***
Билл встречает его — и это является первым разом, когда ему действительно не кажется — ближе к июлю. Тогда уже каждый из Неудачников сталкивался со своим страхом, но самого Пеннивайза, как он есть, не видел никто; тогда ему вновь захотелось пересмотреть фотографии брата, хоть и пугала перспектива опять увидеть кровь или по неосторожности лишиться пальцев. В его комнате было тихо и темно, как и во всем доме, потому что родители спали, а Билл старался ходить на цыпочках. Он бы мог решить, что она пустая, как и всегда, но Билл Денбро был бы не Биллом Денбро, если бы так просто поверил в это. И ожидания его не обманули. Когда он только приоткрыл дверь, сразу же в глаза бросился яркий желтый дождевик Джорджи, смотрящийся здесь чужеродно; от дождевой влаги он блестел в лунном свете и мог показаться стеклянным. Он почти полностью скрывал и лицо Джорджи, и его руки — хотя, если быть точнее, то одну руку. Биллу самому сначала показалось, что он до смерти перепугался, но потом он прислушался к себе, и оказалось, что вовсе нет — был некий страх того, что на самом деле это не Джорджи, но и тот быстро прошел. То, что это может быть хитрая уловка Оно, Билл сразу же исключил; никто не умел делать это так, как Джорджи — улыбаться ему одними глазами. Боясь, что фантом может раствориться в любой момент, Билл быстро прикрыл дверь и без промедлений подошел к нему, присев на колени перед кроватью. Вблизи он ужаснулся вида своего брата, но сохранил самообладание. Кожа у того была болезненно-бледная, и это не из-за лунного света, пробивающегося в комнату через неплотно закрытые шторы. Как Билл догадывался, долгое пребывание в воде делает кожу человека бледной и гладкой, и кровь останавливается, а может, ее заменила вода, потому тело уже никогда не приобретет своего первозданного теплого оттенка. Его глаза, которыми он все равно улыбался, заплыли как у дохлой рыбы, стали мутными, как вода во время цветения. Он улыбается своими тонкими розовыми губами, слегка обнажая зубы, хоть и ровные, но почерневшие от воды; некоторые из них вовсе выпали, и теперь на их месте красуются нервные окончания, торчащие из раздутых десен. Билл пытается мыслить рационально — он знает, что за девять месяцев, которые его брат провел в канализации, от него бы просто ничего не осталось. Такое состояние, в котором прибывает сейчас Джорджи, наступает через неделю-две, и именно эта не состыковка пугает Билла. Что, если это вновь сон, если он сам это себе придумал? Как будто чтобы проверить свои догадки, Билл подносит руку к лицу брата и касается его щеки — холодная. Кожа под пальцами Заики неприятно гладкая и мокрая, ледяная, но руки он не отнимает. Он не может поверить в то, что Джорджи сидит сейчас перед ним, настоящий, пусть и немного не живой. — В канализации одиноко и сыро, поэтому я пришел к тебе, — говорит он своим детским голосом, а Билл при этом слышит что-то булькающее; он не знает, что говорить, но понимает, что просто так молчать не имеет права. — Я ску-учал, Д-Джорджи, — Билл слегка улыбается и подается еще чуть вперед, чтобы обнять брата, — где т-ты был так д-долго? — Он не пускал меня раньше, — Джорджи сидит так еще немного, но потом все же обнимает шею брата левой рукой, тихо всхлипывая, — а теперь разрешил. Через пару минут, все же отстранившись, Билл встречается со взглядом брата, полным какой-то надежды, которую видно даже сейчас. — Ты меня не любишь больше, Билли? — спрашивает он, а Билла вдруг прорывает то ли на истерический хохот, то ли на рыдания в голос. Мысль о том, что он мог бы разлюбить Джорджи, режет прямо по сердцу и к горлу мальчика подступает ком, мешающий говорить. В голове со скоростью света появляются мысли, которые по хорошему ему стоило бы сказать, но из-за заикания он не может произнести даже «нет», хотя в мыслях уже построены предложения. По щекам катятся слезы и Билл, не в состоянии их сдерживать, просто шмыгает носом и трется щекой о рукав своей кофты, потому что слезы застилают глаза и тогда он перестает видеть Джорджи достаточно четко, и это его пугает, ведь тот может просто исчезнуть в любой момент. Джорджи ждет ответа слишком долго, и уже не улыбается, потому что думает, что Билл его не любит, а на самом деле тот просто не может сказать. И, за неимением других вариантов, Билл приближается к лицу Джорджи и обхватывает его маленькие щеки руками, а потом нежно касается его губ своими. И нет в этом братском поцелуе ничего неправильного — уверяет он сам себя, но невинное касание губ через пару минут сменяется чуть более горячим и влажным поцелуем, который на самом деле является верхом того, что способен сделать Заика. Ему не противно; пусть Джорджи и мертв, его кожа холодна и местами чуть вздута, а его зубы сгнили, он все же чувствует в этом всю ту детскую любовь, которой любит его брат, и сам вкладывает в этом неловком движении губ всю свою нежность по отношению к нему. Джорджи обнимает его за шею чуть сильнее и прикрывает глаза. По наитию Билл прижимает его к себе, обхватывая руками миниатюрную талию. Когда Билл отстраняется, между их губами протягивается ниточка слюны, но посмотрев на нее, Билл видит, что она красная. Из уголка губ Джорджи стекает тонкая полоска крови и капает на руку старшего Денбро, и он облизывает свои губы и чувствует привкус этой крови. И у Джорджи губы — когда он присматривается чуть лучше — измазаны ею. Однако Билла это не отталкивает и ему не противно. Он слегка улыбается брату, а тот улыбается ему в ответ. Они сидят так, обнявшись и смотря друг другу в глаза, а потом Джорджи говорит Биллу, что любит его и что будет скучать, и когда он начинает исчезать, Билл слышит, как в гостиной часы отбивают полночь. через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеетЧасть 1
31 октября 2017 г. в 13:37
Билл Денбро ехал — нет, скорее несся — по Уитчем-стрит, вот-вот готовясь круто повернуть и продолжить свой путь по Джексон-стрит (и надеясь при этом не сбить кого-нибудь). За его спиной, на багажнике Сильвера, сидел Джорджи и обхватывал талию брата так крепко, как только мог, чтобы ненароком не слететь с велосипеда и не шлёпнуться задницей прямо на асфальт. Билл пытался запомнить эти объятия, потому что знал — следующего такого раза может просто не быть.
