век бы еще ваших глупых рож не видел [Bolt]: Эй, вот сейчас обидно было [R.R.]: Он так о нашем здоровье заботится. Это любовь, ничего ты в ней не понимаешь :) [Bolt]: Ты специально прям по больному, да, сволочь? Я тебе припомню еще D: [SeroH]: а чего хотел-то? случилось что? [Pinky]: Не знаю, что хотел Бакуго, но я свободна всю пятницу на следующей неделе :D [Bolt]: Без меня не пейте! Я сейчас узнаю, когда свободен [R.R.]: А тебе лишь бы бухнуть. Когда соберетесь, скажите мне, я тоже буду :) [SeroH]: не смогу в следующую пятницу, если только поздно вечером Кацуки достает из пакета брелоки — на металлических колечках покачиваются мультяшные миниатюрные копии героев с огромными головами, — фотографирует их и отправляет снимок в чат. [Pinky]: Как мило. Это я? Это мне? <3 [R.R.]: Я же говорил, что это любовь ;D [Bolt]: А как же я? Несправедливо [KingExplosionMurder]: а ты мне еще денег должен за прошлый раз, когда я за вас в баре платил [Bolt]: Эйджиро, что ты там про любовь затирал? Он изверг! [SeroH]: в следующий раз мы за тебя платим, но я тоже хочу свой брелок от топового героя :) [Pinky]: Он столько не пьет, чтобы вы с ним так легко расплатились, ахах [Pinky]: Спасибо, Бакуго :) [Pinky]: Ладно, я пойду, увидимся в пятницу~ [SeroH]: я тоже пойду, занят жесть. напишите, если перенесется [R.R.]: Давайте. Бакуго, я в твоем городе буду на днях, заеду? [KingExplosionMurder]: валяй [Bolt]: Мамаша заботливая :D [R.R.]: К тебе тоже заехать? >:) [Bolt]: Приезжай, я всегда открыт для любви и заботы! Но у меня творческий срач, сразу предупреждаю [R.R.]: Позвоню, как освобожусь, жди Кацуки закатывает глаза — телефон продолжает вибрировать, эти два придурка трещат, не переставая. Выключив уведомления, он сворачивает окно. Значит, никого нет в городе, все заняты. Жаль. На экран падает капля, расплываясь прозрачной кляксой — навес подтекает. Кацуки недовольно морщится. Неприятно признавать, но, видимо, до какого-то момента он все-таки рассчитывал, что сможет сегодня подольше не возвращаться в пустую квартиру. Без привычной загруженности паршиво, совсем нечем себя занять даже в единственный выходной. Да еще и фотографии эти идиотские. И девчонка словно над душой стоит со своим вопросом. Кацуки стряхивает воду с телефона, и тот внезапно разрывается трелью — звонят с незнакомого номера. Пару секунд он изучает надпись и все-таки снимает трубку, ничего не говоря. Человек по ту сторону тоже молчит, слышно только его дыхание. Кацуки это быстро надоедает, и он почти ласково произносит: — Если ты какой-нибудь блядский сталкер и продолжишь мне звонить, я тебя найду и развешу твои кишки на деревьях, как праздничные украшения. Он уже собирается сбросить звонок, как в трубке кашляют, плохо скрывая нервный смешок: «Погоди, не вешай трубку! Прости, Каччан, это… это я. Сначала подумал, что ошибся». Кацуки скептически рассматривает асфальт под ногами. «Я», ага. Он с радостью сделал бы вид, что нихрена не узнал и вообще не понимает, кто такой загадочный «я», но, к сожалению, этот голос он узнал бы из тысячи. К тому же, сегодня ему уже приходилось его слышать. — С чего ты решил, что я вообще захочу с тобой разговаривать? В ответ из динамика раздается тихое хмыканье, и у Кацуки внутри все скручивает от поднимающейся волны жаркой ярости — ублюдок опять смеется над ним. Он заводится с пол-оборота, но трубку не вешает, хотя и признается себе, что стоило бы сразу. Не стоило бы и брать, если честно. «Я… я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке, — говорит Деку. — Ты не заболел? Мне показалось сегодня, что ты какой-то не такой. Другой. Не как обычно, да. Потерянный, наверное, вот я и…» Деку сопит, явно пытаясь подобрать слова. Кацуки молчит целую минуту, провожая взглядом проезжающие по дороге машины. До вечера еще далеко, но пасмурная погода все окрашивает в темные серые тона, и кажется, что уже почти ночь. — И ты опять решил, что это