Равновесие

      6:15       Зудело на внутренней стороне запястья Мэй Дэвис, выведенное синей ручкой. Стержень пасты был тонким, острым, и она столько раз проводила им по одному и тому же месту, что светлая кожа руки вокруг толстых чернильных линий стала ярко-красной.       Хотелось впечатать это время в себя, врезать в кожу так, чтобы оно осталось там навечно.       Навечно? То есть, навсегда?       Будто «навсегда» существует.       Будто она могла забыть.       Наливающиеся свинцом облака наползали на небо, сбиваясь в массивные серые тучи. Мэй медленно шла по длинному золотистому пляжу океана. Прохладный, остывший песок заползал в сандалии, приятно покалывая разгорячённую кожу; прибрежный влажный ветер путался в волосах, принося с собой лёгкую свежесть и запах грозящего дождя. Дышалось глубоко и свободно — первый раз за минувшую неделю.       Это был первый раз, когда они виделись, за все эти ужасные семь дней, что Мэй не находила себе места. Единственный раз за несколько месяцев, что прошли после смерти их близкого друга, когда Майк написал первым. Сам. «6:15. Пирс Сент-Клер» — то, что он сказал. И в груди всё сжалось, разнося по телу облегчение вместе с тревогой. Тревогой за него — ведь за это время он оборвал почти все контакты; ушёл туда, откуда мог уже не вернуться. А сейчас… Сейчас, похоже, эта встреча была нужна ему так же, как и ей.       Прошедшая неделя, казалось, была самой невыносимой. Потому что Майк чувствовал — его силы заканчиваются. Толстые латы защиты истончились, обуглились от бесконечных нападок и готовы были треснуть тут же, как только кто-то попытается в очередной раз пробраться к нему в душу. Хотелось лишь личного пространства, одиночества. Времени наедине с собой, чтобы отскрести свою броню, отполировать её до блеска, починить, запаять, а потом водрузить обратно. Туда, где ей было самое место. Только чтобы не слышать извечного «ты как?» или сочувствующего «всё наладится». Потому что они говорили эти слова, совершенно забывая сказать как именно, по их мнению, всё должно было прийти в норму.       А Мэй боялась, серьёзно боялась, даже не в состоянии представить, что творилось у него в душе. Ведь характер Майка не изменился: он всё так же не хотел вываливать то, что было внутри на всеобщее обозрение. Всё так же переживал боль, не выставляя напоказ. Открытый для всех, но закрытый в себе.       И это так адски пугало. Потому что Мэй не знала что нужно сказать, или что стоит сделать, чтобы как-то ему помочь — а именно этого сейчас хотелось больше всего на свете.       Тонкая подошва летних сандалий коснулась дощатого настила — она была на месте. Ветер крепчал, продувая открытый пирс, заставляя то и дело щурить глаза, убирать мешающие волосы, липшие к лицу.       Она сделала пару шагов, замечая мужчину, одиноко стоящего в самом конце причала. Его фигура в оранжевых лучах заходящего солнца казалась немного сутулой: Майк застыл, подставляя лицо свежему прохладному ветру, свесив руки с проржавевших железных перил, на которые облокотился. Смотря куда-то вдаль, вперёд, за линию горизонта, он выглядел таким спокойным, почти умиротворённым.       Мэй тихо подошла, боясь его потревожить, пристраиваясь обок. Едва ли не касаясь его плеча. Они немного помолчали, вслушиваясь в плеск океана. Тревога у неё внутри свернулась тугими кольцами, улеглась, стоило оказаться с ним рядом. Сейчас она была близка к его эмоциональному состоянию, и это заставило её выдохнуть, напряжённую спину расслабиться.       — Сколько ты уже здесь стоишь? — чуть слышно спросила Мэй, нарушая молчание, поворачивая голову, смотря на профиль Майка.       Он пожал плечами, не отрывая взгляда от глади океана.       — Давно ощущаю себя вне времени, — сказал глухо, отстранённо. — Будто каждая минута, каждый час размылись, превратившись в какую-то сюрреалистичную картину. Цвета смешались, и всё смешалось вместе с ними. Я уже не ощущаю время как раньше.       Майк нахмурился, качнул головой, отворачиваясь от синевы океана. Стал боком, сжимая холодные металлические перила ладонью. Совершенно не хотел говорить это, но слова почему-то сами вырвались на свободу. Возвращать их было поздно, да уже и незачем.       