Bisogno

Алессандро откинулся на спинку высокого резного кресла, сумрачным взглядом скользя вокруг. Столовая в их новом доме – недалеко от Апостольского дворца, храм святого Петра можно увидеть почти из всех окон второго и третьего этажей – была несоизмеримо просторнее и красивее, чем в прежнем: гобелены, густо расшитые золотом и чрезмерно яркими – будто ягодный сок – красками, панели из ценных пород дерева, затейливая резьба по дереву, огромные кресла, похожие на небольшие троны, гигантский дубовый стол, заваленный кушаньями на золотых блюдах. Золото, мрамор, яркие краски, даже драгоценные персидские ковры, а матушка еще хочет украсить стены парочкой тондо авторства Пинтуриккьо и, возможно, фреской на потолке, Его Святейшество ведь не откажет… Алессандро злобно скривил губы. Да. Его Святейшество не откажет. «Моей сестре Его Похотливое Святейшество точно не откажет». Юноша с силой стиснул подлокотник тонкими пальцами, от души надеясь, что дерево грозно треснет под ними, но увы – он, в конце концов, не Чезаре Борджиа, любящий прихвастнуть своей силой, а просто Алессандро Фарнезе. Наследник бедного рода, ныне вознесенного на местечковый римский Олимп, друг папского сына… Брат папской шлюхи. На мгновение ему показалось, что в венах вместо крови вскипела обжигающая смола. Резким, озлобленным движением юноша схватил кубок и опрокинул в себя сразу половину – сладкое валенсийское вино хлынуло по горлу, дразня пряными дубовыми нотками, опьяняя терпким, густым ароматом… Это вино когда-то наливал ему Чезаре, улыбаясь тепло и дружески, как только он умел улыбаться, и Алессандро охотно пил его, принимая дар студенческой дружбы, в далекой солнечной Пизе, одуряюще пахнущей морской солью, где они оба были счастливыми детьми. Теперь это вино горчило и жгло гортань, а от воспоминаний о Чезаре делалось еще более тошно. «Может, отец и с ним поделится юной любовницей?» – зло подумал Алессандро, и лишь близость матери – она сидела напротив него, невозмутимо поглощая оленину с брусничным соусом – не дала ему со всей силы швырнуть кубком в стену. Юноша сидел в кресле неподвижно и прямо, шея и позвоночник его так напряглись, что казались выкованными из металла, горящий взгляд впился в пространство. Лишь изредка он выстреливал вперед тонкой, нервной рукой в перстнях, чтобы ухватить кубок, виноградину, вишню и отправить в рот таким злобным движением, будто кормил не себя самого, а злейшего врага. Сладкий золотой виноград, лопающиеся от алого сока вишни, вино… Все казалось ему отравленным, горьким. И ядом были его собственные мысли. Его сестра, его затейница-Джулия, такая смешливая и озорная, Джулия-лисичка, Джулия-непоседа, Джулия-солнышко, сделала ради того, чтобы у них было все это? Красивый дворец в самом сердце Рима, золото, драгоценности… Что сделала ради этого его сестра, какое непотребство ей пришлось совершить? Алессандро представлял ее тонкие, стройные ноги, покрытые легким золотистым загаром, которые широко разводит этот одутловатый, жирный старикашка Борджиа. Представлял, как она закусывает губу и закрывает глаза, чтобы не плакать. Как лежит рядом с ним, огромным, полнокровным, тяжелым, наверняка храпящим и воняющим потом после плотских утех, и брюхо его приподнимает одеяло, напоминая силуэт какого-нибудь римского холма, а Джулия, его Джулия беззвучно плачет, закусив уголок подушки – а наутро улыбается ему и гладит мощную бычью шею, нашептывая, как хотела бы дворец для своей вдовы-матушки, сестры… братьев… Черт. Алессандро забросил в рот еще одну виноградину. Каждая ягода вставала ему поперек горла, к мясу он и вовсе не притронулся – аппетитные куски, сдобренные драгоценными специями, так и остывали на золотом блюде, потому что юноша знал, что не сможет их даже проглотить. Но надо было изображать перед матерью, что он хоть что-то ест. Что он доволен и