твое собачье дело? — выдыхает он. Получается тихо и зло. «Я беспокоюсь». — По-твоему, меня должно это волновать? Деку горестно вздыхает, и Кацуки почти готов швырнуть телефон в ближайшую мусорку. Почти. «Не должно. Я просто хочу узнать. Что-то случилось?» — интонации Деку меняются на напористые, он больше не сбивается, и голос звучит тверже — так, наверное, разговаривают с непослушными детьми. Кацуки весь подбирается. Чувствует, как волосы на загривке встают дыбом, и резко отвечает: — Просто отъебись от меня уже, какого хрена тебе все время надо? «Почему мы никогда не можем просто нормально поговорить? Я думал, мы уже давно все выяснили…» — Мне насрать, что ты там думал. Я кладу трубку. «Да подожди ты, Каччан! — восклицает Деку. — Давай…» Кацуки нажимает на сброс и не слышит окончания фразы, нервно вскакивая на ноги. Пинает, проходя мимо, металлический опорный столб остановки. Как же бесит! Чертов самоотверженный идиот! И ведь упорно терпит, вежливо разговаривает, продолжает лезть. Лучше бы о себе заботился и думал своей кудрявой башкой почаще, прежде чем унижаться перед ним, ввязываться в одиночку в драку против шестерых или получать почти смертельные ранения. Придурок. Так было всегда — Деку готов жертвовать собой и поступаться своим благополучием ради других, даже если эта жертва не имеет для него совершенно никакого смысла. Бесполезная. Прямо как он сам когда-то. Кацуки и так понимает, что несет какую-то чушь: о том, что хочет понять, почему Всемогущий выбрал его, Деку, а не кого-то другого, о том, что оказался позади. На самом деле ему совсем не нужен ответ — он и так знает. Или думает, что знает. Кацуки кричит — раненое самолюбие, все его существо, каждая клетка, каждое нервное окончание, — и, наконец, выплескивает это единственный известным ему способом — кулаками. Он вопит о своей боли, яростно скалясь и осыпая ударами того, кто является квинтэссенцией, чертовой причиной всего. Ему хочется. Ему нужно, чтобы Деку услышал. Чтобы узнал, почувствовал тоже: Кацуки уже не может в одиночку выносить груз свалившихся на него вины и неудач, и Деку единственный, кто способен его понять. Единственный, кому Кацуки готов рассказать. Всю жизнь он только и делал, что старался во всем быть первым. Лучшим. Оставлял всех позади, всех — но не упертого задрота, вечно дышащего ему в затылок и какого-то хрена со временем ставшего таким важным. Кацуки мог сколько угодно тайно бояться его роста, но ему всегда удавалось удерживать вершину первенства, быть сильнее, лучше. И вот он, исход: теперь тот получает свою геройскую лицензию, а Кацуки — нет. Все последнее время у него ничего не выходит — он только и делает, что падает, и падает, и падает, спотыкаясь обо всякие блядские невыносимые причины и теряя по капле уверенность в своих силах, которая всегда держала его лучше любой мотивации, а проклятый ублюдок вырывается вперед и смеется над ним, словно всегда знал, что однажды так и будет! Кацуки отрывисто выкрикивает все, что думает, все, что приходит в голову, и на веснушчатом лице медленно проступает удивление: — Ты думал… что я такой? И Деку продолжает — его словно прорывает, он все говорит и говорит, распрямляясь во весь рост, о том, что у него на самом деле ничего не было. Что Кацуки всегда был его самым близким вдохновителем, что он всегда хотел догнать его, сравняться. На улице ночь, и без освещения видимость совсем плохая, но Кацуки все равно замечает, как на лице напротив снова появляется тот самый взгляд, как в детстве — упертый, несгибаемый, как чертов камень. Деку нападает, и Кацуки знает, что тот солгал как минимум в одном: у него всегда было это — жуткое несокрушимое нечто, сидящее внутри и пугающее своей мощью. Заставляющее не сдаваться, терпеть любую боль и ломать все преграды, встающие на пути. И это стоит всего. — Теперь я, наконец, сравнялся с тобой! — кричит Деку, замахиваясь и резко ускоряясь. Это не важно, думает