Это не грех

Анк-Морпорк лениво дышал тягучим, будто сироп, воздухом собственных закоулков. На Красильной улице распахнулись ставни, и в окно высунулась всклокоченная голова Бруты. Посмотрев по сторонам, она убралась назад. Все было абсолютно обычно. После стольких проблем это несказанно радовало. Протянув руку, Брута щелкнул по панцирю еще спящего Ома и отправился будить Бедна. Для Бруты все, кажется, было просто — во всяком случае, он старался не усложнять уже выстроенную в голове схему нового образа жизни. Все было предельно ясно: Анк-Морпорк, Ом, он, Брута, и Бедн. Особенно Бедн. Бедн в первую очередь. То, что связывало Бедна с Брутой, Ом ехидно называл отношениями. Не греховными, отнюдь. Греховны были — страшно сказать — плотские удовольствия. Но ни тот, ни другой не предавались им. Бедн не желал тела Бруты — вообще перспектива желания тела Бруты была весьма сомнительна — но желал Бруту. Брута не желал ничего и никого. Он нуждался в Бедне, как цветы в садике нуждаются в солнце. В их жилище все было четко распределено. Брута копировал по памяти сокровища эфебской библиотеки, ходил за отвоеванном у соседей клочком земли и необъяснимо находился рядом с Бедном. Бедн готовил, непрестанно конструировал что-то из рычагов и шестерней и держал Бруту за руку. Ом закатывал свой единственный глаз, спал и обгладывал выращиваемый Брутой салат. Брута терпеть не мог, когда кто-то трогал его руками. Так делал Ворбис — он считал людей вещами, не подразумевавшими, как следствие, наличия у себя личного пространства. Бедн быстро понял, в чем проблема, и старался лишний раз Бруты не касаться. Но Брута касался его сам — осторожно, кончиками пальцев, гладил по рукам, шее, спине. Бедн смеялся и подмигивал ему, заставляя теряться в догадках, что же он делает не так. Но Бедн даже не думал возражать, наоборот, расставлял руки в стороны, чтобы ненароком не дотронуться до Бруты, и принимался его целовать. Ведь губы — это вовсе не то же самое, что ладони, верно? — Ну что, господин Память, как успехи? — спросил Бедн, подходя сзади к работающему Бруте и сплетая пальцы их правых рук, и, машинально потянувшись обнять Бруту за плечо, остановился — нельзя. Руки — единственное место, до которого Бедн мог дотронуться без опаски. Хотя хотел гораздо большего. Брута дорисовал пузуме двусмысленной шестой ус и, отложив перо и растерев капельку чернил между большим и указательным пальцем левой руки, махнул на лежащий на столе незаконченный свиток. — Вот, — он помолчал. — Почему ты... — Брута осекся на полуслове, почувствовав на затылке вопросительный взгляд Бедна. — Почему ты касаешься только рук? Бедн удивленно поджал губы и присел на край стола, покрепче сжав его пальцы. — Мне казалось, остальное тебе неприятно, — сообщил он наконец. Брута растерянно скользнул взглядом по его лицу. — Да... Но... Это раньше... И... В общем, ты не Ворбис. Это совсем другое... — Бедн хмыкнул. — Надеюсь, что я никогда и не был Ворбисом. Для тебя, по крайней мере. Так можно? — он протянул руку к его лицу и замер в дюйме от кожи, не решаясь прикоснуться. Брута закрыл глаза и, глубоко вдохнув, приник щекой к его ладони. Бедн соскочил с края стола и прижал Бруту к себе. Ладони бегали по складкам рясы, забираясь под нее, рассыпая по шее, спине, груди горсти мурашек, царапаясь мозолями и тихо сводя с ума, отключая все — память, разум... В мозгу вспыхнула какая-то искорка, но Ом поднял голову и задумчиво посмотрел на обмякающего под руками и губами Бедна Бруту. — Это не грех, — проронил он. Искорка погасла. В голове осталась только темнота. И Бедн. «Это не грех» Тога и ряса ужасно путаются в ногах и мешают чувствовать, мешают дышать, потому что дышать сейчас можно только друг другом. «Это не грех» За чертову простыню совершенно невозможно ухватиться, так что для того, чтобы не рухнуть вниз головой в пульсирующую нереальность, приходится хвататься за улыбающегося Бедна. Хотя можно и не хвататься — Бедн не отпустит его. Никуда. Никогда. Ни за что. «Это не грех» Как же хорошо... «Это не грех» «Это не грех» «Это не грех» Брута проснулся посреди смятых простыней. Ряса валялась на полу. Бедна не было. Бедна не было. Нигде. Бедна не было. Такого страха Брута не испытывал давным-давно, если вообще испытывал когда-нибудь. Обычно, когда он просыпался, Бедн мирно похрапывал на своей койке около противоположной стены. Но сейчас... Простыни смяты. Ряса валяется на полу. Бедна нет. И ни звука. Брута вскочил с кровати и ринулся осматривать дом, на ходу натягивая рясу и стараясь утихомирить бешено застучавшее сердце. Бедн нашелся на кухне. Он как ни в чем не бывало насвистывал какой-то нехитрый мотивчик и сооружал столь же нехитрый завтрак. Все как обычно. Все как всегда. У Бруты отлегло от сердца, и он шумно выдохнул от облегчения. Бедн обернулся и помахал ему рукой, продолжая что-то нарезать. Не подошел, не прикоснулся. Ничего не сказал. Просто помахал рукой. Как всегда. На мгновение Бруте показалось, что весь вчерашний вечер ему приснился — несмотря на то, что сны ему не снились никогда. Привиделся, приснился — не важно, просто не существовал на самом деле. Но Бедн отложил нож и приник к нему, забираясь шершавыми горячими ладонями под складки рясы. Сомнения раскололись на тысячи кусочков и рухнули на пол. — Я согрешил... — убитым голосом пробормотал Брута. Ом поднял голову и на мгновение спрятал ее в панцирь — по-другому пожать плечами он не мог. — Это не грех. Потому что ни один из вас не задумывался о плотском удовлетворении. Это было единение душ, не тел, — терпеливо проговорил он. — Брута, я твой Бог! Тем более, я-то всяко знаю о грехах побольше твоего, — он задумался на секунду. — Впрочем, если ты продолжаешь считать это грехом, можешь принести мне салата. Я с радостью отпущу тебе этот грех. И следующий тоже. И даже тот, что будет после него. Салата, главное, принеси побольше. — С точки зрения философии, это не грех, — Бедн пожал плечами и качнул пальцем старую пустую лампу, оставшуюся от Дидактилоса. — Учитель точно бы так сказал. Так что все в полном порядке. — Он потянул Бруту на себя и обхватил его за шею ладонями, приникая к губам. Это не грех. 12.08.14