and not hot
30 октября 2017 г., 21:17
Тодороки резко просыпается — ощущение, что что-то ползает по коже, едва касаясь крошечными лапками везде и сразу; он резко распахивает глаза и долго трёт их кулаками — за веками расползаются бензинные пятна, переливаясь от едва заметного белого до ярко-красного, и что-то не так.
Он долго не может понять, что именно — долго смотрит в противоположную стену, пытаясь зацепиться мыслями за то, что именно изменилось, и наконец он понимает.
Он мёрзнет.
Холод ползёт по коже, заставляя кончики пальцев замереть, а колени слегка задрожать — холод будто всюду сразу, везде-везде, — и осознание приходит лишь в ванной.
Тодороки вылез из-под трёх одеял сразу.
И проснулся от того, что он мёрз.
Он смотрит на своё отражение в зеркале, испещрённое крошечными каплями воды — его трясёт так сильно, что плечи ходят ходуном, а пальцы никак не хотят цепляться за вентили, чтобы выкрутить горячую на максимум — ему так сильно холодно, но даже через пять минут ничего не меняется.
Тодороки продолжает трястись и с жутким упорством глядеть на себя в зазеркалье — он смачивает ладони холодной водой, пытаясь втереть тепло под кожу, растирая скудную влагу по плечам и предплечьям, — он пытается заставить собственное тело прогреться, чтобы прекратить хотя бы трястись, но — он чувствует, он ощущает это так явно, — как бы он ни повышал температуру своего тела, ему не становится лучше.
Когда паника наконец сходит, он достаёт из шкафа ещё один плед и кое-как заворачивается в кучу одеял.
Теплее не становится.
Теплее не становится, даже когда он одевается на учёбу — вместо тонкой футболки рубашка и форменный пиджак.
Теплее никак не становится.
Но когда он входит в класс, кажется, что в помещении душно — среди тех, кто приходит так рано, только ругающиеся Бакуго и Мидория, где-то бубнит себе под нос что-то раздражённое Иида, всеми силами пытающийся не попасть под лапы Киришимы.
Он выдыхает, — впервые за несколько часов свободно, и ему становится не по себе, когда следующей ночью он просыпается по той же причине — в этот раз он не вылезает из кокона, поджимает к себе колени и пытается дышать глубоко и выдыхать под одеяла, чтобы хоть как-то согреть воздух вокруг себя.
За окном уже конец апреля.
Тодороки кое-как засыпает снова, чтобы согреться лишь в классе — и это похоже на какие-то проблемы в восприятии. Вот только дело не в восприятии и даже не психологии — Шото знает.
Знает, почему мёрзнет, знает, почему никак не может согреться.
И никак не может поверить в это.
Перед сном в конце недели жуткого холода он садится в середине своей комнаты по-турецки, закрывает глаза и долго глубоко и редко дышит. Когда он распахивает глаза снова, он резко вздымает руку — и та загорается, рождаясь новым солнцем в жуткой темноте.
Солнце должно обжигать и греть — но от него только хуже.
Тодороки смотрит на пламя на собственной руке и думает, что ему никогда не согреться.
Не согреться, потому что никак не может поверить в это всё — в числе тех, кто приходит достаточно рано, всегда одни и те же — Бакуго, Киришима, Иида и Мидория. Только он ни разу не слышал, чтобы кто-то из них жаловался на жуткий холод — Тодороки уверен, что это не больше, чем просто совпадение.
Возможно, в классе действительно высокая температура — как никак, их достаточно много, чтобы надышать достаточно и многим больше, чем способен один Шото выдуть горячего воздуха под одеяла.
Да, решает он, именно так.
Да, решает он, именно так, когда слышит, как Мидория говорит, что ему жарко, — в мае, и в этом нет ничего странного.
Да, решает он, именно так, когда Мидория говорит, что для мая на улице жутко холодно.
И никаких других причин нет, думает Тодороки, когда после первой улыбки, адресованной только ему, он впервые не просыпается ночью от жуткого холода.