Кацуки, принимая удар. Все не важно — ни что он там думает, ни что он делает. Кацуки не позволит ему быть равным, ни за что не признает. Потому что понимает — если уступит, подвинется, позволив встать с собой на одну ступень, то Деку просто пройдет дальше, оставив его позади. Заставит его проиграть. Они яростно выбивают друг из друга всю накопившуюся боль — злобно, почти насмерть, не задумываясь о том, чем все это может кончиться. Кажется, Кацуки так сильно хочет победить, что не видит ничего вокруг, все размазывается в единую цветастую ленту, и он вдруг ощущает это, понимает: он уже относится к Деку, как к равному. Воспринимает всерьез, сражается в полную силу. Теперь все по-настоящему — тот стал его соперником. Заставил себя принять. Несмотря на все старания и тренировки Деку, Кацуки все равно побеждает — с тяжелым усилием, вложив всю силу в последний удар, но побеждает. Вокруг дымно и пыльно, он почти сидит на Деку сверху, в оставленной взрывом выбоине и, прижав его к земле, пытается отдышаться. Противно скатываясь холодным потом по позвоночнику, накрывает липкий страх — что-то неправильно. Что-то не так, и Кацуки не может понять, что — ведь он победил, снова доказал, что он лучше, как и всегда, какого хрена? Почему внутри нет привычного удовлетворения от победы, пусто — словно вместе с болью, злостью и чувством вины он вылил из себя все остальное, не оставив ничего? — Я победил, — произносит на выдохе. Похоже на самовнушение, и Кацуки кривится. Все лицо ощущается одной большой ссадиной, но практически не болит — наверняка заболит потом, когда схлынет адреналин. — Сила Всемогущего… Даже с этой силой… Даже сделав ее своей… ты все равно проигрываешь мне. «Такого не может быть», — мелькает в голове. Он замирает — догадка медленно и неумолимо отравляет разум, и он всматривается в зеленые глаза, ища такие важные сейчас доказательства. Сильнее надавливает на веснушчатое лицо и разворачивает к себе: — Давай. Почему ты проиграл? — голос звучит хрипло и отчаянно, почти истерично, в другой раз Кацуки врезал бы сам себе за такой вопрос, но не сейчас. На секунду, на жалкое мгновение перед тем, как полностью закрыть глаза, сморщившись от боли, Деку смотрит на него, и Кацуки успевает прочесть в его взгляде ответ. Всемогущий останавливает их своим появлением, но уже поздно. Кацуки снова терпит поражение. В этот раз проклятый задрот окончательно обходит его. Обставляет по всем фронтам, опять оставив в дураках. Деку проигрывает в драке, но не из-за того, что Кацуки сильный и превосходит его, а потому что знает: это — то, что Кацуки сейчас очень нужно. И позволяет победить, снова жертвуя собой. Несмотря на все, что между ними происходило все эти годы, несмотря на то, что вообще не хотел драться, несмотря ни на что, ни на одну из весомых причин, которые могли бы заставить его вбить Кацуки в стену, уничтожив всю его гордость одним ударом, и раз и навсегда доказать, кто из них сильнее. Он проигрывает. Ради него. Это и есть пугающая внутренняя сила Деку, его основной стержень — он готов на все, чтобы помочь другим. Чтобы спасти. Поэтому он всегда будет впереди, всегда будет прав — нет ничего важнее такой цели, ради которой он пойдет до самого конца. Нет ничего сильнее самопожертвования. И никакая, даже самая великая физическая сила, не сравнится с этим. Потому что он — герой. Кацуки осознает это, слушая, как Всемогущий говорит, что им надо учиться друг у друга, и у него внутри все переворачивается. Такое уже было однажды. Он с самого детства знал, знал и боялся, что однажды его мир сломается из-за этого человека, и теперь он рушится, разваливаясь на глазах. Потому что Кацуки ясно видит, чего ему не хватало все это время — для того, чтобы стать настоящим героем. Не хватает и сейчас. Кацуки стоит на обломках своего мира, оглядываясь, и понимает, что это всего лишь большая скорлупа. Теперь он снова что-то может. Может расти дальше.

