Соцсети

— Э, пс, Заня, а го в скуп, го. — Блять, женщина, я работаю. — Работаешь? Заня — работает? Акуленыш заболел? — Да нахуй его!.. Ох, блять. Свалил на задание. — Ооо. Зань, могу тебя поздравить, ты попал. Как надолго свалил? — На месяц. — СТОП. А. Зань, мне жаль тебя, прощай навсегда, верный друг, вряд ли ты и твоя эта организация доживут до конца командировки Акуленыша, ибо ты разгромишь все к чертовой матери! Та-да-даммм! — Милая? — Что, солнце? — Ты ахуела, вот что я тебе скажу. — Бууу. Бука ты, Зань. И вообще, топай работать давай. Ночки. Я выхожу ебаться с физикой. — Только не засиживайся, слышишь. И не смей изменять мне там, я и физику уебу. — Бее, Зань, кто ж этого не знает. Лан, я ушел. Тсуна вышла из чата, выдыхая и отставляя ноут на стол. Мама уже спала, в доме было тихо и темно, лишь лампа на столе Савады освещала пространство вокруг. Она зевнула, явственно ощущая усталость, но физика сама себя не сделает, будь она неладна. Итак. В дневнике страница и номер, новая тема, снова какие-то явления. Почти конец года, а она ни сном ни духом об экзаменах, и снова, видимо, будет учить все в последний момент. Черт, как же надоело. Но не сейчас нужно искать выходы из ситуаций, которых нет. Она обязана сдать экзамены. И учиться дальше — и плевать на будущее до самого конца, до того самого момента, когда учителя скажут в первый раз об итоговом экзамене. Она будет максимально готовиться по предметам, которые получаются лучше всего, а это английский, химия и математика. Учительница на первом занятии говорила, что оценка по химии — это среднее арифметическое от твоих итоговых по математике и физике. И почему же, когда математика у нее на уровне, а познания в физике — ниже плинтуса, ее химия лучше всего, что она когда-либо знала и учила? Не считая английского. Английский жжет. Если б она не могла говорить по-английски достаточно свободно, то никогда бы не познакомилась с Заней. Не смогла бы заговорить с парнем. Не смогла бы найти его и сделать так, чтобы тот принял ее в свою маленькую семейку психов. С тех пор она улыбалась много и смеялась громче, а учитель английского — Фэнси-кун — сказала, что она стала как бы светиться, что ли. С преподавателем она была уже на «ты», с давних пор, когда та только впервые осталась с шатенкой наедине, как бы вызвав на серьезный разговор. Тсуна села за парту прямо перед учительницей, и та попросила ее рассказать о своей повседневной деятельности вне школы на преподаваемом языке. И, черт, Кейт даже и подумать не могла, что школьница, выглядевшая на уроке глухой младшеклашкой с синдромом аутизма, так — ТАК — отлично говорит по-английски. Фэнси приоткрыла рот, к тому же удивляясь домашнему обиходу школьницы: помочь маме приготовить ужин, обед на завтра обеим, рассказать за ужином о школе, а затем прийти в комнату, слушать музыку в наушниках, делая домашнее задание до семи вечера, а после переписываться с другом на том же языке, что девушка все это время умело использовала. А затем доделать то, что не успела до переговорок с таинственным другом. Они разговорились. Это был последний урок, почему Катрина и позволила себе оставить ученицу после занятия. Она была ненамного старше Тсуны и говорила с увлечением на почти родном английском, видя и слыша любовно выводимые в речи обороты; произношение не страдало, хотя так могло показаться — просто девочка говорила по собственному опыту, больше на разговорном. Они с Фэнси быстро подружились. Фамилией Катрины, на самом деле, была ди Асперо, но за креативность в творческом плане Савада твердо прозвала ее так, как называет и по сей день. Женщина даже не дулась. На Саваду она дулась только тогда, когда та назвала ее «женщиной». Потом шатенка