На дне

Билл Денбро жил воспоминаниями. Воспоминаниями, в которые жёстко врезалась реальность. Теперь он не мог жить так, как раньше. Ничего не будет так, как раньше, Денбро знал наверняка, ведь Джорджи пропал без вести, и полицейские не спешили искать его, да и волонтерская группа не была собрана. «Что не так с этим городом, черт возьми?» — каждый раз спрашивал он себя, но не находил адекватного ответа. Мальчик лежал в ледяной ванне, прямо в одежде. В её углах цвела зелёная плесень, такая пушистая и забавная, что хотелось рассмеяться в голос, от души, но веселье не чувствовалось, только не сейчас. Голова, по обыкновению, была пуста, как и холодный взгляд, упершийся в бледные лежащие на бортиках ванны руки, а, точнее, запястья Денбро, вдоль которых тянулись глубокие длинные полосы, из которых вязко сочились густые капли темной крови и со звоном, эхом, отдающимся в ушах, падали в воду, разбиваясь о зеркальную поверхность, заставляя ее мягко зарябить. В некоторых местах из запястий вытекали тончайшие ручейки, сливающиеся в один, окрашивали белый гладкий фарфор в удивительный темно-алый цвет и, словно распускающиеся цветы, растворялись в жидкости, окрашивая её в постепенно насыщающийся красный. И ярко контрастировали с багрово-кровавым потухшие, будто стеклянные глаза парня, прожигающие его собственное предплечье, и посиневшие, слегка фиолетовые губы, расслабленно открытые, из которых вырывался прозрачный, пока что горячий пар. Последний год, дававшийся ему очень трудно, он мечтал лишь об одном — чтобы снова начать чувствовать. Хоть что-нибудь. Не так важно, что за ощущение это было бы. Может быть, гнев, или печаль, или ненависть, или даже любовь. Билл никогда не сидел вот так вот, с изрезанными руками, подолгу, он знал предел и боялся смерти. Пожалуй, это было единственным, что он мог понять и осознать. Ещё он, можно сказать, в какой-то степени боялся родителей, что после смерти младшего ребёнка будто сошли с ума. Отец часто избивал и всячески упрекал своего единственного сына, срываясь на нем со всей злобой, а мать, зная о происходящем, молчала, смотрела и ничего не предпринимала, уходя к себе. Юноша не спеша поднялся, не чувствуя холода, и с горькой усмешкой заметил, что кровь попала на мягкий, некогда белый коврик, который сейчас напоминал окровавленную тряпку. Он плавно выдохнул, мысленно приняв тот факт, что вечером ему достанется от Зака Денбро за испорченную вещь и надо подготовиться к этому, собрав бинты, вату и дезинфицирующие средства. Билли подошёл к маленькому зеркалу, висящему над раковиной. Открыв зеркальную дверцу, он вытащил нужные приспособления и мазь, которую использовал теперь очень часто, чтобы хоть как-то убрать синяки и ссадины, оставленные разъярённым родителем. Тюбик вязкой массы оказался абсолютно пустым и бесполезным, поэтому был брошен в серую алюминиевую раковину, как любой ненужный мусор. Бинтов оставалось по минимуму, зато из дальнего угла выглядывали старые белые пластыри, что было только на руку юноше. Он только начал вытаскивать все спасительные средства, складывая их в карманы промокших насквозь шорт, как услышал, что открылась входная дверь, и чьи-то шаги, приближающиеся к нему, создавали тяжело грохотали на ступеньках лестницы. Билл притаился, замер, практически ощущая предстоящие мучения и параллельно улавливая желание отца зверствовать и издеваться. Неудачный рабочий день? Возможно. Мальчик никогда не задавался вопросом, почему родной человек делает с ним это, ему было откровенно плевать. Душевную боль нельзя ослабить сломанными костями. Он уже сломлен до конца. Тем временем мужчина приблизился к двери, кажется, в спальню Билли, но какая разница? На улице был разгар лета, и