***

Когда Кацуки поворачивает за угол и издалека замечает у своего дома высокую фигуру, то в сумерках даже не сразу обращает внимание. Какой-то парень стоит у входа с пакетом в руках под вновь начавшим моросить дождем, небрежно накинув на голову объемный капюшон длинной куртки, и рассматривает окна, задрав голову. «Опять курьер», — думает Кацуки, доставая ключи и проходя так близко, что почти задевает его плечом. — Каччан? Кацуки надеется, что ему послышалось, и даже не останавливается. Он что, проклят? — Каччан, постой, — Деку подходит и равняется с ним, двигаясь вместе в сторону двери. — Отвали. — Да остановись же ты! Деку хватает его за руку выше локтя, и Кацуки безуспешно дергается, сжимая зубы. Опускает голову — у него уже нет сил, все пространство вокруг, весь мир снаружи и внутри занимает чертов задрот, словно бесконечно растущая опухоль. Неостановимый вирус. Его так много, что Кацуки уже очень давно не может свободно вдохнуть — даже заполняющий легкие воздух отравлен проклятым Деку. Он влияет на каждое действие, на каждое решение изнутри его собственной головы — подталкивая, ломая. Делая лучше, заставляя расти и бесконечно стремиться к чему-то недосягаемому. Деку, который настолько важен, что Кацуки никогда ему об этом не скажет. Не позволит узнать. Он устало прикрывает глаза и вздыхает, понимая, что в этот раз упертый придурок докопался всерьез. — Что надо? — Вообще, я принес тебе лекарства — вдруг ты все-таки заболел, тут всякое… — Деку демонстративно шуршит пакетом, почти насильно впихивая ему в руки. — Но, если честно, мне очень интересно, что случилось, и зачем тебе адрес той девочки. Он запинается и неловко мнется, продолжая: — Ты ведь не навредить ей хочешь, правда? Просто это так необычно для тебя, я же… — Деку быстро прикусывает язык, не закончив фразу, и Кацуки невольно кидает на него заинтересованный взгляд. «Я же»? — Что? Деку мучительно краснеет, резко заинтересовавшись темным пасмурным небом. Вздыхает. Недовольно взмахивает руками и отвечает, начиная быстро тараторить: — «Я же» идиот, блин. Просто… как бы сказать… знаю? Слежу? Ты не подумай, я ничего такого, ну, жуткого не имею в виду, просто мне интересно, как твои дела, а ты никогда не отвечаешь, вот я и узнаю, так что… Мне известно, вот. Что ты впервые запросил такую информацию. Не просто так же Сузуки-сан не хотел тебе ее высылать. Кацуки рассматривает пунцового дерганого Деку и почему-то не испытывает привычного раздражения. Наоборот — мокрая толстовка вдруг перестает казаться такой отвратительно холодной, а на улице словно немного теплеет, пока они стоят под навесом. Хотя Кацуки уверен, что температура не изменилась. Он подцепляет носком своего кеда мелкий камушек и почти спокойно отвечает: — «Частая практика», разве нет? Деку бросает на него быстрый взгляд. — Не для тебя. — Если я скажу, что это из-за того, что я должен ответить ей на один вопрос, ты отвалишь? На лице Деку проступает удивление — брови ползут вверх, зеленые глаза широко распахиваются, рот принимает форму буквы «о». Кацуки непроизвольно хмыкает — ну и нелепая рожа. — А? Вопрос? Боже, Каччан, я подумал, она тебе что-то сделала или сказала… — Деку выдыхает с облегчением и смущенно улыбается, прикрывая глаза рукой. — Я рад, что ошибся. Что за вопрос, ты мне не скажешь, конечно, но это же замечательно, что ты захотел ей помочь. — Чего? С хрена ли мне ей помогать? — удивляется Кацуки. — Ну, ответить на вопрос — тоже своего рода помощь. Мне вот сейчас сразу стало легче. Деку поднимает взгляд, сверкая глазами. Под навесом включается фонарь, и Кацуки замечает, что дождь усилился до ливня. Деку оборачивается, ежится и печально произносит, смотря на стену воды за границей крыши:  — Ладно, я пойду, и так тебя