Разочарование

      — Сетагава, мы купили новые кружки, посмотришь? — спрашивает, едва не виляя хвостиком (только потому что у него нет хвоста), Ошиба-младший.       За спиной тепло, и чья-то рука ставит перед Сетагавой кружку. Смешную детскую кружку с потрясающим количеством нарисованной живности. Кому-то она может показаться дурацкой. Сетагава в восторге.       — Это тебе. Нравится, Масахиро? — тихо спрашивают за спиной, сладко и нежно протягивая обращение.       Масахиро вдруг влюбился в свое имя, произнесенное Коске. Масахиро не может ничего, кроме как растерянно кивнуть и переспросить, точно ли это ему. Отказываться бесполезно: это стало понятно ещё в первую его встречу с семейством Ошиба.       У Сетагавы с этого дня заводятся бабочки в животе. Они дрыхнут какую-то часть дня и грозят крыльями, как клинками, изрезать его всего, когда в его руках остывает чай, а под пальцами скачут по лугу рыжие собачки.       Он наслаждается этим чувством, пока не приходит расплата.       Сетагава едва ли не кружится в кухне, скользя по полу рядом с плитой, пока все ждут Коске.       Взгляд все время цепляется за милую кружку, обжитую уже, одомашненную. На ней должны быть следы губ Масахиро. А ещё из неё однажды по случайности (случайности ли?) делает глоток воды Коске, и Масахиро, залившись румянцем, предпочитает делать вид, что не видел. У них был непрямой поцелуй, но, что более важно, на кружке есть теперь следы губ Коске. Их, должно быть, уже смыли, но для Сетагавы они до сих пор горят там, над красивой бабочкой. Обычно он избегает этого места, как священной реликвии, но иногда наглеет совсем и, отчаянно стараясь не краснеть, приникает губами к мотыльку.       А вот у Коске тоже была своя чашка. Масахиро без труда нашёл её и принялся начищать, чтобы занять хоть чем-то руки. Она тоже, на взгляд Масахиро, милая. Вообще, Коске собирался взять простую белую чашку, но Сетагава заметил, что из «милого» сервиза осталась одна лишняя. И уговорил Коске взять её. Она забавная и подходит Ошибе-старшему: разнообразные животные здесь перемежаются иногда с цифрами.       Сетагава засмотрелся на чашку, а дверь в прихожей тем временем открылась, пропуская внутрь Коске. И что случилось с бабочками в животе Сетагавы — неизвестно, потому что они вскинули огромные крылья резко, заставив парня подпрыгнуть от волнения. И выронить скользкую от воды чашку.       Это был провал. Провал от подрагивающих пальцев до издевательски блестящих осколков. С цифрами и с животными. Сетагава несколько мгновений стоял, не в силах принять то, что произошло.       Милый сердцу Коске уже задорным басом здоровался с подростками, собравшимися в гостиной, а они пожурили своего учителя за опоздание. И за то, что заставил Сетагаву, приготовившего вкусности, ждать. «Где же Масахиро?» — «На кухне должен быть», — донеслось совсем близко, но сквозь пелену панических мыслей слова эти пробились к Сетагаве словно через толщу воды.       Наконец Сетагава отмер и дрожащими руками попытался убрать осколки. Надо убрать, спрятать. А из чего же будет пить Коске? А на кого падёт вина за пропавшую внезапно чашку? На чужого Сетагаву, который непонятно от чего ошивался на кухне последние полчаса. И Сетагаве-то понятно, почему он там ошивался, кого, напряжённо и сладко вздрагивая от каждого шороха, ждал. И от этого ещё тяжелее.       Шаги Коске вдруг раздались совсем рядом, и он начал было здороваться, но заметил, что Масахиро на полу сидит, понурившись, и замолк.       Ну вот. Это всё.       И кажется, чего бы так расстраиваться? С кем не бывает — разбил чашку, как будто впервой ему.       Да, впервой, вообще-то. В его семье к вещам, даже самым дешёвым и годящимся на одноразовое использование, относились бережно. Плита старенькая от лёгкого толчка могла развалиться, половина интерьера была десятки раз чиненая, а что-то — просто скотчем склеено. Поэтому, когда Сетагава попал в квартиру семьи Ошиба — простую, но чистую и опрятную, он подумал, что это едва ли не дворец. Настоящих дворцов он никогда вживую не видел: школьные экскурсии и поездки его матерью игнорировались. Но вот в таком доме, в котором жили братья, с которыми его судьба так странно столкнула, Сетагава с удовольствием бы устроился и чувствовал бы себя, будто в замке. А зачем нужны роскошь и богатство, когда всё, что ему нужно, — это тёплая атмосфера и надёжное ощущение безопасности?       И Сетагава (не без разрешения хозяев, разумеется!) стал проводить большую часть дня здесь, в этой квартире-дворце. А взамен пообещал следить за чистотой и порядком здесь. Нужно было что-то отдавать, иначе никак, это равноценный обмен.       И вовсе это не потому, что в его голову всякие янки вбили, что от него должна быть какая-то польза.       И вовсе не потому, что хотел стать важным и незаменимым. Чтобы его жалко было бросить.       Сетагава беспомощно поднял глаза на стоящего рядом такого безупречного Коске в строгом костюме. И даже небольшой беспорядок, поселившийся в его волосах, выглядел идеально. Он перевёл взгляд на свои израненные руки, не в силах смотреть в глаза Коске, и начал выдумывать, какое выражение могло быть на его лице.       