тысячи учеников могли наконец-то забыть об учебе на три долгих месяца. Хотя, впрочем, от «лета» осталось только название — на улице все еще было прохладно, несмотря на то, что уже давно наступил июль. За окном — едва полдень, а в это время парень обычно коротал время у друзей, так что шаги застучали по паркету в сторону общей с женой комнаты, но и Сары не должно было быть сейчас дома: в дождливые дни она любила гулять без зонта и дождевика вдоль дороги, недалеко от той канавы, где бегал Джорджи, пуская кораблики, и любоваться пейзажем, пока соседи, перешептываясь и обсуждая, смотрели на неё из окон, как на сумасшедшую. Шёл сильный ливень, и, кажется, даже не думал останавливаться. Денбро-старший спустился вниз, явно в спешке, и вскоре послышались голоса — его и чей-то еще, низкий… Мужской. Он привёл в дом мужчину. И Билл бы многое отдал, чтобы забыть о двух стонущих голосах, двух трахающихся мужчинах, один из которых являлся его родным отцом, и о том, что если его раскроют, если узнают, что он дома, то его убьют со стопроцентной вероятностью. Мальчик оперся о стену спиной и медленно сполз по ней вниз, согнув и обняв колени. Полностью опустошенный, он закрыл лицо ладонями, потерев указательными и средними пальцами сомкнутые веки. Скрип кровати слышался даже здесь, в ванной, где сидел юноша. Денбро был ничуть не удивлён: он давно заметил намеки на нетрадиционную сексуальную ориентацию отца, хотя не был уверен. Все догадки подтвердились. Пока мужчины занимались сексом, Денбро был обязан выйти из своего убежища, успеть спрятаться в своей комнате, иначе после выполнения своих дел отец застанет его врасплох, зайдя принять душ. Не очень-то хотелось получить раньше шести вечера — тогда, когда Билл обычно возвращался домой. Однако сегодня что-то было не так. Что-то пошло не так. Зеркало завизжало, отъезжая в сторону, а медикаменты упали в раковину, ударившись о неё. Звук приземлившихся перевязочных материалов не был громким, но следом свалившиеся стеклянные баночки с этанолом и слабой борной кислотой выдали нахождение парня в доме. Мгновенно стало тихо и темно, а воздух наполнился запахом спирта. «Черт», — пронеслось в голове Билла, который инстинктивно сжался в маленький комок. Минута, и Зак, наспех одетый в широкие брюки и мятую рубашку, резко распахнул дверь. Дерево с силой ударило по руке мальчика, сидящего прямо за ней. Но это было ничем по сравнению со следующим: мужчина мрачно осмотрел помещение и, заметив своего сына, понёсся в его сторону, сжав руки, на которых вздулись темные вены, в кулаки, ударяя раз за разом, сильнее и сильнее. Билл почувствовал, что жив: боль мгновенно разнеслась по всему телу, расслабляя мышцы и лишая способности двигаться, мысли были словно выбиты из головы, слух почти пропал — грозный голос разъярённого родителя звучал словно издалека, его заглушало надоедливое жужжание в ушах. Но он был рад. Рад, что может чувствовать хотя бы это. — Мелкий ублюдок! Что ты здесь забыл в двенадцать часов дня?! Сука! — следующий удар пришёлся на скулу. — Урод! Тупица! Сдохни, мразь!.. Юноша упал, свернувшись калачиком и прикрывая голову ладонями, и сжал зубы, сопротивляясь поглощающему чувству. Его били ногами. Острые ступни тяжело опускались на спину и рёбра, будто впиваясь в кожу, и кости подозрительно хрустели, словно ломающиеся от ветра ветки, и ныли. Еще несколько ударов, и Денбро-старший успокоился и отошёл, не говоря ни слова и тяжело вбирая воздух. Его ребёнок лежал неподвижно пару минут, а затем раздвинул пальцы, заплывшими от ударов глазами глядя на Зака. Зрачки никак не реагировали на свет, было тяжело привыкнуть к яркому освещению и найти среди белого тумана, застилавшего взор, сердитого по непонятным