задержал. Прости. Кацуки вспоминает пустую тихую квартиру. Открывает дверь и бросает через плечо, не успевая передумать: — Заходи. Он буквально спиной чувствует шокированный взгляд и недовольно продолжает: — Чего вылупился? Дождь переждешь и пойдешь, куда тебе там надо. — Точно можно? — растерянно бурчит Деку. — Спасибо… Кацуки не отвечает, поднимаясь по лестнице и открывая дверь. Ему не нужно оборачиваться, чтобы понять, что за ним следуют — тихие шаги и нервное дыхание за спиной говорят сами за себя. Кажется, будто кто-то нажал на невидимый переключатель в его голове — он настолько ничего не чувствует, что если бы к нему сейчас подключили кардиомонитор, тот наверняка показал бы совершенно ровную линию. В квартире неприятно темно. Кацуки скидывает кеды и сразу включает свет на кухне. Стягивает влажную толстовку через голову, скидывая ее на стул и оставаясь в одной майке — все равно слишком тепло. Наливает воды в чайник и бросает взгляд в коридор, где неловко вертится Деку, беспомощно ищущий, куда деть мокрую куртку. — Крючок сверху и слева, — подсказывает Кацуки. — А… — многозначительно откликается тот. — Хорошо… — Чай или кофе хочешь? — М-можно чай, если тебе не сложно, — заикаясь от смущения, отвечает Деку. Кацуки достает две чашки и быстро заваривает чай, наливая воду из вскипевшего чайника. Дождь на улице усиливается еще, и время тянется медленно, словно сироп, отмеряя минуты густыми каплями. Судя по звукам, Деку заглядывает в ванную, а затем почти на цыпочках входит на кухню, осторожно присаживаясь на свободный стул. Поставив перед ним чашку, Кацуки встает рядом с окном, прислоняясь плечом к стене. Молчание затягивается, но ни один из них не спешит начать разговор, и он чувствует себя на удивление умиротворенно. Крепче обхватывает горячую емкость руками и наблюдает за ползущими по ту сторону стекла прозрачными каплями. Тишину разбивает глухой шум ливня и поскрипывание стула, когда Деку тянется за своим чаем. Кажется, проходит вечность, прежде чем тот решается заговорить: — Так ты… не расскажешь, что за вопрос? — Нет. — Это что-то личное, не связанное с героями? — Деку, заткнись, или я тебя вышвырну, — совершенно спокойно отвечает Кацуки. — Прости, мне просто любопытно. Он замолкает. Кацуки оборачивается, рассматривая его через плечо. На Деку все та же футболка, и на глаза снова попадается шрам. — Откуда это? — он неопределенно кивает головой в его сторону, и Деку недоуменно хмурится. — Футболка? — Да, блять, футболка, хочу такую же, — язвительно произносит Кацуки. — Шрам. — А-а-а, это… — тянет Деку понимающе. — Неудачно напоролся на арматуру во время патрулирования, когда доставал мальчика, провалившегося в подвал строящегося здания. Очень торопился, было темно, и я по глупости… — Чуть не сдох, — заканчивает за него Кацуки. — Ну, мне повезло. Рядом были медики, но шрам все равно остался. Я поранился, когда залезал, много времени и крови потерял, пока вытаскивал, поэтому вот. — Деку виновато вздыхает, отводя взгляд — слишком буднично, словно ему уже не раз приходилось оправдываться за это перед кем-то. Что и не удивительно: наверняка хватает людей, которые за него беспокоятся. Кацуки снова отворачивается к окну, вяло размышляя о том, каким идиотом надо быть, чтобы с такой раной продолжить спуск вместо того, чтобы вылезти обратно и обратиться за помощью. Проклятый задрот никогда не меняется. — Я слышал, что ты теперь чаще участвуешь в операциях по спасению. Это правда? Почему? — продолжает тот. «Потому что до сих пор не стал лучше настолько, чтобы обойти тебя», — проносится в голове у Кацуки, но вслух он только рычит: — Пей. Свой. Чертов. Чай. И не задавай тупые вопросы. — Ладно-ладно, — хмыкает Деку и отпивает из кружки, разглядывая его. Из-за