обзывала ее «взрослой бабой», и Катрина отчаялась приучать этого ребенка к нормальной речи. Позже стало плевать — Тсуна это Тсуна, она такая, и пускай говорит глупости, ругается матом на всех известных хоть одним словом языках, скачет по улице и ходит по перилам лестниц, громко говорит и эмоционально высказывается, пересказывает диалоги с этим ее итальянским Заней. Спустя несколько месяцев знакомства Тсуна заговорила о нем с единственной подругой, сама, первая, с бухты-барахты, резко и после беседы ни о чем, не выдерживая ни единой паузы. Рассказывала долго и вдохновенно, пародируя интонации и заставляя смеяться Кейт, улыбалась сама и продолжала повествовать с дрожащими от улыбки тонкими губами. Скоро все изменилось. Закончился очередной учебный год, и даже экзамены были давно сданы, результаты ожидались с интересом, свойственным атому углерода, входящему в ионнную связь с кислородом. Тсуне было наплевать. Вряд ли она завалила. Солнце нещадно било в окно каждый день, и они с Фэнси почти ежедневно выбирались куда-нибудь вместе — то в музей, то в кафешку, то в той или иной тематики магазин или лавку, в парк, к воде, в библиотеку. Было много мест, которые они посещали не раз и не два, но хотелось прийти снова и просидеть там от трех до пяти часов, беспрестанно болтать и смеяться везде, кроме библиотеки и моря. В библиотеке они раскапывали нужную им информацию, зарывались с головой в энциклопедии, альбомы, карты, даже иногда в газеты, утопали в новых знаниях и маленьких проектах, которые невольно создавали, работая в том или ином направлении. На море Тсуна много думала, а Фэнси не смела ей мешать, охотясь за красивыми ракушками, перебирая камни перед собой, собирая соленую воду в пластиковую бутылку и много крохотных колбочек. Изредка принося с собой на пляж недоделанные коллажи или фигурки. И никогда, ни в коем случае не брала учебники, словари или тетради учеников. Преподавать ей не очень-то нравилось, вот если войти в диалог с учениками — это да, это хорошо, а банально талдычить новый материал и спрашивать класс по учебнику — неинтересно. В остальное время летом Тсуна заседала в сети с Заней и его семейкой, чаще обычного выходя в скайп, слушая тяжелый голос друга и крики Акуленыша на фоне, да кучу других голосов. Из них выделялись, кроме Заниного, еще шесть, самые громкие и четкие, главные. Хотя самым главным был Заня. «Доминант,» — однажды обозвала она друга. Тот, как и всегда, сказал, что «женщина охуела». А Тсуна только посмеялась на другом конце — иначе и быть не могло. Все закончилось в октябре того же года, не успела девушка втянуться в учебу. Реборн был страшным и пугающим. Мелочь, он ни разу не вызвал у Тсуны и мысли о том, чтобы назвать проклятого младенца ребенком. И ни разу она и не помыслила, чтобы сказать репетитору «нет». Сие было приравнено к смерти интуицией сразу же, только она успела подумать о способах отхода подальше от источника жутейшей ауры. Да она от директора во время хэдмастерских проповедей такого не ощущала, как от этого монстра! Девушка тренировалась, бегала по утрам и дралась с репетитором, всегда возвращаясь в комнату в максимально избитом состоянии — эмоционально и физически, внешне. Садилась за стол и делала домашку, глухо отзываясь на Занины беспокойства в исключительно грубой форме. — Не молчи, женщина. Что за гребанный игнор? Что, черт тебя дери, случилось в этой твоей Японии? — Прекрати, Зань. Пожалуйста. Мне нужно сделать домашнее, я пока не могу. Постараюсь отписаться, когда лягу спать, а пока — нет. Было тяжело и противно, мерзко от самой себя. Тсуна почти чувствовала себя на месте друга, прекрасно представляя его реакцию и себя в шкуре парня — она достаточно долго знала