причинам мужчину. Приложив немалые усилия, он поднялся, оперевшись на локти и оглядываясь, как вдруг в глаз прилетел носок туфли, вдавив его в глазницу. Все будто исчезло на фоне ноющей, ужасной боли. Билл закричал. Пронзительно. Остро. Терпеть такое было нереально. Он сморщился, зажмурился, хватаясь за окровавленное веко. По щеке и виску потекли две обжигающие дорожки, образуя увеличивающуюся лужицу под головой, и он осмелился посмотреть вперёд. Смутно была видна правая часть картинки. Слева — темнота. Один глаз не реагировал на попытки проецировать в голове происходящее, и парень до последнего надеялся, что он просто не открывается, что он по-прежнему цел и невредим, возможно, только покраснел. Мальчик собрал густую жидкость с кафеля дрожащими пальцами и поднёс их, чтобы рассмотреть. Вместо вопля раздался сухой хрип, вырвавший из легких последний воздух. Ещё чуть-чуть, и он бы задохнулся от отчаяния, охватившего весь рассудок — с кончиков безымянного и среднего спускалась прозрачно-розовая субстанция, а, потрогав продавленный глаз, Денбро был шокирован окончательно: казалось, что за тонкой кожей века ничего не было, за исключением оболочки глазного яблока, которая свернулась внутри, будто лопнувший целлофановый пакетик. Новый удар не заставил себя долго ждать. Обувь жёстко стукнула по раскрывшемуся рту, и голова отскочила назад, хрустя шеей. Губы сразу же сомкнулись, Билл закашлялся, чувствуя, что высушенная глотка наполняется кровью, и пошарил языком во рту. Резец, тот, что на верхней челюсти, был словно выдернут медицинскими щипцами: выплюнув, он увидел свой белый, заляпанный бордовыми разводами зуб, от которого тянулся неразделённый корень с прилепленными к нему кусками десны, похожими на разорванный крашеный пенопласт. Другой с нижнего ряда пострадал куда меньше — его часть откололась и острым концом впивалась в щеку, потерянная где-то за ней. Ноющая боль за губами не могла сравниться с болью в глазу. Парню оставалось лишь сдавленно мычать и раз за разом проливать несдерживающиеся жгучие слезы, попадающие на открытые раны. Он выл и униженно закрывал лицо ладонями не в силах что-либо видеть или слышать. Отец схватил сына за шиворот футболки, поднимая его с успевшего нагреться пола, и выкинул из ванной, пиная его ногами по спине. — Поднимайся. Живо! — лицо Зака выражало отвращение и негодование; из комнаты родителей послышались влажные шаги босых ног и встревоженные реплики, на которые обратили внимание оба Денбро. — Что такое, дорогой? Кто это? Ты же говорил, что у тебя умерла вся семья… — в дверях появился бледный молодой человек, и его внешность была будто не к месту в этой грязной, залитой кровью ванной: светлые кудри струились по молочным плечам, усыпанным родинками, ярко-зеленые ясные глаза, обрамленные длинными негустыми ресницами, наивно и глупо следили за перепалкой между родственниками. Парень был сказочно красив и похож на высокую стройную девушку, однако губы были разбиты в кровь, а узкий нос — слегка смещён влево. — Я не могу вернуться домой, ты же знаешь, — длинным белым пальцем он указал на рану на лице. — Да, конечно, я помню наш уговор. Все в силе — ты остаёшься у меня навсегда, — Билли искренне удивился и постарался оторвать тяжелую голову от дощатого пола коридора. — П-пап, — слова давались мальчику с трудом, застревая в горле, — а м-мам-ма… Гд-де она? — Как ты смеешь говорить, свинья?! — мужчина быстро опомнился и отчасти успокоился, заметив испуганный взгляд любовника. — Эта тварь сдохла. Вчера вечером её нашли мёртвой у дороги. Проезжающий мимо трейлер с циркачами сбил. Ебаные клоуны снова напились и полезли за руль — уже случалось такое, куда только полиция смотрит. Билл усмехнулся. «Как