Он кричит свое победное «Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕД!» без единого заикания и как-то за считанные десять минут доезжает до Подъема-в-Милю, а там останавливается, постепенно замедляясь. Велосипед отказывается подниматься, хотя он мог слезть и покатить его рядом, но тогда было бы просто не интересно. Он, запыхавшийся, но радостно улыбающийся, оборачивается к брату и тут вдруг будто вспоминает что-то незначительное, но тем не менее важное (как, например, просьбу мамы после прогулки зайти в магазин и купить яиц), и улыбка покидает его лицо. Джорджи на багажнике нет.
Нет, не потому, что он держался не слишком крепко и поэтому все же упал где-то на повороте с Уитчем-стрит на Джексон-стрит. Просто Билл хоть в какие-то редкие моменты радости пытался оживить воспоминания о Джорджи, который пропал еще в октябре. Мысль о том, что он мог умереть, кажется Биллу просто до одури смешной, ведь маленькие мальчики не умирают просто так, всего лишь выйдя в дождливую погоду на прогулку.
Билл слезает с Сильвера и теперь катит его рядом с собой, поднимаясь в Милю. Потом садится на него, когда склон заканчивается, и съезжает с противоположной стороны холма чуть быстрее обычного — ему сейчас не хочется даже немного притормозить, чтобы ненароком не врезаться в дерево или телеграфный столб; он погружен в свои мысли, потому больше ни разу за весь сегодняшний день не выкрикивает своей любимой фразы и не улыбается просто потому, что ветер дует в лицо и развивает волосы.
В конце-концов он все-таки врезается в дерево, уже почти у самого дома, задумавшись и не успев вовремя притормозить. К счастью, Сильвер остается цел, а сам Билл отделывается лишь длинной, но тем не менее совсем плевой царапиной от локтя и до костяшек.
Вот уже который месяц он с родителями смотрит «Американскую эстраду» молча. Он пытается отодвинутся от обоих родителей на равноудалённое расстояние, чтобы ненароком не потревожить их и не вывести из «анабиоза», иначе они снова начнут ругаться. Когда программа заканчивается, его мама идет разогревать еду для его отца, который сегодня уходит в ночную смену; Билл чуть облегченно вздыхает и думает, что если бы ушла и мать, он был бы просто счастлив — в последнее время (ровно с октября) ему неприятно находиться в обществе собственных родителей.
Отец холодно прощается с матерью, потому что думает, что если никто не видит — жену можно и не целовать. Билл видел — знал, что все давно полетело в чертову пропасть, и лишь еще больше удостовериться в этом ему помогли приглушенные всхлипы матери за стенкой, которые он слышал почти всю ночь, пока под утро все же не заснул.
Это продолжается вновь и вновь каждый день, даже когда он с Неудачниками; если на багажнике едет Ричи и держится руками за его талию, он задумывается и часто произносит одними губами «Джорджи», когда поворачивается к Тозиеру. Ричи не понимает — хотя правильнее будет сказать, никто из Неудачников не понимает — что с Большим Биллом не так.
Билл показывает фотографию в альбоме Джорджи Ричи, но когда тот видит ее, становится ужасно ревностно и мальчика одолевает дикое желание вырвать этот альбом — последнее, что от Джорджи осталось — из грязных рук Балабола; Денбро уверен, что он моет их очень редко — разве что по праздникам, прямо перед тем, как вновь испачкать.
Вскоре это замечает каждый — то, как Билл взахлеб говорит о маленьком брате, и как погружается в глубокие раздумья, разумеется, думая о нем. И, хоть это и настораживает, все пытаются вести себя, как обычно.