счастлив. Что его все устраивает. «Бездарная театральщина». — Сын мой… — вкрадчиво промолвила матушка, поднимая голову от блюда. Алессандро напялил самый вежливый оскал, какой только смог изобразить, но глаза его горели угрюмым, холодным огнем. — Отчего ты так не весел? Посмотри, какой прекрасный солнечный день, у нас новый, красивый дом, наш новый повар готовит поистине великолепные и изысканные блюда… а ты за весь день ни разу не улыбнулся. «Интересно, она вправду не понимает, или притворяется?» — Я скучаю по Джулии, матушка, — очень ровным голосом отозвался Алессандро. — С ней я бы улыбался. Женщина негромко вздохнула, сминая салфетку в изящных, но натруженных, опухших от работы пальцах. Новые золотые сережки качнулись в ушах, когда она немного наклонила голову. — Ты же знаешь, сегодня Джулия обедает с Его Святейшеством. — Он теперь важнее, чем ее семья? — Он залог благосостояния ее семьи! — немного повысила голос мать. Мать. Джованна Каэтани. Алессандро ядовито прищурился, разглядывая ее, особенно ярко, словно впервые, замечая морщины на ее гордой шее, на висках и немножко на щеках; какое надменное у нее лицо, как она презрительно приподнимает брови… Раньше мать казалась ему самой красивой женщиной на земле. И он помнил, когда впервые подумал, что это не так. Двадцать первого мая, три года назад. Когда Джулия вышла замуж за Орсинио Орсини. Тонкая, хрупкая, пятнадцатилетняя… У нее даже грудь еще толком не оформилась под платьем, и коленки были разбиты, потому что за день до свадьбы они смеялись и боролись в саду, и Алессандро нечаянно уронил ее прямо в шипастый розовый куст, а потом три часа еще успокаивал. Причем он прекрасно осознавал, что искренне Джулия плакала не больше пятнадцати минут, а дальше — дальше ей просто нравилось, что он вокруг нее бегает — сущий ребенок. Личико обсыпало веснушками, и она сердито терла их половинкой лимона, а Алессандро обнимал ее и говорил, что ей очень, очень, очень идет. Она качала головой: «Я должна быть самой красивой!» — «Но ты уже самая красивая». Джулия показывала ему язык, и глаза ее смеялись: «Ах, слышала бы тебя бедняжка Сильвия, дорогой брат!». Тогда, в день свадьбы, Алессандро тоже был не очень доволен, он хотел бы, чтобы его сестра вышла за доброго, благородного человека, которого смогла бы полюбить, а не за жалкого Орсинио, но, по крайней мере, это был честный брак, заключенный перед господом. А теперь… Не вытерпев, Алессандро подскочил на ноги. Черные, как и у сестры, глаза его ярко сверкали. — Ты знаешь, что мне это не по нраву! Ты просто продала ее этому старику Борджиа, как породистую кобылу! И не думай, что я не понял, зачем тебе понадобился этот урод, Орсинио… «Он из знатного благородного рода Орсини»… Орсини! Ха! Из него такой же Орсини, как из сучки с перебитыми ногами — благородный кане корсо! Он из младшей ветви, даже не в первой десятке в очереди на наследство. Он был нужен тебе только из-за Адрианы Мила! — Да — и что? — с невозмутимым, льдистым спокойствием поинтересовалась мать. На секунду Алессандро даже опешил. Как это — и что? Да как она только могла, как она посмела… Потрясенный, юноша рассматривал эту уже немолодую, еще по-своему красивую, даже удивительным образом царственную женщину. Благородство происхождения не стереть возрастом — в ней по-прежнему чувствовалась кровь Каэтани, хоть она и родила четырех детей от Фарнезе, хоть и давно уже не принадлежала своей семье, но Алессандро отчетливо слышал отголоски ее происхождения — в том, как Джованна держала голову, как надменно приподнимала подбородок, как пристально и холодно смотрела на него… Да даже в том, как шла к его креслу. Раньше Алессандро трепетал в восторге перед этим изяществом, но теперь он его почти ненавидел. — Все матери продают своих дочерей, — ласково промолвила Джованна, подойдя к нему (новое, небесно-голубое, расшитое