его. Как он посмотрит строгим взглядом на экран и перечитает ответ несколько раз, нахмурит брови. Как про себя проклянет чертову женщину, как подумает, что все слишком плохо, судя по формулировке, как представит в голове ее тон при произношении конкретной фразы вслух. Как Акуленыш, взглянув из-за спины серьезного и напряженного парня, озвучит его мысль, в точности повторив. Как он встанет с места и пойдет в бар, чтобы напиться до умопомрачения. Чтобы не броситься искать чертову мелочь и бить ебала ее обидчикам, из-за которых она так невероятно грустно пишет. Но Савада и не догадывалась об этих мыслях своего интернетовского друга. Реборн сводил ее с парнями из школы, заставлял заступаться и выдрачивать — иначе и не скажешь; Заня бы только согласно хмыкнул — чертово никому нахуй не нужное признание, и Мукуро тогда поддался, хотя и с явным нежеланием. Ушел, оставив в воздухе немое разрешение звать, когда понадобится. Как-нибудь, но он придет, чтобы выполнить приказ босса. Но Тсунаеши начерта не сдалось это его разрешение на приказ. Если бы она хотела, то добилась бы позволения просьбы о помощи, такой, чтобы иллюзионист пришел, помог и, черт побери, съязвил по дружбе, с усмешкой, в шутку припомнив намерение завладеть телом наследницы Вонголы. Но она не хотела этого настолько, чтобы осуществить. А Реборн не позволял большего, чем ему было нужно. Минимальная цель — минимальная выкладка, минимальные потери и минимальные усилия. Большего киллеру и не нужно было — ему не особо-то была необходима суперсильная Вонгола — всмысле ее глава — с максимально сильными Хранителями, с которыми имеет фантастически прочные узы. Репетитор был вынужден выполнять это задание, обучать глупую девчонку и терпеть страх в ее глазах, бессилие девичьего тела. И он изначально собирался всего лишь достигнуть минимума в работе, а после свалить в закат и выполнять свои законные одиночные миссии. Хотя, на самом деле, не очень-то и законные, но суть не в том. Так называемые «Хранители» не нравились Тсуне. Пожалуй, ни один. Гокудера, несмотря на весь свой ум, от такой слепой преданности и подчинения ей казался глупым, раздражал сильнее всех, кого девушка только встречала. Реохей был пустоголовым, громким — даже Акуленыш при Тсуне орал тише, ибо от стаканов раздраженного Зани хрен сбежишь — и… тупым. Шатенка никогда не была человеком со строго глобализированным мышлением, но, черт побери, Реохей был как раз из тех сотенных процента, когда человека можно было назвать именно тупым — и не уточнять, что «кроме как в…» Ямамото был бы неплохим парнем, если бы не вся эта свистопляска с глупым смехом и принятием мира мафии, как очередной игры. Тсуну раздражало то, что этот парень мог верить в это и оставаться фактически нетронутым, а она — нет, как же так, босс Вонголы, и не осознает своего положения и роли? Считает все игрой? Как так можно, это же уму непостижимо! Ага, а как гонять ни в чем не повинных девочек, грубо отвечая утвердительно, голосом, не терпящим возражений, это нормально, это приемлемо. И, конечно же, абсолютно нормально втягивать в мафию школьницу, только что вошедшую в старшее звено, рушить ее планы и жизнь в целом, сваливая на узкие плечи ношу — роль босса одной из древнейших мафиозных семей, даже не позволяя хоть как-то выбрать, решить, чем будет заниматься в будущем, просто ставя перед фактом, мол, все, девушка, вот и кончилась твоя молодость, надеемся, ты сделала все, что хотела. Тсуна теперь была даже рада, что ничего не планировала на послешкольное время. Она, наверняка, даже школу не окончит. Ну, по крайней мере, Савада сдала первые обязательные экзамены. Ламбо был капризным, почти бесполезным, громким ребенком, и тоже бесил Тсуну. Мукуро