Так вышло, что все провалы запомнились Масахиро по эмоциям, которые появлялись на лицах его родных и друзей. Лицо Коске определённо должно было однажды попасть в эту коллекцию. Масахиро может без труда составить мозаику из отдельных запомнившихся деталей: губ, глаз, бровей. И оно, это всё, гнетёт жутко.       Разочарование — то, что плещется в глазах матери, когда Сетагава пачкает случайно её платье. Ему страшно не столько потому, что она накажет его, сколько потому, что впервые его мать замечает что-то, что он сделал. Ему давно кажется, что они не семья, а просто сожители, равнодушные друг к другу ровно до того момента, пока им комфортно жить. Теперь же он маме помешал (возможно, чуть-чуть умышленно), и она испытывает что-то к нему. Сетагава даже почти рад.       Тоска зелёная — то, что буквально написано на лицах хулиганов. А Масахиро знает, что когда янки скучно, то они начинают веселиться, — это ожидаемо. И это даже страшнее, чем случай с мамой. Тогда совесть молчала, а теперь готовится грызть того, кто больше всего к ней прислушивается. Ну разве это справедливо? Если янки натворят что-то, взяв с собой не способного сказать «нет» Масахиро, то совесть будет мучить: «А почему ты не остановил их?» — «Испугался, я слишком слаб», — «А почему тогда не развлёк их, хотя бы своими страданиями, когда все банки пива были выпиты, а все смешные ролики просмотрены?» Масахиро ведёт мысленные переговоры с совестью, а «друзья», пошатываясь, идут в парк.       Для Коске он хотел стать особенным, как ни для кого другого.       — Ну и чего ты тут сидишь? — голос Ошибы-старшего испугал Масахиро. Однако в нем не было слышно ни упрёка, ни такого страшного разочарования. Неужели пронесло?       — Из какой чашки ты теперь будешь пить? — поникнув, спросил Сетагава. Он все ещё не до конца поверил, что то, что он разбил чужую чашку, купленную на чужие деньги, в чужом доме, да ещё и такую красивую, пройдёт бесследно. Ему и самому было жалко испортить её.       — Могу пить из твоей, — как ни в чём не бывало сказал Коске.       — Хорошо, — обрадовался Масахиро: вот и нашлось решение! — Только её помыть надо будет…       — Да нет, я думаю, мы оба можем из одной чашки пить, — ухмыльнулся Коске, поднося разноцветную кружку к губам. Масахиро залился краской: теперь он точно специально это делает!       — Да ладно тебе, я шучу, — мягко улыбнулся Коске. — У нас есть свободные чашки, это не беда. Лучше скажи, отчего ты так перенервничал, что выронил её?       Масахиро мог лишь отвести взгляд от такого знакомого хитрого лица. Нужно было сказать что-то в своё оправдание, но Коске глядел пристально, будто видел своего ученика насквозь. И у Сетагавы не было возможности солгать, потому что его обман раскрылся бы сразу. И потому он молчал.       — Ладно, потом поговорим, а сейчас надо поужинать, — произнёс недовольным тоном Коске и направился было за стол, но Масахиро, неловко встав рядом, остановил его.       — Коске-сан, я прошу прощения! Я и сам не понимаю, что со мной в последнее время…       Масахиро лишь надеялся, что его невнятный лепет сойдёт за извинение. Ведь он и не солгал: до сих пор он не мог отделаться от странной робости, что сковывала его в присутствии Коске. Робости, что смешивалась с переполнявшей его тело энергией, когда хочется что-то сделать, но нельзя. Почему нельзя? Масахиро сам не знал ответа на этот вопрос, как и не знал, кто поставил эти рамки. Ведь и Коске всё время пытался сократить дистанцию в их отношениях, а Сетагава не давался почему-то…       — Не волнуйся так. Ты слишком переоцениваешь свою вину и недооцениваешь свою значимость, — Коске так привычно потрепал по голове, заставляя все плохие мысли выпорхнуть оттуда. — Ты слишком важен для нас, чтобы мы возненавидели тебя просто за разбитую чашку.       Добрые слова, добрая улыбка, глаза в глаза — и Масахиро поверил, что важен наконец-то. И ещё сильнее начал любить. Коске пошутил:       — Ты не знаешь ещё, сколько всего Кенске поломал за свою жизнь.       — Ну, он ведь твой брат, — скромно улыбаясь — потому что сдержать улыбку, когда всё вот так хорошо обернулось, было невозможно — попытался возразить Масахиро.       — А ты мой подчинённый, и этого пока достаточно, — Коске очень странно протянул это «пока». Что бы это значило? — Или ты хотел бы стать ближе?       Широкая ухмылка вывела Сетагаву из состояния рассеянной застенчивости, и он решился огрызнуться, оттого что, конечно, пока этих отношений действительно достаточно и страшно шагать дальше:       — Прекрати издеваться, лучше помоги накрыть на стол.       Работа закипела, и все недопонимания были разрешены. Коске, уставший и слегка отлынивающий из-за этого, глядел на растворившегося в работе Масахиро. Тот премило суетился у плиты, его руки ещё слегка дрожали, но он уже чувствовал себя вполне уверенно, на чужой-то кухне.       «Любовь всей жизни?.. Нет, отдаёт запахом дешёвых женских романчиков. Может, жена?..» Масахиро аккуратно поставил блюдо на стол и слитным красивым движением стянул фартук, отерев пот со лба. «Да, вот оно. Буду называть его женой».