серебром и украшенное сапфирами, ее платье шелестело на ходу, из-под пышной юбки мелькали изящные венецианские туфельки) и ласково проведя по щекам теплыми ладонями. Алессандро учуял аромат ее духов. — Это закон природы, мой дорогой мальчик. Но, как и любая мать, я делаю это только для того, чтобы мои дорогие дети были счастливы. «Я несчастлив, — подумал Алессандро. — И моя сестра тоже несчастлива». — Разве эта… то, что Его Святейшество благоволит нашей милой Джулии, не обеспечит тебе блестящую карьеру на лоне церкви, мой милый? Разве это не принесет — уже не принесло — нам богатства и процветания? Все твои братья займут блестящие должности, Джилорама выгодно выйдет замуж за того, о ком и мечтать не смела прежде. Не будь так жесток ко мне, мой дорогой мальчик… — Красивое лицо матери огорченно дрогнуло. — Разве я жестока к Джулии? Неужели бедный, глупый Орсинио с ней груб? Разве с ней жесток папа Борджиа? Алессандро тяжело вздохнул. Тут он не мог не признать: и Орсинио, и Его Похотливое Святейшество от Джулии без ума. Мама могла бы выдать ее за куда более сурового человека, но не выдала. Могла бы и продать ее куда более жестокому человеку, но не продала. В этом она, наверное, права… Или нет. И муж, и любовник Джулии были от нее без ума. Но кто бы не был без ума от обаятельной, сообразительной, красивой, молоденькой девушки? Какая же в том заслуга их матери, если Джулия сама по себе такая, что ее невозможно не любить? И, едва смягчившись, Алессандро тут же холодно отстранился от матери и вновь взглянул на нее ледяным, потемневшим взглядом. — Ты не можешь вечно злиться на меня, — в прежнем огорченном тоне добавила матушка. — Все, что я делаю, я делаю ради твоего благополучия. — Благодарю за заботы, матушка, Вы очень добры, — Алессандро сдержанно поклонился. — Мне пора. Он вышел, и слуги тихо закрыли за ним дверь. Хотелось хлопнуть ею погромче, но Алессандро знал, что не сделал бы этого, даже если бы слуг не было. По комнатам, затем по лестнице — вниз, на первый этаж; оттуда в холл, вновь хлопок двери, теперь открывающейся, и Алессандро вылетел в сад. Стояла теплая осень. Небо уже казалось выше и ярче, чем раньше, душистым летом, последним счастливым летом в его жизни, когда Родриго Борджиа не был еще Папой Римским, а его сестра была с ним — смеялась и болтала ногами, сидя в соседнем кресле, и облизывала пальцы от меда. Джулия очень любила мед и говорила, что есть его нужно непременно руками, иначе не вкусно. Алессандро каждый раз приходилось терпеливо напоминать ей, что руки от такого вкусного меда надо бы все-таки вымыть. В этом году, должно быть, сбор меда уже закончили, больше брать не станут… Алессандро подумал было послать сестре в Апостольский дворец (там она проводила почти все время, лишь изредка навещая семью) горшочек меда, но, во-первых, Алессандро боялся ненароком навредить сестре: Родриго Борджиа был ревнив, как сам дьявол, и неизвестно, как он расценит подарок его любовнице от мужчины, пусть даже и от родного брата; во-вторых, ему даже думать не хотелось, каким образом она и ее любовник могут его применить. Недаром же Родриго Борджиа славился распутством. Сад вокруг нового дома семьи Фарнезе и впрямь был очень красивый. Пышный, густой, ухоженный, великолепный, как… Как Ванноцца деи Каттанеи, особенно прекрасная в своей поздней красоте. Еще несколько лет, может быть, десяток, и из роскошной женщины она окончательно превратится в матрону, на которую уже никто не посмотрит с вожделением. Интересно, как она относится к Джулии? Алессандро прикусил губу. «Интересно, не сделает ли она с ней чего-нибудь…» Он брел по саду, позволяя ногам нести себя, куда пожелают. Он исследовал сад вдоль и поперек в первые же пару дней после переезда. Тогда радость от нового красивого дворца даже, казалось, изгнала на время отравляющую горечь