же иронично слышать такое от тебя», — подумалось ему на последнем вдохе. Юноша спал. Ему снился сон. Точнее, очередное воспоминание. *** Солнечные лучи сочатся сквозь прозрачную штору, ослепляя, заставляя прикрыть глаза ладонями. Билл просыпается от мягкого голоса: — Доброе утро, Билли. Мальчик стоит в дверном проёме и улыбается. Он, как и его старший брат, только что проснулся, хоть и уже стоит на пороге чужой комнаты, держа в руках любимую игрушку — плюшевую зеленую черепаху с коричневым твердым панцирем. — Джорджи, иди с-сюда, — парень сонно приподнимает уголки губ и кивает на кровать, отодвигаясь к краю, чтобы уступить место младшему. Мальчик шмыгает под теплое одеяло, а Билл прикрывает его, прижимая маленькое тельце к себе. Он обвивает руки вокруг талии брата, уткнувшись в ямочку ключицы, вдыхая чудесный аромат топленого молока и шоколадных хлопьев. Джорджи тихо хихикает, обнимая парня за шею и гладя его по темным волосам. — Не надо! Щекотно! — его веселый смех словно заражает, вынуждает тоже захохотать, забыв обо всем на свете. Билл легонько кусает сладкую кожу, нехотя отрывается от неё и смотрит в карие глаза малыша, отмечая про себя то, какие они с ним разные: цвет радужки Билла — голубой, и волосы, в противоположность младшему, — темные, отливающие оттенком рыжего на свету. Мальчик неотрывно смотрит на брата, утопая в его глубоких голубых, словно озеро, глазах, и смешно морщит аккуратный носик, высунув кончик языка, но тут же, словно опомнившись, убирает его. Билл, как и всегда, припадает к детским губам невесомым поцелуем, а Джорджи целует его в ответ сквозь улыбку. Это нормально. Для них, по крайней мере. Можно, пока никто не видит. Ещё можно позволить себе потереться носами, закрыв глаза — мир вокруг лишь отвлекает. Они любят это делать. Они любят друг друга по-настоящему сильно. И от этого на душе Билла Денбро становится действительно тепло и спокойно. Хорошо же, когда у тебя есть кто-то, кто тебе дорог так же, как и собственная жизнь, не правда ли? Вот и сейчас они умиротворенно спят вместе, отложив завтрак. И парню кажется: так и должно быть. Он наслаждается каждым моментом, проведённым с маленьким Джорджи. Почему? Потому что братика больше нет в живых. Надежда найти его пропала в тот момент, когда Денбро узнал о гибели матери, в тот момент, когда он, наконец, повзрослел и принял реальность, принял то, что происходит, увидел пороки и слабости жителей, их равнодушие к большинству детских смертей. Это пугало. Но Билл был частью этого дрянного Дерри, затерявшегося на фоне других городов штата Мэн, и потому также, как и они, медленно становился безразличным и чёрствым. Горящие глубоко в сердце фантазии прошлого быстро погасли, затухли, будто крохотная огненная спичка в открытом океане. Туманный образ Джорджи мигом рассеялся, оставляя после себя горько-сладкое послевкусие. Снова холод и грусть, только вот он к ним уже привык. Юноша очнулся в тёмном, сыром помещении — подвале своего дома. Глаза слиплись из-за запекшейся крови и вытекшей из пустой глазницы жидкости и, кажется, не думали открываться. Из уголка рта тянулась тонкая красная нить, впадающая в багровую лужицу, растекшуюся под головой и пачкающую сальные волосы, застывшие сейчас короткими сосульками. Диафрагма отказывалась работать нормально, и дыхание вырывалось из груди со скрипом, свистом. Билл задыхался. От боли, от несправедливости, от доставшейся ему судьбы. Мерзкое, ползучее ощущение своей ничтожности, незначимости в этом мире легло на слабо бьющееся сердце и толстой коркой накрыло его, словно закрывая от реальности. Тело не шевелилось, игнорируя команды, подаваемые мальчиком. А ему было все равно на это: он понимал, что протянет ещё