Солнечный цветок

      — Вы опять были в Калимдоре, мой лорд.       Севший на край кровати Иллидан медленно повернул голову: проснувшийся Кель приподнялся на локте, глядел спокойно, внимательно. Не спрашивал — утверждал. Ошибиться было сложно, в ладони Иллидана покоился нежный золотистый цветок.       — Эти цветы...       — Память, — коротко ответил Иллидан, и Кель понятливо умолк.       Ему тоже было что вспомнить, молодому солнечному эльфу. Что вспомнить, о чем забыть... Иллидан лег, подпихнув под спину подушки, устало расправил крылья. Кровать была пуста: Кель поднялся, отошел — Иллидан не посмотрел куда, бережно прикасаясь кончиками когтей к тонким лепесткам.       Да, память...       Звякнула склянка, края крыла коснулось чужое колено. Кель растирал по ладоням масло, и Иллидан приподнялся на локтях, давая ему дотянуться до спины и основания крыльев, где мышцы подергивало больше всего. Сжал зубы: прикосновения были жесткими, но правильными, несущими облегчение. Когда Кель закончил разминать, Иллидан снова лег на спину.       — Мой лорд...       Вопрос был не в словах — в движениях. В чуть наклоненной набок голове. В пальцах, растирающих остатки масла. Подумав, Иллидан кивнул, и Кель легко сбросил с плеч тонкую домашнюю мантию. Под ней привычно не было ничего — только долговязое нескладное тело, жилистое и угловатое.       Наверное, он успел подготовиться заранее, пока искал масло, потому что, расстегнув тяжелый пояс Иллидана и стянув с бедер ткань, не стал отвлекаться на себя. Провел скользкой рукой раз, другой — Иллидан выдохнул, чуть запрокинув голову. Плоть охотно отозвалась на прикосновения, и Кель перекинул длинную ногу через бедра Иллидана, приподнимаясь и направляя его.       Сиплый стон. Он всегда стонал, опускаясь до конца, замирая, зажмурившись, упираясь ладонями в широкую грудь Иллидана. Тот не торопил. Никогда. Ни разу. Позволял отдышаться, медленно оглаживая худые бока, неловко отводя пальцы, чтобы не поранить когтями.       Иллидан не знал, как Кель умудряется чуять подобное. Почему приходит именно тогда, когда память отдается лишь болью. Почему в иные моменты все иначе.       Но сейчас цветок лежал забытым, а потом и вовсе оказался смят, когда Иллидан вцепился в покрывала — лишь бы не царапать светлую кожу. Длинные светлые волосы казались золотистыми, будто лепестки, но Иллидан знал: они пахнут не горечью и лесом. Пылью и пеплом, кровью и самую малость — огнем и солнцем.       Кель медленно поднимался, так же медленно опускаясь обратно, закусывал губу. Много, плотно, жарко. Ярко и сиюминутно. Короткое удовольствие, которое вот-вот нахлынет и забудется совсем скоро. Но... почему-то именно это заставляло память утихнуть. Уйти. Забыться.       Иллидан смотрел на замершего Келя. Смятый цветок валялся на полу, отброшенный взмахом крыльев. В ушах еще гулко отдавались частые удары сердца, дышалось еще тяжело и... живо. Протянув руку, Иллидан осторожно подцепил золотистую прядь, пропустил между пальцев. Почти как лепестки цветка. Солнечного цветка, что бы Кель ни говорил о крови.