кухонной лампочки его глаза кажутся совсем темными. — Знаешь, Каччан… Спасибо. — За что еще? — недоуменно хмурится Кацуки. — За чай, — хитро улыбается тот. — За то, что до сих пор стараешься, не сдаешься и заставляешь не сдаваться меня. Если бы тебя не было — я бы не стал тем, кто я есть сейчас. Он вдыхает, словно перед прыжком в воду, и тихо выпаливает последнее: — И за то, что веришь в меня. Кацуки словно просыпается и разворачивается так резко, что чуть не проливает остатки чая. — Что за хрень ты несешь? Деку бросает быстрый взгляд за окно и вскакивает, отступая в коридор. Нервно бубнит, срывая куртку с крючка и втискиваясь в очередные красные кроссовки: — Ладно, я пойду, поздно уже, да и дождь почти закончился. Кацуки готов отвесить ему напутственного пинка, но не успевает — дверь почти закрывается, и он не видит его лица, когда Деку вдруг тихо серьезно добавляет: — Я видел ту конференцию. Ты веришь, для меня это очень важно. Спасибо. Щелкает замок, и Кацуки слышит удаляющийся по лестнице топот. Хлопает нижняя дверь, и он остается один. Он сжимает кулаки и чувствует, как начинают мучительно гореть уши и щеки. Это буквально подрывает — Кацуки забегает в ванную, с размаху распахивая дверь так сильно, что та ударяется об стену, и подставляет голову под кран, выкручивая на максимум ледяную воду. «Идиот. Придурок. Кусок говна. Чертов ублюдок. Ненавижу-ненавижу-ненавижу, зачем только впустил, знал же, что с ним по-нормальному не бывает, что будет хуже, блять. Блять. Блять…» Он стоит так до тех пор, пока лицо не начинает неметь, после чего идет на кухню, выливает недопитый чай из оставшейся на столе кружки и яростно надраивает ее до тех пор, пока с нее не начинает слезать глазурь. Уже два часа длится унылая конференция, на которой героев морально раздевают до белья, в очередной раз пытаясь вызнать все нелепые подробности их жизни, и Кацуки задолбался настолько, что уже готов позорно сбежать от насевших на него репортеров. Он мало на что отвечает и вообще старается говорить только по делу, не затрагивая тему личной жизни, но они все равно настойчиво лезут: «А у вас есть девушка?», «А правда ли, что в геройском сообществе вас боятся?», «А где вы живете и чем увлекаетесь?» Он слышал все это сотню раз. Эти вопросы никак не относятся к профессиональной деятельности и бесят до крайности. Кацуки сидит за длинным столом, откинувшись на неудобный раскладной стул, и рассматривает собравшихся людей с плохо скрываемым презрением. В наушнике на левом ухе висит его агент, тихо умоляющий потерпеть и быть повежливее, чтобы не портить репутацию, и Кацуки терпит, сжав зубы. Осталось совсем немного. Когда они почти заканчивают, какая-то особенно бойкая репортерша прорывается к столу и, дерзко заглядывая Кацуки прямо в глаза, с вызовом спрашивает: — Мы выяснили, что вы в средней школе издевались над нынешним героем номер один. Это правда? Микрофон болтается перед лицом. Кацуки морщится — этот вопрос он ненавидит больше всего, и отвечать на него ему вроде как не рекомендуется. Но эта репортерша уже его бесит, а врать ему надоело, поэтому он рявкает: — Правда. На секунду воцаряется тишина — он впервые открыто это признает. Глаза репортерши алчно загораются, она взбудоражено указывает оператору с камерой, чтобы не упустил ни одной детали, ни одного слова и жеста. — Тогда почему вы до сих пор не извинились? Разве вам этого не хочется? Может, сейчас самое время? Кацуки долгим взглядом изучает ее и замерших на месте людей вокруг, после чего тихо выдыхает, как-то резко решив, что с него хватит. — Если вы считаете, что он — жертва, — мрачно говорит он, поднимаясь и направляясь к выходу, — и что ему когда-либо были нужны мои извинения, то вы нихрена не понимаете. Он