максимум три часа. От депрессивных мыслей Денбро отвлёк приторный высокий голос, явно принадлежащий мужчине: — Привет, Билли, — за старым стеллажом стояла высокая фигура с выбеленным лицом, одетая в кремовый костюм; парень смог разглядеть здоровым глазом даже выделяющиеся красные помпоны. — Почему ты такой грустный? — Мне оч-чень больно, я не м-могу пош-шевелиться, — на удивление стойко произнёс раненый. — О, правда? Хочешь, чтобы я тебе помог? — В-вы мне уже нич-чем помочь не с-сможете. Похоже, у меня с-сломана рука, — юноша посмотрел на неё и попробовал дотронуться, но побоялся. — Ноет живот, ос-стрые колики в ребре, а глаз… с-сами вид-дите… — Подойди ко мне, Билли. Я знаю, что ты можешь подняться, — незнакомец вышел из-за стеллажа. — Ну же. Расплывчатая картина медленно приобрела очертания, которых было все ещё недостаточно, чтобы рассмотреть собеседника. На белоснежном исчерченном лице алели накрашенные губы, от которых тянулись две линии багрового цвета, пересекающие светящиеся, слегка раскосые голубые глаза. — Кто вы? — парень встревожился и, собрав все силы, заставил себя отползти на несколько сантиметров назад, в противоположную от странного мужчины сторону. — Н-не подходите ко м-мне. — Не бойся меня, не бойся, — певуче раздалось над самым ухом; дыхание обожгло кожу. — Я не причиню тебе вреда. Обещаю, — незнакомец протянул руку. — Х-хорошо, — Билли недоверчиво посмотрел на белую перчатку и прикоснулся своей. — Кто вы? — Я Пеннивайз, Танцующий клоун, теперь мы знакомы, не так ли? — названый клоун потащил Денбро, которому все это было явно неприятно, на себя, садясь на холодный пол и усаживая его на свои колени. — Спусти меня, я уже скоро… — вдруг юноша замолк: до ноздрей дошёл такой знакомый запах молока и шоколадного печенья, дурманящий голову, затмевающий разум. — Что э-т-то? Ты п-пахнешь как м-мой… «Джорджи», — почти вырывается из уст. — Пахну самим собой, Билли. Сладко? Нравится? — Пеннивайз широко улыбался и поглаживал избитого по липким волосам, пристально и без смущения глядя на покрасневшего мальчика. Его рот был сосредоточенно приоткрыт, а руки, невзирая на острую боль, потянулись к грязному вороту клоуна, лицо стремительно приблизилось к чужому, нагримированному, и Билл вовлёк красные губы в долгий, страстный поцелуй, плотно закрыв глаза. Осмелев, он раздвинул их языком, ощущая длинные, плоские и шершавые, как листы картона, зубы, концы которых были кривыми и разными, но всё-таки манили и вынуждали парня тереться о них, наполняя чужой рот своей слюной, смешанной с кровью. Мимолетное счастье озарило его, когда Пеннивайз выпустил длинный, похожий на склизкую змею язык, оплетший его собственный, поглаживающий по двум выступающим венкам, расположенным рядом с напряженной уздечкой. Почувствовав вкус сладкой, словно пробуждающей что-то внутри крови, а вместе с этим и желание насладиться ею сполна, желание обладать этим телом, заключить душу в Мертвые Огни, увидеть ее боль и страдания, клоун жадно вцепился руками, обёрнутыми перчатками, порванными чёрными когтями, в хрупкие плечи, сдавливая до глухого хруста и тихого ойканья. Глаза монстра раскрылись, светя ярким желтым пламенем, и сошлись в одной точке, сверля отстранившегося Денбро, который отводил взгляд, боясь встретиться им с циркачом и смотря куда-то вниз. Вспыхнувшее лицо выглядело жутко мило, не считая внушительных размеров разноцветных синяков и ссадин, сморщенного выдавленного глаза, веки которого провалились из-за его отсутствия, и распухшей переносицы, которая, по-видимому, была сломана или ушиблена. Порозовевшие мокрые губы сверкнули в луче, испускаемом щелью, созданной стеной и квадратной дверью кладовки, когда парень мягко опустился на сырой