был придурком, до которого она однажды не достучалась на достойном уровне — от того и страдала. А Хибари… Хибари был слишком предан школе и правилам, неконтролируем, невыносим в своей манере не использовать в обращении к людям их имена. Да вообще какие-либо имена. Тсуна представляла, как однажды перед стражем всея Намимори появится ее Заня, и тот заткнется, едва подумав о том, чтобы назвать парня травоядным или тем же зверьком. Тогда она вздыхала, скучая по другу. Мечтала написать ему, едва придет домой и свалится без сил. Но она не то что не напишет, она не успеет свалиться без сил, как на нее напрыгнет не знающий покоя Ламбо или Реборн. Только если Ламбо вел себя как самый обычный ребенок, которого в детстве не то чтобы избаловали, а уронили головой в овраг раз ...дцать, то Реборн вел себя по-хозяйски, и от одного звука голоса репетитора кровь стыла в жилах Савады. Хибари был обманчиво силен, якобы не имел никаких слабостей, слишком умен и слишком придирчив, немногословен. Тсуна не любила таких людей — с ними, если не добиться настоящего доверия, если не показать, что она точно не хуже, не доказать, что Кея не сильнейший, не будет весело, и желания общаться с ними никогда не возникнет — у каждого по индивидуальной причине. И, наконец. Тсуна до чертиков, впервые за все время их знакомства, хотела увидеть Заню. Своего Заню. Хотела прижаться к нему плечом, чтобы он согрел и подарил защиту, хотела спрятать лицо в черном пиджаке, но не плакать, всего лишь скрыться от всего мира и говорить — говорить, говорить, говорить — о том, как она устала, как ее все это достало, как она хочет вернуться обратно в былые деньки, когда она развлекалась с Фэнси, нервно крутила в пальцах ручку на скучных уроках и ебалась с физикой по ночам после затяжных разговоров с Заней. Заня… Через полгода настал момент икс. Реборн объявил о прибытии какой-то Варии, с которой «команда Тсуны будет биться за кольцо всевластия!» — как выразилась Фэнси. Савада до сих пор доверяла учительнице английского настолько, насколько было возможно, и рассказывала все, что успевала. И что не грозило бы «взрослой бабе» — Тсуна не переставала порой звать так Кейт — быть расстрелянной или что там делают за раскрытие существования и секретов этой мафии? Ах, да. Вендиче… Когда она впервые пришла на бои, босса не оказалось вместе с остальными Хранителями. Девушка устало выдохнула и отошла подальше, тяжело соображая из-за многодневного недосыпа — массировала виски, ведь голова гудела, глаза застилала гадкая, тяжелая туманная пелена, Тсунаеши мутило, и в животе все сворачивалось в тугой комок. Тогда она, кажется, упала в обморок. Домой ее принес, как позже осведомил нехотя Реборн, Луссурия — Солнце вражеской семьи. Посетовал еще, мол, вот единственный сильный мальчик побит им самим, а другим он не позволит «взять девочку на руки — не дай бог уронят!» Реборн бурчал недовольно, а Тсуна была благодарна неожиданному помощнику-добровольцу. Просто благодарна — и она не знала, почему. Возможно, потому что гоповская компашка — вся — казалась теми, кто не станет помогать кому ни попадя. Помогать, понимаете? Помогать, черт возьми! И она ведь ничего для этого не делала — ни с кем не дралась, не выясняла отношения и не доказывала свою правоту. Ей чертовски нравилась Вария — и ее члены, подспудно уже окрещенные честными и справедливыми — реально, а не как в одах про средневековых рыцарей. Девушка ждала только увидеть еще их босса — и можно умирать спокойно. Она не ходила ни на один из поединков атрибутов до самого конца, до того самого момента, когда настало время биться Небесам. Тсуне было плохо, девушка не понимала, отчего ей так откровенно херово. Заня впервые использовал