же, вроде, всеобщий любимец? Так хватит уже его недооценивать. Кацуки мечется по квартире, не зная, куда себя деть, и рыча проклятия вполголоса. На улице уже совсем темно и, судя по расписанию в телефоне, завтра у него, наконец, снова куча дел, которые позволят не думать так много обо всякой раздражающей бесполезной херне. На столе в комнате валяется мятая бумажка, и он цепляет ее, чтобы выбросить. Это оказывается их с Деку фотография, которую он поднял, когда убирался утром. Кацуки присаживается на край кровати и разглаживает изображение пальцами. Наверное, давно пора смириться, что задрот окружил его со всех сторон и не планирует отпускать из своих цепких невидимых щупалец. Хотя, может, Кацуки это только кажется. Сейчас, спустя годы, он понимает — не без внутреннего протеста, но понимает: именно Деку и его вызов с самого детства были тем, что заставляло его становиться сильнее. Тем, что толкало его вверх, болезненно жаля гордость. Без него Кацуки, возможно, так и остался бы на той ступеньке, где ему казалось, что только он в этом мире бывает прав. И кто знает, чем бы это в итоге закончилось. Впервые в жизни Кацуки осознает, что благодарен тому факту, что он не знает мира без чертового Мидории Изуку. Теперь у него есть ответ. Он порывисто цепляет из ящика карандаш и быстро царапает что-то на обратной стороне фотографии, попутно ища в телефоне нужный адрес, после чего копается в брошенном на одеяло пакете с сувенирами и достает оттуда подарки от продавца. Невесело хмыкает, рассматривая содержимое зеленой коробки. Видимо, он все-таки немного проклят.

***

Стоит прекрасная погода, светит солнце, и друзья постоянно зовут ее гулять, но Касуми упорно сидит дома и отказывается. Который день подряд она торчит перед компьютером, со всей серьезностью просматривая видео с героями — ей решительно непонятно, что заставляет их совершать все эти поступки. Непонятно, зачем они продолжают раз за разом ранить себя, осознанно лезть в огонь и под завалы, во все те страшные места, в которые она сама ни за что не полезла бы, и сражаться с теми, кто пугает Касуми до дрожи в коленях. Снова и снова. Да еще и тот герой сказал, что это и правда так страшно и больно, как кажется на первый взгляд. Зачем? Зачем, зачем, зачем? Никто не может ей ответить, никто не старается объяснить. «Потому что они герои. Ты еще маленькая, — отмахиваются взрослые. — Потом поймешь». Но она не хочет потом, она хочет сейчас, и никак не может во всем этом разобраться. Не могут же взрослые люди — герои — быть такими глупыми? А если могут, то почему все так ими восхищаются? Внизу хлопает входная дверь — наверное, мама вернулась из магазина. Касуми спускается к ней и замечает, что со стола начинает соскальзывать только что пристроенный пакет с продуктами. Она сосредотачивается, зажмуриваясь, и все предметы в комнате, включая пакет, разом взлетают со своих мест, зависая в метре над поверхностью. Она тихо цыкает — опять переборщила. — Касуми! Поставь меня на место! — кричит мама из-за поворота, и Касуми пытается медленно и аккуратно, как ее учили, отпустить причуду. Получается не очень — все с оглушительным грохотом падает, она испуганно дергается — да как вообще можно нормально это контролировать, еще и сражаться со злодеями?! Хотя, сражаться как раз можно — судя по недовольному восклицанию мамы, которое Касуми старается не запоминать, приземляться после применения ее причуды не очень приятно. Она выглядывает из-за угла, оценивая масштаб разрушений, и робко произносит: — Извини. Я не хотела. — Уй… ничего, — ворчит мама. — Тебе там посылка пришла, вроде как от героя. Посмотри на столе. Касуми хватает пакет и быстро поднимается наверх — ей еще никто никогда ничего не отправлял, и она не знает, чего ждать. Срывает