пол, крепко держа клоуна за грудки и принуждая лечь на него. Юноша раздвинул ноги, так, что чужие бёдра оказались меж ними, и сомкнул ступни за спиной, облаченной в грязно-белый костюм, прижимаясь промежностью к телу. В данный момент Билл испытывал бурю новых эмоций — от страсти и похоти до полного непонимания своего поведения. «Что я делаю?» «Что мы делаем?» Это больше не имело никакого значения. Особенно тогда, когда Пеннивайз издал гортанный рык и одним движением разорвал одежду на слабом теле. По спине мальчика пробежали мурашки. Денбро потянул относительно здоровую руку к красным помпонам, схватил один, верхний, и рванул на себя. Как ни странно, пушистый шарик поддался достаточно просто, и цирковой костюм открыл белую, не по-человечески ровную грудь. Помутнённое возбуждением сознание ослепило юношу, и тот перестал различать что-либо в затуманенном мире. Дымка не желала рассеиваться, и образы расплылись в водовороте желания. Томящее напряжение разливалось по телу и в то же время отчего-то расслабляло. Он приглушенно слышал, как монстр избавился от мешающих одеяний, шурша шелковой тканью и звеня колокольчиками, и снова обратил внимание на человека под собой. Клоун теперь был полностью обнажен. Его тело сложно было отличить от человеческого, пока он был одет, но то, что предстало перед Биллом, невозможно было назвать ни человеком, ни животным, ни каким-либо другим существом, известным мальчику. На месте, где у людей находятся половые органы, располагался продольный разрез, внешне и по структуре напоминающий вагину без клитора и усеянный по краям маленькими, но чрезвычайно острыми зубками. Он расширял верхнюю границу, медленно плывя от паха до груди, новые шипы продолжали вырастать в считанные секунды и шевелиться, словно черви в земле. Голова чудовища была откинута вверх, а глаза томно закатились, в то время как из отверстия показалось влажное толстое нечто, похожее на щупальце или на язык клоуна, только крупнее в несколько раз. В тусклом свету подвала оно блестело от выделений. Орган был спелого бордового оттенка, словно мясо только что разделанной свиньи. Вдоль него тянулась гирлянда из крошечных выпуклых бусинок, переливающихся оранжевым, их свет искажался из-за липкой смазки; а у основания, или ближе к тому разрезу, виднелись заострённые кверху, мягкие каплевидные пупырышки, которые были выпучены так же, как и член монстра, который концом касался зубастого отверстия, откуда и вылез. Немного позже показались короткие тонкие змейки сине-фиолетового цвета, выходившие из-под главного щупальца. Они быстро извивались, то сцепляясь, то расцепляясь вокруг верхнего, и выводили на нем узоры, дотрагиваясь до пульсирующих выростов. Билл наощупь нашёл возбужденный орган и схватил его так крепко, как смогли больные руки, начав водить по нему, двигая кистью вверх-вниз. Он не чувствовал странность строения чужого тела, нет. Все его чувства: осязание, слух, зрение, вкус — притупились, за исключением обоняния, оно работало на отлично, заполняя испорченные легкие любимым ароматом. Тонкая плоть мальчика подрагивала под впалым животом, прося прикосновений. И он их получил. Пеннивайз плотно прижался и наклонился к раненому телу так, что их члены соприкасались; то место, где были огоньки, разорвалось, разлепилось, открывая ещё одну пасть, но на этот раз принимая часть тела парня в себя и закрывая её в тесном внутреннем вакууме. Маленькие отростки под главным щупальцем скользнули в узкую задницу, вызвав легкое шипение и попытку отстраниться, что была пресечена когтистой лапой, удерживающей костлявые плечи. Густой липкой смазки было предостаточно, чтобы выросты легко двигались в глубину тела, стараясь расширить отверстие. Но мышцы