***
Натаниэль огляделся, выискивая взглядом Маринетт. Где же она? Почему опаздывает? Может, что-то случилось? Может, стоит пойти к ней? Но если она идёт, и они разминутся? Юноша ещё раз посмотрел на часы, а потом вновь перевёл взгляд на дорожку. Пойти, или нет? Пойти? Или нет? Сомнения прервала появившаяся в самом начале дорожки женская фигурка, в которой юноша тут же узнал Маринетт. Вот только… Девушка шла медленно, изредка вытирая кулачками глаза, и Натаниэль, догадавшись, что она плакала, бросился к ней. — Мари… — ошарашенно выдохнул он, когда девушка уткнулась ему в плечо, смотря на его лицо пустыми глазами. — Что случилось? И кажется, этот вопрос был ошибкой с его стороны. В голубых глазах девушки мелькнуло что-то непонятное, и она расплакалась, громко всхлипывая, прижимаясь к нему и цепляясь за края пиджака тонкими пальцами. Что случилось? Мозг заработал, пытаясь найти правильный вариант ответа, взгляд скользнул вниз, пытаясь выцепить что-нибудь, что дало бы подсказку. И Натаниэль увидел. Серёжек, символа Ледибаг — великой защитницы города, не было! И он понял. — Мари, — зашептал он, не зная, как успокоить рыдающую в его объятьях девушку. — Мари, мы что-нибудь придумаем! Всё будет в порядке! В парке стоял шум — лёгкий говор людей, крики птиц, шум каруселей — всё, как обычно, и, пытаясь утешить Маринетт, Натаниэль не заметил, что внезапно этот шум исчез. Парк погрузился в неестественную, пугающую тишину. А через секунду раздались полные ужаса крики.***
Габриэль Агрест торопливо сбежал по лестнице и, вдавив несколько кирпичей в стену, открыл проход, куда и зашёл, стараясь успокоиться и унять бешено бьющееся в груди сердце. В руке у него лежала красная квами с чёрным пятнышком на голове, а над плечом парил Нууру, заинтересованно разглядывающий окружающее пространство. Посмотреть было на что. Светлые, из белого мрамора стены, тёмный деревянный пол, горшки с цветами по краям стен, воздушные колонны — это место было прекрасным, наполненным светом, и казалось странным, что оно находится в холодном чопорном доме Агрестов. Впрочем, можно сказать, что это и не был дом Агрестов. Это был склеп, в котором, как в сказке, в хрустальном гробу спала прекрасная женщина с длинными золотыми волосами. Только в отличии от сказки, её не мог разбудить простой поцелуй. — Эмили… — Габриэль остановился у гроба, вглядываясь в такое родное спокойное лицо, застывшее в сонной маске, осторожно коснулся бледной ледяной руки и вздохнул. — Подожди ещё чуть-чуть. Он окинул полным тоски взглядом комнату, вспоминая, как когда-то давно любимые жена и сын украшали её, радостно сверкая двумя парами зелёных глаз всякий раз, когда очередной бутон в каком-либо горшке распускался в прекрасный цветок. Эмили просто обожала цветы и каждый раз, заметив открывшиеся лепестки нового растения, бросалась к нему, чтобы с восторженным детским «Смотри, Габриэль, смотри!» показать ему ещё слабенький, хиленький, но уже распустившийся цветок. Как же это было давно! А потом случилось ужасное — Эмили заболела. Врачи лишь разводили руками, смотря на то, как медленно-медленно увядает самый прекрасный цветок на свете — его жена. Хмурый тринадцатилетний Адриан сидел рядом с матерью, пользуясь выбитым Габриэлем домашним обучением. Когда сын, утомлённый ожиданием, уставший и обессиленный, засыпал, прилетал Нууру и, создав бабочку-тогда-ещё-не-акуму, Габриэль убаюкивал жену какой-нибудь доброй грёзой, а сам относил сына в его комнату и возвращался обратно, чтобы охранять покой жены и молиться о её выздоровлении. А потом, ровно под Рождество, когда Габриэль, Адриан и Натали нарядили по просьбе Эмили праздничную ель, она тихо улыбнулась. И заснула вечным сном. Несколько месяцев безутешный вдовец безмолвной осунувшейся тенью скитался по комнатам внезапно опустевшего и словно оледеневшего, покрывшегося невидимой коркой льда, особняка, а потом Нууру рассказал ему о двух Камнях Чудес, которые, объединившись, могут исполнить любое желание. И в тот солнечный июньский день Габриэль Агрест нашёл новую цель в своей жизни. А ещё через месяц появился Бражник. Мужчина провёл рукой по тяжёлому бутону розы, готовой распуститься в ближайшие дни. Квами Ледибаг уже у него, осталось добыть квами Кота Нуара, но с этим, — Габриэль был уверен, — проблем не будет. А значит, когда Эмили вновь откроет свои чудесные изумрудные глаза, первым, что она увидит, будут её любимые цветы. — Нууру, трансформация, — прошептал мужчина и, бросив последний взгляд на спящую в хрустальном гробу красавицу, покинул комнату. Где-то далеко-далеко, в тёмных тупичках и переулках Парижа, уже плакала от обиды юная душа, которая, вот чудо! скорбела по своим цветам, злобно растоптанным чьей-то бездушной ногой. Когда Эмили проснётся, первым, что она увидит, будет Париж в цветах.