Ненависть

— Ты не в моем вкусе, — Ваня усмехается. Это и правда могло быть забавно, только вот его улыбка острым углом проходится по пятому снизу ребру на левом боку. Тонко и аккуратно — но ощутимо. Данил прикусывает губу — потому что ему знать не стоит. Он не хочет делать хуже. Данил давно привык к давящему, тянущему куда-то вниз ощущению в грудной клетке, подпитываемому тлеющими угольками злости в сердце Вани. Они только встретились, но парень уже заранее и наперед знает, что будет. Ваня не знал, что такое больно, пока не: — Ты просто завидуешь мне. И боишься, — слова впиваются в душу раскаленной цепью, отчего тянущийся от локтя до костяшек неглубокий порез практически не чувствуется. Он злится на Данила — за его слова, за его резкие взгляды, за его чертово существование. Злится на себя, потому что позволяет испещрять руки мелкими порезами и касаться души кровоточащими пальцами. Ваня кричит и думает, что ненавидит его. Он громко и с гордостью перечисляет недостатки Данила пустому пространству, потому что даже Эля не хочет его слушать. Он и правда уже достаточно убедил себя в этом чувстве, только вот остановиться становится трудно и оставить с таким усердием выстроенный образ невозможно. Все тело Данила усыпано ранами и он, честно признаться, ничему не удивляется. В детстве мама рассказывала ему много историй и часто повторяла свою собственную — но Даня так и не смог заставить себя поверить, что и его кто-нибудь полюбит. Он никогда не хотел говорить ничего плохого о Ване и действительно научился держать свою неприязнь при себе — потому что у папы все руки были в шрамах, и «Дань, пожалуйста, будь осторожнее» заставляло задуматься. Ваня все еще не верит, что сможет полюбить, потому что: — Как можно полюбить человека, который причиняет тебе боль? — со слезами в горле сказанное маме три с четвертью года назад прошло вдоль линии позвоночника Данила и осталось светлым шрамом на линии жизни. У Дани дрожат руки, когда он сидит рядом с Элей и с почти невозмутимым видом рассказывает ей, какой у него хороший брат. Это дается ему с трудом, голос срывается. Ваня, запертый в кладовой час назад, беспомощно оседает на пол и стукается затылком об закрытую дверь. Достало. Через три секунды что-то невесомо обжигает кожу, а вечером парень обнаруживает яркий засос на правой ключице и смеется. Потому что так не бывает. — Предатель, — громко. Данил оступается, стушевывается от острого взгляда и не может закричать во весь голос, когда так хочется. За девушкой с громким стуком захлопывается дверь, и у него подкашиваются ноги. Потому что все в то же пятое снизу ребро на левом боку вонзается лезвием злость Вани, касается костей, а ненависть в глазах вспарывает легкие без анестезии и защемляет сердце. Он ударяется коленками о твердый пол и хватается за грудь. — Что с тобой? — успевает проговорить Ваня, пока не спускается на пол, напротив него, и не замечает кровь на белой футболке. — Дань, я… Он придвигается ближе, стягивает с Данила футболку. Тот передергивает плечами. Ваня смотрит на его тело — все в едва заживших царапинах и ранах — и замирает. Чувство паршивое, будто тебя в тугой узел скрутили. Он тянется вперед и касается той тонкой красной линии на ребрах — осторожно. Руки начинают трястись. Даня вздрагивает. — Это все из-за меня? — он не ждет ответа. Еще ближе, он наклоняется и аккуратно, но крепко, прижимает парня к себе. Данил утыкается носом в его плечо и тихо всхлипывает. — Представь, каково жить с чувством того, что твой соулмейт тебя ненавидит, — Данил говорит очень тихо. Ваня не отвечает. Потому что он знает. — Прости меня, — еще тише. Ваня будет извиняться бесконечное множество раз, а он — прощать. Данил всегда боялся причинить боль и сделать хуже, и теперь они могут разделить это чувство на двоих.