из горла, и Алессандро с Джулией, будто не было одному двадцать четыре, а второй восемнадцать, носились по комнатам, радуясь их простору и богатству. А уж как им понравился сад! Особенно пара самых уютных, тенистых, тихих полянок и маленький заброшенный декоративный пруд, где поселилось целое семейство уток. Спустя несколько минут — Алессандро шагал, думая обо всем и ни о чем, угрюмо глядя в землю и крепко сцепив руки за спиной — юноша осознал себя на берегу этого самого пруда, глядящим в зеленую пелену ряски. Старая ива, которой было, должно быть, не меньше века, а может, даже и больше, низко склонилась над водой, протянув узловатую, мощную руку-ветвь чуть ли не до середины маленького пруда, а на иве… Алессандро слабо улыбнулся. Он почему-то не был даже удивлен. — Привет, Джулия. Она обернулась — выбившиеся из замысловатой косы огненно-рыжие прядки мазнули по щекам — и улыбнулась так солнечно и широко, как улыбаться умела только она, и легко, проворно, будто мальчишка, вскочила на ветвь и побежала к нему, перебирая маленькими смуглыми ступнями. Заметив, что она босая, Алессандро тут же принялся искать в высокой траве возле ивы ее туфли и вскоре нашел — изящные, из алого бархата, расшитые золотом, в тон ее бордовому платью. На его вкус Джулии больше шел зеленый, но его вкусы явно были не в приоритете по сравнению с вкусами Его Святейшества. «Мой отец обожает красный цвет», — прозвучал в голове Алессандро голос горько усмехающегося Чезаре. Сестра сошла на землю, опираясь на его руку: улыбающаяся, чуть раскрасневшаяся и растрепавшаяся и, как всегда, обжигающе горячая. Крепко сжала его руку, порывисто прижалась к груди, обняла, стиснула… Алессандро медленно и глубоко выдохнул. Казалось, из его сердца только что вытащили нож и сняли с плеч чудовищную тяжесть. Стискивая в ответ хрупкие, тоненькие плечи, Алессандро крепко прижимал сестру к себе и жадно зарывался в ее волосы, пахнущие чем-то таким, очень… очень естественным. Ее телом, солнцем, свежескошенной травой, зеленью. Он ощущал этот запах даже сквозь дорогие французские духи. — Я так и думала, что ты придешь, — улыбнулась Джулия, отстранившись. — Может, это я пришел, потому что знал, что ты здесь? — улыбнулся и Алессандро, впервые вот уже за очень-очень долгое время улыбнулся искренне и мягко, без затаенной горечи в уголках рта. Брат и сестра устроились на берегу пруда среди травы. Алессандро всегда нравилось, что сестра не боится запачкать платье, растрепать прическу — вот и сейчас она невозмутимо села на землю и принялась обмахиваться веером (он нашелся тут же, на земле, рядом с туфлями) с самым непринужденным видом, словно находилась на светском приеме. — Обуйся. Для кого я туфли искал? — Не хочу, — сморщила она аккуратный носик, шевеля пальцами на ногах, — мне нравится босиком. — Уже осень, ты простудишься, — покачал головой Алессандро. Джулия надулась, нахмурилась, хотя глаза ее блестели веселым лукавством, и небрежно откинулась назад, опираясь на вытянутые руки. — Хорошо… Тогда ты обуй меня. Алессандро закатил глаза, не в силах не улыбаться. Джулия всегда любила, когда все только и делали, что бегали вокруг нее и угождали ее капризам. Демонстративно вздохнув, дескать, ладно, но я это делаю без малейшего удовольствия, просто потому, что ты моя капризная младшая сестра, юноша аккуратно обернул ее ступни алым бархатом, мимолетно пощекотав тонкую, худенькую лодыжку и нежную, холеную подошву между пяткой и подушечкой. Джулия взвизгнула, звонко, по-детски, расхохоталась, задрыгала ногами, мимолетно попала ему в грудь — Алессандро негромко охнул (больше от неожиданности), схватил сестру за ногу, рывком подтянул к себе — и повалил в траву, пробегаясь по ее тонкому телу быстрыми, щекочущими прикосновениями. Джулия визжала и вырывалась, но не так сильно, чтобы вырваться по-настоящему, извивалась