звездочки и писал в них, мол, «*приподнял правую бровь* Женщина, ты больная - в таком состоянии писать?» Она была почти благодарна нежданной болезни, ведь могла практически свободно общаться с другом, словно специально засидавшим с ней в сети едва ли не целыми днями, прерываясь только на сон. Тсуна спала много, но часов по восемь в сумме они с Заней переписывались. И вот, время икс. Шатенка встает с кровати, пошатывается. Не снимая повязку, идет к двери, не поддерживаемая никем, ведь все по больницам или еще где — она не знает. Реборн уже ушел, а значит до школы нужно добираться самостоятельно. Хорошо, что она, все же, десяток лет уже ходит в нее по шесть дней в неделю, и смогла кое-как, с головокружением, да добраться до территории, принадлежавшей только Хибари Кее. Когда он увидел погром, который учинили участники боев, наверное, порывался поубивать там всех. Чуть только девушка переступила границу забора, рядом возникла тяжелая тень. А по другую сторону некий свет, говорящий ласково, словно мамочка: — Ох, тебе так и не стало лучше, дорогая? Тебя, что же, совсем не лечили? И почему ты в таком состоянии пришла на бой? Шатенка подняла затуманенный взгляд, на миг прояснившийся, позволив рассмотреть говорившего таким смутно знакомым голосом. Мужчина был высоким и мускулистым, на голове — радужный ирокез, а одежда на нем, как говорится, от «Дольче Габана». И Тсуна понятия не имеет, говорится ли так, и почти уверена, что с фирмой она ошиблась, но других дизайнеров она банально не знала. Или знала, но они не приходили ей в голову. Савада усмехнулась, сама не зная, отчего. И, пройдя еще пару шагов, ощутила, что падает. Не успела подумать, как ее подхватили сильные, теплые руки тени, что все это время стояла над девушкой. — Лусс, Пламя вперед. Новый подопытный перед тобой. Знакомый голос ласкает слух и ни в коем случае не режет и не терзает. Шатенка улыбается, открывая глаза через силу, прищуриваясь. Потянулась ладонью к щеке незнакомого, почти темнокожего парня, но сил хватило лишь дотянуться до шеи и провести тонкими пальчиками по горячей коже, нарисованной широким концом белого шрама. — А ты красивый, Заня, — прошептать и уснуть, наконец, впервые за последнюю неделю спокойно, окунувшись в тепло и защиту. Она не видела снов, и слава богам за это их снисхождение. И она не видела ошарашенных лиц Занзаса и Луссурии, легко признавших голос, пусть и давно не слышимый, но все равно такой знакомый и дорогой. Попытки Червелло сначала разбудить предполагаемое Небо Десятого поколения Вонголы, а затем и эпично сорвать кольцо с шеи Савады, объявив победителем Варию. Помешал в обоих случаях Занзас с молчаливой поддержкой остальных варийцев, почуявших, что Босс на стороне вражеского Неба. И Занзаса, на руках несшего ее через весь город в больницу, почти с боем отвоевавшего Саваде отдельную палату с ее переутомлением и лихорадкой и всю ночь, не смыкая глаз, просидевшего, ожидая пробуждения своей женщины — оказывается, такой хрупкой, болезненной и несчастной. По крайней мере, такие слова просились на язык яростному Небу Варии. Не дождался. И уснул. Первой проснулась уже она. На следующее утро Тсунаеши очнулась в светлой комнате с белыми-белыми стенами, в тепле и с чувством защищенности. Она запомнила эти чувства, ведь уснула под их мелодию, однако большего просто так, с ходу, она вспомнить не могла. Опустив взгляд вправо, девушка увидела сопящего на собственных руках крепкого, почти темнокожего брюнета с чудной прической и шрамами на шее. Тот выглядел однозначно мило, и шатенку ничуть не смущали шрамы и тень, витавшая черным следом над незнакомцем. К черту ощущения человека — интуиция говорит, этому парню можно верить. Этого парня