были непреклонно твёрдыми и едва расслабленными, и змейки продолжали добавляться, насильно раздвигая сфинктер. Неприятные ощущения сзади были перекрыты рывками бёдер вперёд-назад, создающими невероятно приятное трение внутри члена Пеннивайза. Крайняя плоть Денбро быстро скользила по мокрой головке, которая раз за разом скрывалась под ней, издавая хлюпанье. Юноша хрипел и стонал в унисон низкому, глубокому голосу над ним, подаваясь вперед нижней частью тела. Клоун заметил с самого начала все повреждения Билла. Он был на грани между жизнью и смертью и удерживался в сознании только благодаря Пеннивайзу, подарившему практически забытые чувства и проявившему хоть что-то, кроме бездушия, безучастия. Все в таинственном незнакомце соответствовало детскому или подростковому возрасту: он был наивно добр, отзывчив и готов помочь даже грязному, избитому мальчику, не заботясь о собственной чистоте. «Кто же он такой?» Ответ не будет найден, Пеннивайз знал наверняка. Он видел Денбро насквозь. В прямом смысле. Видел раздавленные пястные косточки, смещённую тонкую переносицу, теперь идущую волной, оторванный наполовину ноготь мизинца, где образовалась коричневая корочка, кости лица, предплечья и ног, исполосованные многочисленными трещинами. Сложно было пройти мимо вытекшего глаза с высохшей на нем зелёной гнойной коркой, да и вообще мимо замученного юного лица с различными по формам и окраске гематомами и следами застывшей слюны и слёз со сгустками чёрной крови. Ровный ряд зубов был нарушен двумя зияющими дырами, где были искромсаны в мясо дёсны; худые, будто девчачьи, красивые ноги выглядели самыми слабыми составляющими. Тонкий покров светлых волос кое-где был прерван содранной кожей и багряными пятнами, вспухшие желтые синяки усеивали выпирающие коленные чашечки, а правое бедро было разукрашено красными широкими полосками от палки, провода и так далее — это зависело от того, что попадётся под руку разъярённому отцу. Запястье было исчерчено глубокими нешуточными порезами вдоль вен, белыми шрамами тёмного и мрачного настоящего. Существо видело все мелкие детали, вплоть до того, что у Билли давно развился недостаток сурфактанта — вещества, противостоящего склеиванию альвеол лёгких, развившийся вследствие энергетической недостаточности из-за частого голода, потери крови и избиений. Этот недуг привёл к тому, что мальчик еле дышал, и ему приходилось прилагать максимум усилий, чтобы обеспечить себя кислородом. От скользящих движений Денбро кончил, излившись в клоуна и продолжая двигать бёдрами. Последний же высвободил плоть, измазанную густой прозрачной консистенцией и белой спермой, и снова приобрёл привычные размеры и форму. Задница была растянута и расслабленна после короткого сжатия. Мысли стремительно уплывали, норовя покинуть разум. Разрядка остро ударила в голову ярким фейерверком и разлеталась в ней красочными пятнами, откидывая ноющую боль. Пока мальчик пребывал в таком разгоряченном состоянии, монстр широко раздвинул податливые мышцы вспомогательными язычками и неспешно проник в тело, обволакивающее его со всех сторон бархатистыми мягкими стенками. После эякуляции внутри слегка пульсировало, что еще больше заводило Пеннивайза. Он наращивал темп, рыча и вбиваясь мощными толчками в худой девственный зад. Орган оказался слишком толстым даже для разработанного отверстия, оттуда вытекали струйки алой крови, смешанной со смазкой. Голова остыла. Румянец сменился мертвенной бледностью. Сбившееся дыхание пришло в норму. Грудь коротко вздымалась и опускалась. Закрытое веко все ещё дрожало. Дикая слабость накрыла тело, унося в другой мир. Душа медленно уходила, сопровождая Билла покалыванием в ранах и сонливостью. Казалось, будто он