***
Ещё совсем-совсем темно. Тихо. Никакие наглые лучи солнца ещё не смеют пробиваться, выходить на волю с каких-то дальних краёв, тех, что за самыми верхушками леса, где ни разу не ступала моя собственная нога. Они как будто скорбят вместе со мной, оттягивают злополучный момент расплаты… Расплаты? За что? За мою прекрасную жизнь? Ответь, за что? За что я так провинилась пред вражьим народом, что он решил собрать всю свою дружину и бессовестно грабить наши окрестности. Радует хоть то, что до нашего дома это не дошло. И вот чтобы такого не было я своими руками, на ночь глядя, сижу с мужем. Не говорим. Смотрим. Он на меня, я на его смугловатое лицо. О чём он сейчас думает? Рад, что уходит? Гневается на вражду? Скорбит? По нему сложно понять, к этому я привыкла за год, если честно! А ещё помню… Так хорошо помню день, когда он пришел со старейшинами свататься ко мне. Даже тогда было непонятно: рад он или заставляет себя? — Вернусь и заживем, — выдыхает, кладет люльку на стол. — Купим тебе на ярмарке сорочку… Будет не стыдно в воскресный день пред Богом исповедовать, — и снова берёт её. Я сижу на скрыне, не слушаю. Сам веришь? — Лучи… — одними губами было мною сказано слово. Слово, с которым у меня всю жизнь ассоциировалось что-то светлое, приятное. Но не сейчас. Мужчина понимает сразу, берёт кладенец, вставляет меч, вешает на спину. В полной тишине выходим из хаты, быстро закрывая дверь, чтобы не запускать ветер. А я и ничего не накинула. Мне сейчас вообще всё нипочем. — Пошёл, — извещает муж и просто обняв, идёт в сторону тех самых верхушек. А лучей-то всё больше и больше, не могут они больше для меня тянуть, надо и совесть знать. — Встретимся в следующей жизни, любимый! — отчего-то, сама не понимая, говорю я. Он не слышит, так зачем? Ну, раз в этой жизни не повезло, дай Бог, и правда уж, как молвила, повидаться с ним в следующей… Захожу обратно, плотно прикрывая дверь, отзывающуюся неприятным скрипом. Нужно думать, чем кормить детей.***
Мы помолвлены уже давно, пережили фарфоровую свадьбу. Большой участок земли, свалившееся наследие моего, земля ему пухом, покойного дядюшки, два ребёнка: два сынишки, один совсем недавно стал врачом, другой — священник. Всё сулило лишь счастье, любовь и смерть в один день, но однажды моему младшенькому пришлось надеть маску птицы, накинуть мантию, старшему целый день бегать к старому гробовщику, отпевать ушедших, а моему мужу слечь в постель. И виной тому… чума. — Валери… — хрипит он. Его голос уже неузнаваем. — Валери, не плачь. А я просто сижу напротив его постели и тихо плачу. Слёзы западают в мои морщины. Только сегодня утром, втайне от него, мой младший вынес вердикт: угаснет сегодня же. В доме уже не знаем куда и девать окровавленные платки. — Я же поправлюсь, — всё бормочет муж в лихорадке. — Поправишься, поправишься… — еле выговаривая, затыкаю рот ладонью. Хочется взвыть белугой, но нельзя. Нельзя. Я не имею права отбирать у него надежду. — Мать, — в дверях стоит сын в маске. Через толстые стёкла глаз не видно его чувств, только голос выдаёт. Он не говорит ничего больше, потому что на глаза попадается как отец снова кашляет кровью. Он просто уходит. Невыносимо смотреть. И что далее? Радует лишь то, что они его смогут похоронить, благодаря первенцу. Иначе его тело просто лежало на улице и разлагалось. Как и множество других почерневших тел. Беру его за руку. Муж открывает слезящиеся глаза. Несмотря на лихорадку, эти глаза всё понимают, как и раньше… Как и раньше. Веки прикрываются. С них тоже катится слеза. Этот мужчина редко плакал, редко давал слабину. Впервые заплакал, когда умерла их первая дочь — родилась мертвенькой. И вот снова мне приходится видеть это редкое и ужасное явление. Внутри всё сжимается. Будто механизм, в котором пружинки сдавливают настолько сильно, что даже вдохнуть страшно и разжимаются, ударяя где-то в сердце. Моего мужа начинает колотить. Температура снова поднялась. Я потянула руку к его лбу и ужаснулась: ладонь охватил жар. — Лукас! — сбившийся голос разносится по всей квартире. Появляется он не сразу, где-то через две минуты заходит в комнату, где лежит его отец. Лицо парня… такое милое. Ещё детские веснушки не успели сойти с его лица, как ему пришлось познать всю тягу своей профессии. Сразу понимая, что произошло, Лукас подходит к кровати вплотную, наблюдая, как родитель вмиг перестаёт дрожать. Глаза стали стеклянными. Врач задрожал всем телом, будто сам он теперь заражен чумой. Но не даёт слабину, смотря, как мать уже не сдерживается и во всю ревёт, сжимая ладонь любимого, да так сильно, с такой тупо отдающейся болью, силой, будто это вернёт ему пульс. Сын подрагивающей ладонью закрывает веки умершего и отворачивается, не в силах смотреть на отчаявшуюся меня. Я осипшим голосом взреваю: «Встретимся в следующей жизни, любимый!». Моего сына пробивает этот крик и он просто выходит из комнаты, оставляя меня один на один с трупом самого важного человека.***
