Связи

У этих двоих, думает Бивил, все особое. Чутье это их магическое на друг друга, или чертово желание защитить друг друга несмотря ни на что. Глупое совершенно. Заражающее. На том все трое и стоят. Этим и живут. После стольких лет тут как иначе. Он же без этих двоих ну вообще ничего. Они ему как вторая семья почти. Даже больше чем. И все это — привычно и правильно. Эми, которая устраивает дебош как минимум раз в год, которая очень хочет казаться взрослой, серьезной и строгой. Парис, мелкое несчастье, ниже всех, зато наглости на воровскую шайку хватит. Этот засранец, будь он трижды рейнджером, как мечтал, будет точно цапать все, что плохо лежит. Неприятности будто притягиваются к нему (или он сам их находит?) и не то чтобы это было так плохо. Потому что если рассудить, они всегда были вместе, но… Теперь, когда Эми нет, а Парис стоит прямо над ее телом, непривычно бледный и глотающий слёзы, Бивил думает «вот дерьмо». Когда на них нападают твари, каких он раньше не видел никогда, когда они забираются в его дом, когда в топях на них бросается всякая болотная мерзость, когда меч этого гребанного-блять-ящера пролетает у него перед самым носом, еще чуть-чуть и остался бы без головы, когда Дэйгун говорит, что Парису надо уйти на путь в сто раз опаснее этого. Бивил думает «какого черта». Бивил боится. Наверное, впервые в жизни так сильно. А Парис, что Парис, кладет левую, забинтованную, потому что ни одно сражение не может обойтись без ран, пусть и незначительных, руку на его плечо, улыбается так, как улыбался до всего этого дерьма, улыбается так, как улыбался когда Эми была жива и говорит: —Я туда и обратно, а ты… Ты присмотри за моим стариком, Бивил, хорошо? — И Бивил, блять, соглашается. Потому что как он может Парису-то отказать. Даже есть Дэйгуну помощь совершенно не нужна. Просто потому что все в его самом лучшем друге детства говорит:«Не хочу больше никого потерять, поэтому прошу тебя. Пожалуйста.» Но вслух, Бивил знает, вслух Парис не скажет ни слова. Только улыбнется, тонко и ненавязчиво, так по-дипломатически прозрачно и тонко, как никто не умел. Взъерошит его волосы, развернется на пятках, скажет что-то вроде: «Рассчитываю на тебя», и, засунув руки в карманы, уйдет прочь. Сколько раз они через это проходили? Бивил уже и не считает, на самом деле. У него никогда не хватает духу окрикнуть его, остановить, потому что каждый раз, когда он так делает это — очень важно. Это прощание. А теперь оно еще и длинною в жизнь становится. Но Бивил не окликнет его, только посмотрит на повязку — бело-бурую, бинты, кровь и мох, на его волосы, рыжие в свете факела, на его лживую, но такую солнечную улыбку. Будет еще долго смотреть ему в спину, на тяжелый походный рюкзак, на плащ цвета болотной тины. И будет гадать, увидит ли он все это вновь? Будет надеяться, что да.