под ним, словно угорь, и хохотала почти до слез. Волосы ее растрепались еще больше. Судорожно схватив с земли веер, она принялась колотить брата им по спине, шее, плечам, затылку, и колотила, пока Алессандро не сжалился и — сам дрожа от смеха, с искрами в черных глазах — не отпустил ее. — Ты тиран! — едва-едва выдохнула Джулия, машинально оправляя платье. Ее грудь тяжело вздымалась, на щеках горел горячечный румянец, но губы изгибались в улыбке. Блеск глаз казался немного опьяненным, как это бывает после бурного, бесконтрольного хохота. — Как ты можешь так со мной обращаться! — Тебе же нравится, — поддразнил, улыбаясь, Санни. — А ты вредный. — Сестра показала ему язык и, окончательно придя в себя, ловко села и прижалась к его плечу. Он почувствовал, как приподнимаются и опускаются ее узкие плечи в глубоком, успокаивающемся вздохе, и как тяжелее делается прижавшаяся к его плечу голова: это Джулия перенесла на него свою тяжесть. — Как мама? — спросила она тихо. Алессандро хотел было пожать плечами, но не стал, чтобы не потревожить ее. Мог бы сказать правду, но снова не стал: незачем посвящать сестру в их ссоры, иначе она начнет еще винить саму себя, а это будет уж совсем дурно. — Хорошо. — А… — Барталомео просто счастлив: обрядился во все новое, пропадает с новыми друзьями в Риме, того и гляди, побратается с Хуаном Борджиа, — брат и сестра рассмеялись, — а Джилорама уехала в монастырь на несколько дней. Обещала вскоре вернуться. — А Анжело? — Джулия подняла голову и посмотрела на него своими внимательными черными глазами. Вздохнув, Санни мягко провел по ее щеке кончиками пальцев, легонько очерчивая скулу. Летом Джулия всегда покрывалась легким, очень идущим ей загаром, но сейчас, осенью, гладкая кожа сделалась белой, как полотно, и от этого ее черные глаза казались еще больше и выразительнее. — Снова болен. Уехал на минеральные источники в Тоскану. Нахмурившись, Джулия принялась нервно поигрывать веером: крутила его так и эдак, сверкая обнаженным тонким запястьем, похлопывала оперением по второй ладони, перебирала его пальцами. Нижняя губа оказалась в плену зубов. — Он постоянно болеет… Мне это не нравится. — Девушка решительно тряхнула волосами. — Я пришлю к нему врача Родриго… ой. Алессандро не шевельнулся, лицо его не изменилось ни на йоту, но глаза Джулии все равно мгновенно наполнились испугом. — Ой… Прости, я не то хотела… — Присылай, — немного слишком громко ответил Сандро. — Я слышал, он творит настоящие чудеса. Джулия немного замялась, еще более нервно перебирая веер и глядя на него большими глазами встревоженной птицы. — Да, он… он настоящий мастер… Его Святейшество его очень ценит. Он лечит всю его семью, и… и... — И тебя тоже. Я понял. Алессандро сплел и снова расплел пальцы. Джулия не отодвинулась, но немного повозилась у него под боком, и теперь вместо ее щеки, тяжести ее головы, душистого аромата ее волос юноша ощущал ее острое плечо, упершееся ему под ребра. Некоторое время брат и сестра молчали, каждый глядя в свою сторону, но не друг на друга. Алессандро чувствовал, как похолодели кончики пальцев, но Джулия осталась по-прежнему теплой и нежной на ощупь… Тяжело вздохнув, юноша мягко повернул ее в своих руках так, чтобы девушка снова прижималась к нему щекой, и мимолетно прижался губами к щеке и сразу после — к виску. — Джулия… — начал он очень тихо. — Скажи мне… — Тонкие пальцы быстро-быстро перебирали веер, и Алессандро мягко положил на них теплую руку. — Его Святейшество добр с тобой? Он хорошо с тобой обращается? — Да! — тут же ответила Джулия. Слишком быстро, по мнению Санни, но глаза ее, казалось, горели искренне. — Он очень добр ко мне, правда! Он… очень щедрый… И никогда не сердится. Веселый и ласковый. Будь ситуация другой, Алессандро принялся бы дразнить ее, мол, не влюбилась ли она? «А может, правда влюбилась?» Ну