Почему?

      Стояла промозглая осенняя погода. Солнце лишь робко выглядывало из-за застилавших всё небо свинцовых туч, и потому янтарь осеннего леса выглядел отнюдь не как тёплый костёр, а в воздухе пахло моросью.       По дороге, тарахтя двигателем, мерно двигался потрепанный временем фермерский грузовичок. Старик-водитель изредка посматривал на своего попутчика, а пассажир, не обращая внимания на водителя, смотрел куда-то в сторону – на проплывающие мимо поля и деревья, и в полумраке кабины его лицо, резкое и угрюмое, смотрелось особенно мрачным и отталкивающим.       – Тут всё очень изменилось, месье, – протянул, наконец, старый фермер. – Словно и не было того ужаса.       Пассажир не ответил, лишь коротко посмотрел на водителя, и старик сразу переключил свой взор на дорогу, невольно дёрнувшись от колючего взгляда. Спустя некоторое время водитель всё-таки смог найти в себе силы и сказал:       – Скоро уже будем на месте.       Впереди показался городок. Один из многих на востоке Франции, ничем не примечательный, кроме одной детали, ради которой пассажир и держал путь сюда из самого Ренна. Здесь было кладбище. Огромное – больше самого городка. Даже при взгляде издали это кладбище тянулось очень далеко – куда хватало взгляда. И за исключением этой детали городок выглядел, как и прежде, до 1914 года, когда на него упали первые снаряды.       Пассажир заметно ожил и поправил воротник длинного пальто. Старик довёз его до въезда в город, после чего они распрощались, и пассажир направился в кладбищу. Жители городка, вышедшие в эту промозглую погоду на улицу, невольно обращали свой взгляд на новое лицо – в конце концов, такова сущность всех маленьких городков, где все друг друга знают. Но едва видели резкие черты, угрюмый взгляд и перечерчивавший правую щёку шрам, сразу возвращались к своим делам. Многие сами обладали подобными лицами – в городе жило много ветеранов.       Первым делом капитан Дегэйр Дюбуа – а именно так звали приезжего – направился на кладбище. Однотипные кресты тянулись так далеко, как хватало взгляда, и различались лишь надписями на них. А приезжий шёл, и вот, наконец, увидел знакомые имена: Анри Гроссо, Маркус Делон, Жак Бюжо... Жак Базен. Последний прибыл в их роту лишь в 1917 году, после «Бойни Нивеля», но почему-то запомнился ему. Наверное потому, что паренёк в первый день своего пребывания на передовой вынес на себе раненного капрала, и хотя при этом он буквально рыдал, но продолжал выполнять свой долг даже через «не могу», невесть откуда беря силы, будучи на волоске от того, чтобы сломаться окончательно. А может, потому, что он погиб в один день с Маркусом – последним человеком, что был под его командованием с самого начала.       Анри Гроссо был одним из изначального личного состава. Тихий и неконфликтный, но в нужную минуту – самый решительный. Он первым вышел навстречу немцам на рождество 1914 года. Если бы не его решимость... наверное, перестреляли бы друг друга вместо праздника. И ведь погиб даже как полагается таким людям – кинувшись с гранатами на немецких огнемётчиков.       Их первый капитан, Жан Мемьё, не был похоронен здесь – жена и дочь захоронили его в хорошем склепе на родине, под Марселем.       Маркус Делон – фермер из Бретани и земляк Дюбуа. Можно сказать, они даже до войны знали друг друга, пусть и понаслышке. Шептались люди, будто фермер французский – немыслимо! – совершенно не верит в Господа. А при детальном знакомстве оказалось, что Делон просто считал, что если Бог существует, то «таким, как он» не стоит его отвлекать. Всегда был спокойный и собранный, и очень много делал для того, чтобы новоприбывшие юнцы имели хотя бы некоторую долю комфорта. Иногда он добывал вещи, которые выдавали только в офицерской столовой, но он, капитан Дюбуа, предпочитал смотреть на факт явного воровства сквозь пальцы: солдаты и так под смертью ходят, пусть хоть поедят побольше да запьют горячим какао.       Капитан шёл, читая имена. Почти всех его бойцов захоронили рядом друг с другом. И вот, дойдя до самого края и найдя последнего солдата, которого он знал лично – Жерара Моро – капитан тяжело вздохнул.       – Вот и снова встретились, ребята. Простите, что так долго не приходил. Вижу, за вашими могилками здесь ухаживают хорошо. Знаете, после войны... даже не знаю, как вам сказать. Всё изменилось, ребята. Всё словно поблёкло после войны, и куда ни глянь – чего-то не хватает, и даже не поймёшь, чего...       Дюбуа помолчал, опустив голову, после чего выпрямился по стойке «смирно» и отдал честь:       – Солдаты и офицеры! Чтоб вы знали: для меня было большой честью сражаться бок о бок с вами! На таких храбрых людях, как вы, всегда стояла и будет стоять Франция!       После этого Дюбуа направился прочь от кладбища, в сторону, где пролегали окопы, в которых французские солдаты и просидели большую часть войны, практически не сдвинувшись с места. Его постоянно влекло именно это место, несмотря на весь кошмар былых дней. Теперь здесь всё изменилось – были лишь обширные луга, на которых росли цветы. Но перед глазами Дюбуа до сих пор вставали образы голой, изрытой снарядными воронками нейтральной полосы, глубокие траншеи, заросли колючей проволоки, блиндажи и пулемётные позиции. Но даже это не перекрывало простого вопроса, что пульсировал в его голове всё сильнее с каждой минутой: «Почему?»       За что ему такая сомнительная честь? Почему он выжил, и даже не искалечился, не сошёл с ума от пережитого ужаса? Чем он заслужил себе такую награду, когда остальные погибли, получили тяжелейшие увечья или утратили разум? Почему не спокойный и рассудительный Маркус, у которого остались жена и трое детей, почему не Базен, которому было всего девятнадцать – да любой другой?! Но ответа на мысли капитана всё не следовало.       – Почему?! – в отчаянии задрал голову к небесам Дюбуа. Крик эхом разлетелся по округе и стих где-то уже вдалеке. Дюбуа опустил голову, но вдруг услышал до боли знакомый голос:       – Почему что, мсье капитан?       Дюбуа резко развернулся и увидел ковылявшего на костылях юношу. Приглядевшись, он не сразу, но всё-таки сумел узнать в его лице одного из бойцов призыва 1917 года, но имени не мог вспомнить.       – Вы ведь служили под моим началом... – сказал капитан. – Ваше имя и звание?       – Альфред Симон, рядовой, – старательно выпрямился бывший боец. – Мсье капитан, вы ведь так и не ответили на мой вопрос.       Дюбуа нахмурился, после чего оглянулся на простёршиеся до горизонта луга, и произнёс:       – Почему я?       Симон не ответил.       – Почему я выжил, а не кто-то другой из тех, кто шли в одном строю в 1914 году? – громче спросил Дюбуа. – Почему не сержант Делон, почему не рядовой Гроссо, почему не капрал Бюжо, почему не командовавший до меня капитан Мемьё?! Почему все они – все, кого я знал с самого начала войны – погибли, а, рядовой?! Почему?!       Последнее восклицание Дюбуа вновь обратил в небо, к Господу-Богу. На глазах капитана стали собираться те скупые слёзы, какие могут быть только у солдат.       – Мсье капитан... – произнёс Симон. – Вряд ли я отвечу на вопрос – почему именно вы. Неисповедимы пути господни. Но послушайте вот что: я понимаю, что гложет вас. Мы вряд ли сможем вернуть к жизни тех из нас, кто погиб. Вряд ли сможем вернуть разум тем, кто обезумел после этого. Да и мою ногу вы вряд ли сможете прицепить обратно. Но зато я знаю, что вы старались беречь нас, ценили наши жизни превыше собственной. И сейчас мы можем лишь прожить жизнь достойно, чтя их память.       Дюбуа пристально посмотрел на Альфреда, и, увидев в его глазах что-то непонятное, но успокаивающее, вздохнул:       – Наверное, ты прав, рядовой...       Симон улыбнулся, после чего посмотрел на небо:       – Темнеет, мсье капитан. Надо бы подыскать, где можно поужинать и переночевать.       – Что ж, ты прав, Симон, – произнёс Дюбуа. – Давай сперва подумаем о бокале хорошего вина и сытном ужине, а там и ночлег будет видно.       И два ветерана направились обратно к городку, вспоминая пережитое на войне и рассказывая друг другу о своей жизни «на гражданке».