можно назвать тем, с кем есть возможность дружить, от кого ожидать помощи в трудную секунду, чьим теплом можно было бы согреться, когда настанет время. Брюнет заворочался и повернул голову набок, открывая Тсуне вид на молодое, испещренное белыми шрамами лицо. Она потянулась к нему, не успев и подумать. Дотронувшись, услышала слова, такие знакомые таким знакомым — почти до боли — голосом: — Чертова женщина… После чего брюнет резко открыл выразительные красные глаза, остро глядя на застывшую девушку. — Заня? — выдохнула она, смотря прямо в глаза, похоже, одному из самых знакомых людей. Парень приподнял голову и усмехнулся — ласково, так… по-заниному! — А я все еще не знаю твоего имени, — заметил он, — милая. — Занзас заглянул в медово-карие глаза, которые давно уже, незаметно для самого себя, мечтал увидеть. — Тсуна, — улыбнулась шатенка солнечно, опаляя своим светом тень Скайрини. — А ты, значит, Занзас. Очень приятно. Голова лежит на боку, глаза прищурены. Саваде наплевать на все, что связано с Вонголой. Сейчас и здесь, она и ее Заня, оказавшийся таким прекрасным — и вовсе не принцем, а целым королем-завоевателем. Парень переместился на кровать девушки, садясь перед ней, беря костлявую, миниатюрную, холодную ладонь в свою руку и вкладывая в нее кольцо Неба — уже целое, после бережно закрывая ладошку. — Оно твое по праву. Если ты захочешь, я помогу, разберусь с врагами, я… Все же я — босс независимого отряда убийц Вария. — Он не знал, что чувствовал, говоря все это. Скайрини казалось, он не хочет, чтобы эта хрупкая девчонка — Тсуна — становилась боссом такой семьи, как Вонгола. Мафия жестока и, пусть даже Савада сильная и выдержит, парень бы хотел сам сесть на трон, уже не из ненависти к другому наследнику, а чтобы защитить его — его, и только — женщину. Та же, не прекращая улыбаться, повторила все движения Зани на его глазах. Парень не мог поверить. — Мне этого не нужно, Зань. А ты, я так полагаю, хотел бы занять место босса. Если возьмешь меня с собой, то я отдаю тебе кольцо Вонголы и право быть главой. Но ты должен проводить со мной максимальное количество времени. Скайрини усмехнулся. — Знаешь, что, — сказал он, приближаясь к все еще пока бледному лицу Тсуны, опаляя горячим дыханием кожу напротив, — ты только моя. Моя женщина. — Он поцеловал не сопротивлявшуюся Тсунаеши, вскоре отстраняясь и наблюдая довольный, почти победный взгляд шатенки. Хмыкнул, вновь приближаясь, целуя серьезнее и дольше. На что получил только еще более довольное выражение лица. — Я придумал получше, — объявил брюнет, делано оценивающе рассматривая кольцо Неба Вонголы. Единственное, из-за чего он жалел эту вещицу, было то, что ее отдала ему Тсуна, из рук в руки. — Не нужна мне никакая Вонгола, своих психов хватает. Останусь с Варией, официально самостоятельная Семья — слишком муторно. А тебя мы уж как-нибудь отвоюем совместными усилиями, если что — всегда есть вариант с заявлением Вендиче. Вовлечение гражданских лиц в деятельность мафии — преступление, которое карается вендеттой. Уверен, они поймут твою ситуацию и, по крайней мере, защитят от влияния нашей чокнутой семейки. Идет? Он смотрел на Тсуну. Девушка, которая вот уже полтора года писала ему, некогда безымянная, исключительно веселая и любящая подколоть, открывалась ему со столь разных сторон, обрела облик и имя. Шатенка улыбалась и радовалась. Просто, всему, радовалась. Просто все было, наконец, хорошо. Настолько хорошо, что можно ни о чем больше не беспокоиться. — Благослови бог соцсети и тех, кто изобрел интернет, — прошептала девушка, греясь тенью Скайрини. Заня согласно фыркнул, прижимая Тсунаеши к себе. Прижимая к себе свою женщину — свою бледную, тонкую, улыбающуюся Тсуну.