нет, невозможно. Восемнадцатилетняя девица влюбилась в тучного, развратного, огромного старика, годящегося ей не в отцы даже, а в дедушки? Она назвала его ласковым… Нахмурившись, Алессандро сплел и расплел пальцы, не зная, как подобрать слова и стоит ли вообще подбирать. Стоит ли ему это знать. — Вы с ним… он… — Нет! — Порывистое движение, выроненный веер, и Джулия обхватила его лицо горячими, тонкими пальцами. Прямо в душу ему посмотрели обжигающие черные глаза. — Алессандро, драгоценный мой, клянусь, он не обижает меня… в постели. Правда, не обижает! Он… с ним не очень приятно, потому что он такой… старый, и он мне совсем не нравится, но… — Лицо девушки залила яркая краска. — С ним лучше, чем с Орсинио. Боже, мне так стыдно это говорить… Теперь она закрывала руками уже свое собственное лицо. Алессандро тут же крепко обнял сестру, сомкнув вокруг ее плеч кольцо защищающих рук, и положил подбородок на рыжеволосую макушку. Джулия не вздрагивала, не всхлипывала, молча сидела, прижавшись к нему и уткнувшись лицом в грудь, по-детски обхватив его плечи обеими руками. — Я не хочу с ним быть, — прошептала она тихо и сдавленно. — Он старый. Он мне совсем не нравится… — Девушка болезненно прикусила губу и подняла на брата тоскливый взгляд. — Это всегда так, Алессандро? Всегда девушки выходят замуж и ложатся к мужчинам в постель… без любви? Юноша мягко провел ладонью по ее волосам. — Нет, малышка. Я точно это знаю. Джулия едва заметно улыбнулась, глаза ее немного потеплели. — Сильвия? Сандро не мог не улыбнуться — немного смущенно, как мальчишка — при звуке этого имени. Его драгоценная Сильвия, невысокая, изящная, хрупкая, всегда с невероятным вкусом одетая, обожающая изысканные прически и жемчуг в волосах. Он так подходил к ее серым, мягким глазам и нежному лицу. Сильвия с сияющими белизной руками, которые целовал только Алессандро, даже солнце, жарко зацеловывающее Джулию, не могло добраться до Сильвии. Сильвия… — Ты так ее любишь, Алессандро… — Джулия смотрела на него с детским любопытством, и в то же время та же горечь, что и у него самого так часто в последнее время, притаилась в уголках ее губ. — Я бы хотела почувствовать, как это — когда тебя любят. — Тебя обожают все. Орсинио, Его Святейшество… Его дочь, малышка Лукреция, от тебя тоже без ума, Чезаре говорил, что она ему все уши прожужжала о тебе. Весь Рим без ума от Прекрасной Джулии, ты затмила его предыдущую королеву. И я тебя люблю. — Алессандро наклонился поцеловать ее в лоб. На мгновение ее кукольно-прелестное, но живое лицо осветилось детской радостью, и Джулия крепко прижалась к нему, снова стиснув плечи тонкими руками. — И я тебя люблю! Но… — Сияние погасло. — Я имела в виду, чтобы меня любил мужчина, и чтобы я его любила. Не как брата, — мягко улыбнувшись, она мимолетно погладила его по щеке. Алессандро некоторое время молчал. А что сказать? Еще летом он спросил у Чезаре, каков характером его отец, чтобы знать, с чем придется столкнуться новоиспеченной фаворитке, и тот дал на удивление объективную характеристику, в которой и следа не было ни от почтения, ни от восхищения… ни от сыновней любви. В том числе он сказал и о ревности: «Со своими любовницами, если девушка пришлась ему по сердцу, отец поначалу добр и щедр. Не обижает, напротив, потворствует и потакает любым капризам, даже самым абсурдным и разорительным. Некоторое время Джулия будет вить из него веревки. Но при этом в этот период он очень ревнив и не потерпит, чтобы она флиртовала с другими. И это хорошо, потому что, если мой отец перестает реагировать на измены — это значит, что скоро он начнет изменять сам». Ergo, Родриго Борджиа ни за что не позволит ей быть с кем-то другим. Да и их мать тоже, раз уж на то пошло. — Я надеюсь, что это однажды произойдет, сестренка, — мягко ответил Алессандро, целуя девушку в лоб. На некоторое