просто хочет спать, просто устал. Нет. Он умирал, обливаясь потом и нитями, вытекающими из становившегося сухим рта. Долго, почти безболезненно. Глупо было надеяться на изнеможение. Глупо было цепляться последней надеждой за свою дерьмовую жизнь и за лицо клоуна, притягивая к себе и заходясь в последнем жарком поцелуе. Глупо было пытаться вобрать освежающего воздуха больше, чем представлялось возможным, и заставить язык сплетаться с чужим, глотая его густую слюну. Существо казалось самым приятным и родным человеком, от которого исходили согревающее и такое нужное сейчас тепло и любимый пряный запах. Объятье вышло крепким, искренне нежным и полным свободы. А затем легкие и диафрагма просто перестали отвечать на сигналы, а позже отключились и клетки мозга. Сердце замедлилось и в последний раз ударило по многострадальным рёбрам. Глаз перестал дёргаться и распахнулся, застыв навсегда в непролитых кристаллах розовых слез. Пеннивайз слышал это. Знал, что Билли умер. Однако продолжал двигаться в мертвом теле, хоть и без былого энтузиазма и огненной страсти, и через некоторое время излился в ледяное отвердевшее тело. Ярко-зелёная кислота заполнила задний проход, вытекала и разъедала остывшую плоть, впитываясь в неё. На ягодицах остались огромные пустые, будто оборванные раны, где кожа была разъедена жидкостью клоуна. Монстр поднялся и встал над трупом, сгорбившись. Вязкая слюна капала на белое с фиолетовым оттенком лицо. Он закрыл пасть, а радужная оболочка приняла небесно-голубой оттенок, как прежде. Пеннивайз с минуту глядел на разбитого, полностью разрушенного покойника с наигранно-жалобным выражением. И оставил его так, как он и лежал, отметив про себя нервирующую хрупкость, невыносливость людей перед механическими повреждениями и страх их собственной смерти. Клоун делал это со всеми детьми, перед тем как разорвать на мелкие куски и отправить себе в глотку, обливаясь сладкой кровью. Но с Биллом все было по-другому. Слишком необычно для существа, привыкшего к вечным крикам о помощи. То, что мальчик в некоторой степени проникся симпатией к древнему злу, заставляло задуматься, но все же Пеннивайз не настоящий человек: ему не присущи живые эмоции и чувства. Он не способен понять. Оно растворилось в темноте кладовки, больше не смея тронуть мертвеца.

***

Три дня спустя любовник, готовя завтрак Заку, почувствовал запах гниющего мяса, исходящий из подвала. Он, заинтересовавшись, спустился в тесное помещение, прихватив тусклый фонарик, и испуганно закричал, выронив источник света из тонких рук. Причиной тому послужило разлагающееся нагое тело, источающее мерзкое зловоние. Местами оно было словно съедено — некоторые куски были жадно оборваны, а на их месте копошились сотни белых коротких опарышей, радостно лакомившихся залежавшейся плотью. Едва сдерживая рвотные позывы, молодой парень истошно завопил имя главы семьи, и тот прибежал на крик, замедлив свой шаг в конце пути. То, что ему удалось увидеть, никак его не шокировало: на лице читалось лишь одно отвращение от бледно-голубой кожи с пестрыми синяками, стеклянного серого глаза и дырки с то ли разорванной, то ли разъеденной какими-то химическими веществами кожей, не успевшей затянуться. Грозовые тучи недобро смотрели на крыши домов города Дерри, обрушиваясь на них дождем и градом, стучащими по серому шиферу. Грохотал гром. Но Билл Денбро сейчас не здесь. Он там, где тепло, где царит уют и вечный покой, светит утреннее солнце, и младший братик, Джорджи, стучит босыми ногами по паркету, направляясь к нему в комнату с новой любимой игрушкой, подаренной старшим братом, — большим милым клоуном с непропорционально большой головой и в белом костюме со звенящими алыми колокольчиками.