— Сестра! — горланит врачиха в белом халате, неся в руках поднос с перекисью, ватой и бинтами. — Чё? — кричу я в ответ, резво вскакивая в палату. — На фронт! Бегом! — с тревогой говорит старуха. — Поняла. — с толикой страха киваю, сжимая в руках чемоданчик с первой помощью. Быстро выбегаю из палаты и по звукам стрельбы бегу к фронту. К счастью, что я не такая старая как врачиха и не такая медленная, да и привыкла уже из-за профессии носиться туда-сюда как Фигаро. Не добираясь на место, замечаю отделение парней. Они, сначала не признав во мне помощь, наставили пушки. — Это военная сестра, — тихо говорит один из них. — Лерка, — опешил ещё один — знакомый мой. — Гришка! — как-то слишком радостно шепчу я, быстро перебирая ногами и подбираясь ближе к парням. По ходу пересчитывают их. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, с командиром отделения восемь. Но в полку же девять человек? — Лерка… — только сейчас замечаю его убитый вид и что-то на спине. Тело? — Лер, послушай, — он аккуратно спускает ношу со спины и я столбенею. Изуродованное тело: невооруженным глазом видно, что грудь пронзила пара пуль, правая рука вообще отсутствует. Димка. Меня бросает в дрожь и тут же пробивает насквозь пот. Я падаю на колени, начинаю неистово молиться. Гришка при виде меня побледнел и заплакал. Да что там, даже командир отделения — строгий мужчина за сорок, с густыми усами, не может на меня смотреть. — Встретимся в следующей жизни, любимый! — рыдая навзрыд, еле-еле проговариваю я, дрожащей рукой поглаживая щеку мёртвого парня.***
— Знаешь че говорят девки с соседнего кадра? — с каким-то жалобным выражением лица спрашивает меня Аня. — Ну? — интересуюсь, не отводя взгляда от монитора, барабаня по клавиатуре, отвечая очередному клиенту. — Что ты шалава и присмотрела себе папика. Я просто иронично поднимаю одну бровь. Привыкла. С тех пор, как в моей личной жизни появился наш гендир — меня тут и там поливают грязью. Но я с ним не из-за денег, нет. Просто в последнее время мне снится один и тот же человек: вот я провожаю его на битву, он берет щит и меч и уходит в рассвет, я шепчу: «Встретимся в следующей жизни, любимый». Вот он в муках умирает на моих руках из-за эпидемии, а я шепчу: «Встретимся в следующей жизни, любимый». Вытаскиваю из-под пуль и снова те же слова. Когда я встретила его в реальности, узнала сразу, им оказался генеральный директор. Ни о чем не думая, окунулась в эти отношения. И плевала я на всяких там секретарш, оные считают меня куртизанкой. Ну и что, что он на шесть лет меня старше? Ну и что, что он богат? Зато я полностью уверена, что это мой человек. Да и Димка по мне с ума сходит, души не чает, даже с моими родителями успел познакомиться — они его безумно обожают и за меня рады. Но, правда, даже тут есть один минус… — Что за шум? — спрашиваю, уловив громкие разговоры на первом этаже. — Пошли посмотрим? — предлагает Анька и мы тихонечко подбираемся к лестнице — она совсем рядом с нашими кабинетами, так что чуть что — мы всегда так высматриваем случившееся. На этаже сразу можно увидеть Диму с женщиной, которая итак и эдак крутится вокруг него. Я об этом всегда знала. Да, у него есть жена, а я просто любовница. Только, право, я её никогда ещё не видела. Только мне захотелось уйти, как гендир встретился со мной взглядом. Да, он всегда знал, что моё рабочее место близко к левой лестнице. Высматривал? В его глазах промелькнул… не страх, что его любовница и жена находятся в одном помещении, вовсе нет. Сожаление. С этой курвой он был по расчёту. Сожаление, что не нашёл меня раньше. — Встретимся в следующей жизни, любимый, — совсем тихо говорю я, что этого не слышит ни Аня, ни его жена, ни десяток людей, которые собрались возле них и что-то громко докладывают. — Ты что-то сказала? — переспрашивает коллега, боязливо озираясь по сторонам. — Нет, — просто отвечаю я, поднимаясь выше, будто ничего не видела и стараюсь держаться достойно. — Пошли, а то не дай Бог заметят, что мы баклуши бьем.