время они вновь замолчали. Алессандро знал, что сестра хочет поговорить об Его Святейшестве, обсудить связанные с ним ситуации, спросить совета, как себя вести, посплетничать об его семье, рассказать, какими на самом деле оказались знаменитые Борджиа, сравнить впечатления, ведь Алессандро давно уже дружил с Чезаре и встречался, пускай и редко, с его братьями и сестрой. И, наверное, Джулия ждет, когда он задаст вопрос… Но пока Алессандро не чувствовал в себе сил слушать ответ. Хватало навязчивых мыслей об этой мерзкой туше, которая затаскивает его юную, красивую, соблазнительную сестру в постель при каждой удобной возможности… Брррр! Алессандро машинально сглотнул, вновь ощущая, как встала поперек горла знакомая горечь. — Санни... Голос сестры прозвучал непривычно робко и тихо, она даже не поднимала глаз. Алессандро мгновенно собрался. Руки его сжались крепче, ладонь успокаивающе погладила тонкое плечо. — Да, сестренка? — Ты сердишься на меня? — длинные ресницы медленно поднялись, открывая тревожную, вязкую бездну ее глаз… Боже, нет ничего удивительного, что Папа потерял от нее голову. Даже у самого Алессандро, давно и безнадежно влюбленного в Сильвию, билось сердце при виде сестры, как при виде прекрасного произведения искусства. — Скажи, ты сердишься?.. Ты стал таким хмурым после… после того, что случилось…Ты улыбаешься мне, но я вижу, что тебя что-то гнетет, и от этого думаю… Санни, я не хотела! Клянусь, я не хотела, просто… мама сказала, что это поможет нашей семье, что мы — внуки великого кондотьера, мы не можем всю жизнь прозябать где-то в провинции, понимаешь?.. Она была так убедительна… И ведь это правда! Теперь у нас такой большой, красивый дом, и Родриго обещал, что подарит тебе новую должность… Алессандро, ты будешь кардиналом! Ну почему ты не рад? Горький ком в горле увеличился в размерах. Отстранившись, Алессандро с тяжелым вздохом, прозвучавшим, как глухой стон, закрыл лицо ладонями, с нажимом провел пальцами по вискам и густым темным волосам… Поднял на сестру потемневший, отчаянный взгляд. — Я хотел защищать тебя. — Голос прозвучал глухо. — Всегда хотел. Ты знаешь, как я тебя люблю, я никого не люблю так, как тебя! Даже Джилораму… Я сделаю для нее все на свете, но это ты всегда была моим солнышком, моей Джулией. — Юноша порывисто стиснул ее ладони. — И эта мысль… что ты продаешь себя… ложишься в постель с отвратительным, развратным стариком… — Ком сделался настолько огромным, что слова через горло приходилось проталкивать силой, Алессандро даже помотал головой, как человек, пытающийся уйти от невыносимой боли. Он весь сжался, ни единого расслабленного мускула не было в его теле, но пальцы не стискивали ладоней сестры: он боялся, что сделает ей больно. — Ради меня! Я знаю, что ты делаешь это ради меня, и, Джулия, клянусь, это разбивает мне сердце! Это я, я должен был защищать тебя, заботиться о тебе, обеспечить тебе беззаботную жизнь… Я должен был всего добиться сам! В конце концов, что обо мне станут говорить? Ты сказала — я стану кардиналом… Какой ценой это куплено, Джулия? Ценой твоей чести, твоих слез… — Юноша судорожно провел рукой по лицу. — А меня после этого станут называть как-нибудь унизительно, потому что Папа, будь он проклят, — Джулия тихонько ахнула, услышав богохульственные слова, — не считает нужным даже скрывать вашу связь, чтобы не подвергать тебя унижениям, и все будут знать, кто я такой, и как я попал в коллегию! Не думай, что я не благодарен тебе, или сержусь на тебя… — Он порывисто поцеловал ее пальцы. — Я знаю, что ты не виновата. Ты не виновата, Джулия! Но мне больно, мне… мне невыносимо от того, что больно тебе. Стало легче. Всегда становится легче, когда позволяешь давно копившимся внутри чувствам хлынуть наружу спасительным гноем слов. Только… Алессандро бросил встревоженный взгляд на сестру. Она