упаковку. На коробке наклеен стикер, на котором изображено оружие — она не знает его названия, но ей кажется, что недавно что-то такое она уже видела. Внутри оказывается еще одна коробка и две бумажки — одна оказывается фотографией, на другой что-то написано, но Касуми пока не очень хорошо читает и решает оставить ее на потом. В длинной зеленой коробке лежит мягкая игрушка: похожий на кролика мальчик, одетый в зеленый костюм. Касуми его знает — так выглядит герой номер один, Деку, его все знают. Интересно, зачем он здесь? Вживую она его ни разу не встречала. Отложив игрушку в сторону, она достает остальное. Фотография сильно измята, Касуми рассматривает ее с интересом. На ней изображены два мальчика — наверное, ее возраста. Оба плачут, а светленький кажется смутно знакомым. Он весь в ссадинах, и у него очень серьезное, даже недовольное выражение лица. Он тянет за руку другого, кудрявого и темненького, помогая подняться. Касуми думает, что это очень мило — светловолосый похож на типичного хулигана, а хулиганы, по ее мнению, обычно никому не помогают. Она сама с такими сталкивалась не раз — все они ужасные и очень противные. Злобные. Больше на фото ничего нет, и она переворачивает ее, пытаясь разобрать карандашные каракули. На изнанке написано только одно слово. Она морщит лоб, пытаясь прочитать: — Пэ… При… Причина? Касуми непонимающе вертит снимок в руках — причина? Причина чего? Снова рассматривает коробку, пытаясь найти ответы, внимательнее приглядывается к стикеру и припоминает — точно такие же штуки были на руках у героя, который спасал их с мамой из того центра. Она подходила к нему после. Значит, это он прислал? Это его ответ? — Ну и какая же это причина? — хмурится Касуми. Теперь все еще больше запутывается. Это что, какая-то загадка? Если светловолосый на фотографии — тот герой, то… что? Как может другой человек быть причиной постоянно хотеть делать себе больно? Даже если ты с ним очень дружишь. Касуми задумывается. Вот она бы ради Шизу из соседнего дома не пошла на такое, хоть они и дружат. А вот маму и папу она любит — ради них постаралась бы, даже если бы было очень страшно. Значит, причина — те, кого ты любишь? Но их ведь можно спрятать и защищать, совершенно не обязательно для этого помогать всем. Она хватает записку и пытается прочесть. Долго вертит ее, но буквы никак не складываются в слова, и Касуми снова спускается вниз, прося маму о помощи. Та зачитывает вслух: — «Этот…», тут что-то зачеркнуто, не могу разобрать, что написано, «…человек изменил все. Он — моя главная причина». — Это все? — спрашивает Касуми. — Да. Так странно, мальчишки какие-то… Ты понимаешь, о чем это? — Не очень. Она задумчиво забирает бумажки и поднимается наверх, складывая присланное обратно в коробку и напряженно рассматривая. Игрушка, фотография, записка — наверняка все связано, но она не понимает, как. Ничего не выходит, и Касуми принимает решение: прячет посылку под кровать, предварительно подписав. Очень важно не забыть о ней. Наверное, пока еще действительно не время, все это кажется таким сложным. Пусть подождет, пока она вырастет и сможет сама во всем разобраться. Ведь теперь у нее даже есть подсказка.

***

Касуми спускается вниз, бодро топая по ступенькам, и возится в коридоре, обуваясь и напевая себе под нос прилипчивую мелодию из геройской заставки. Мама удивленно интересуется из кухни: — Ты куда? — Гулять, — легкомысленно отвечает Касуми. — Все в порядке? — Да. — А как же герои? Больше не интересно? — усмехается мама, выходя к ней и вытирая руки полотенцем. Касуми вздыхает и отвечает, открывая дверь и выходя на улицу: — Я думала, что легко все пойму, — улыбается она. — Но придется подождать. Кажется, я для этого еще просто слишком маленькая.