То, что он сказал, всколыхнуло в Мэй что-то. Разорвало маленький фейерверк, заколовший крохотными искрами, выжигающими изнутри. И это было очень больно ощущать.       Значит, теперь всё так? Так по-другому и совершенно чуждо.       Она пару раз моргнула, вслушиваясь в себя, затем медленно повернулась, повторяя позу Майка. Стараясь вновь поймать то ощущение спокойствия, которое сейчас отчего-то ускользало, словно вода, проливаясь сквозь пальцы. Тревога заботливо распахнула края своего стылого, колкого пледа, приглашая закутаться в него ещё раз.       — Знаешь, я тоже чувствую изменения, — почти бесшумно пробормотала то, что давно терзало изнутри. — Будто солнце стало светить как-то иначе. Будто он забрал его с собой.       Мэй подняла взгляд, встречаясь с глазами Майка. Сейчас он видел в ней всё: расшатанность, нестабильность, словно её болтало из стороны в сторону, и она никак не могла найти точку равновесия. А ещё — тупую боль, сочившуюся сквозь зрачки, вытекающую прямо из них.       Интересно, она знала, что глаза её кричали? Наверное, нет, иначе бы отвернулась.       Осознание радости встречи пришло внезапно, накатило волной. Потому что во взгляде Мэй совершенно не было жалости, только голые эмоции, льющиеся через край. Она его понимала.       Майку так это надоело — вечное сочувствие в глаза других, без возможности помочь. Его не хотелось больше видеть до стиснутых челюстей, до зубовного скрежета.       Но его не было. Прямо здесь, сейчас.       И это приносило самое настоящее облегчение, успокаивая свербящую дыру в грудине, которой не было раньше. Его словно продувало сквозь неё всеми северными ветрами, заставляя сутулиться, сжиматься от холода, бушующего где-то за рёбрами.       Сейчас они были так похожи в своих мечущихся эмоциях, находя друг в друге отражение, словно в зеркале. И это было больно, так больно видеть. Именно поэтому Мэй сделала то единственное, что могло это всё прекратить. То малое, что было в её силах.       Она шагнула вперёд, прильнув лбом к плечу Майка. Просунула руки под его руками, прижимаясь к груди. Зажмурилась, поглубже вдыхая запах бесконечного океана. Сколько же он здесь простоял, если пахнет так же? Придвинулась ближе, сжимая своими руками его спину, вцепляясь пальцами в мягкую ткань рубашки. Стараясь впитать его тепло и поделиться своим. Чтобы он чувствовал, ощущал — он не один. Всё ещё есть тот, кто прикрывает его спину. Кто может дать опору, равновесие.       Майк стоял неподвижно, словно не веря в то, что она только что сделала, а потом нерешительно поднял руку, зарываясь пальцами в волосы Мэй, принимая объятие.       Господи, он так похудел. Ладонью можно было пересчитать все его выступающие позвонки. Майк и сам это знал — ощущал, как каждый новый день приносит лишь ещё одну часть себя, отколотую от целого.       Сейчас же взаимная близость, тепло — дали сил, отрезвили. На короткое время заставили отгородиться от боли, поселившейся глубоко внутри так, что её было не вытравить, не уничтожить, — только усмирить.       — Ты сегодня ел? — открывая глаза, тихо спросила Мэй, смотря поверх плеча Майка на затягивающееся низкими тёмными тучами небо.       — Я не помню, — сказал правду. Он действительно забыл, когда в последний раз нормально ел.       Мэй вздохнула, предполагая подобный ответ. Осторожно отстранилась, освобождая из объятий, стараясь поймать его взгляд. Майк выглядел немного потерянно, но всё же лучше, чем пару минут назад. И ему совершенно точно нужно было покушать.       — Тогда воздушные блинчики с яблочным сиропом? — пробормотала первое, что пришло на ум.       Он успокоился, и теперь всерьёз обдумывал её вопрос. Мысли о еде заставили желудок предательски сжаться от голода. Он, и правда, был не против такого предложения.       На кромке горизонта, над гладью океана, сверкнула молния.       Майк кивнул, соглашаясь, и Мэй взяла его под руку, медленно уводя с пирса в заведение к Дорис, что пекла самые вкусные в мире блинчики.       Им несомненно нужно было сегодня встретиться.       Небо прошила ещё одна молния, принося с собой раскат грома. Кажется, в Городе Ангелов прольётся дождь.       Но они будут уже далеко.