плачет?! …нет, не плачет, но явно сдерживается, сидит — тонкая и прямая, вздернув острый подбородок, закусив нижнюю губу… «Ты самый отвратительный человек на свете! Ты не должен был говорить ей все это! Ради всех святых, она всего лишь восемнадцатилетняя девушка, не ей слушать о твоих ночных кошмарах!» — Джулия… — Алессандро притянул девушку к себе, заключая в крепкие объятия и собираясь начать петь успокаивающие песни, но тут сестра порывисто прижала пальцы к его губам, замыкая рот, и горячо проговорила: — Алессандро, ты ошибаешься! Моя… связь… то, что я стала… — Я понял, понял! — …это не отменяет того, что ты самый умный, самый лучший на свете, поверь мне! То, что я… Это просто подтолкнуло тебя, понимаешь?.. Как если бы у нас появился родственник в коллегии кардиналов, и только… Разве это унизительно? То, что я, твоя сестра, немножко помогла твоей карьере — это унизительно?.. — Я никогда не говорил, что это унизительно! — нахмурился Алессандро. — Но двигаться по карьерной лестнице ценой твоих страданий… — Я вовсе не страдаю! — Алессандро скептично поднял бровь. А кто только что говорил, что хотел бы любить и быть любимой? — Это не так уж и тяжко — быть его любовницей. Это вовсе не самая худшая участь. Он дарит мне подарки, угождает всем моим капризам, и в постели он тоже очень ласков, я же говорила. — У Алессандро отчетливо заныли зубы. — Он совсем не чудовище. Было бы хуже, если бы это был… Лодовико Моро, например. Бррр! Алессандро даже вздрогнул от этой мысли. — Мне… — Голос сестры дрогнул, и каждая жилка в теле Алессандро натянулась, как струна. — Больше всего мне больно оттого, что ты так отстранился от меня… Я так плакала, думая, что ты считаешь меня падшей женщиной! Если бы он не держал сестру в объятиях, то со всей силы хлопнул бы себя по лбу. Балбес! Несчастный баран! Эгоистичное чудовище, как он только мог так замкнуться в себе, ведь это ей, ей все это время было в разы больней и тяжелей! Плевать, что ты ее почти не видел — надо было догадаться и прорваться к ней! Проклятье… Алессандро притиснул сестру к себе ближе, надеясь, что ее тепло успокоит саднящую боль в груди, заткнет огромную дыру, что там образовалась. — Мне очень нужна твоя помощь, — Джулия умоляюще заглянула ему в глаза. Говорила она быстро, не позволяя ему вставить готовые сорваться с губ горячие возражения. — Это так трудно… Я очаровала его, но еще нужно прижиться в его семье, разобраться, кто есть кто в коллегии кардиналов, войти в этот огромный и сложный мир… И я боюсь его бывшую любовницу. Я не справлюсь без тебя, Алессандро. Мне очень, очень нужна твоя помощь. Он видел, как напряжено ее горло, словно там, внутри, физически застрял ком. И чувствовал, как медленно уходит комок из собственного горла, как сами собой распрямляются плечи, как… Нет, тяжесть все же никуда не ушла. Но теперь стало легче ее держать. Потому что он должен быть сильным ради нее. Должен ее поддерживать. Независимо от собственных чувств — Джулии, его солнышку, его любимой сестре, нужен ее старший брат, его мудрые советы и помощь. И он обязательно даст ей это — в конце концов, ведь не все же так плохо? Родриго Борджиа с ней вроде бы ласков и влюблен, самого Алессандро ждет кардинальская шапка, матушка счастлива в новом доме, братьям и второй сестре предстоят выгодные партии и богатая, счастливая жизнь… Все хорошо. Все просто замечательно. …по крайней мере, они сумеют справиться. Если будут держаться вместе. Он и его любимая сестра. Алессандро сделал глубокий вздох, как человек, готовящийся то ли к долгому забегу, то ли прыгнуть в ледяной пруд. Откинулся на траву, притянул сестру к себе, заставляя лечь рядом — это было легко, она ведь такая маленькая и хрупкая — и скользнул рукой в кольцах по ее густым волосам. — Расскажи мне про семью Борджиа, — попросил он мягко. — И мы попробуем разобраться.