Осенняя соната.

Помнишь закаты в Дрездене и печальные немецкие вечера? Помнишь рассветы в Брантфорде и холодный канадский воздух? Осень везде одинаковая, верно? Она забирается в самую глубину души, где бы ты ни был. Будь то Германия или Америка, все равно будет тоскливо в октябрьскую пору.

      Шум океана отчаянный и утонченно-мрачный. Тихие воды бросаются под ноги и мочат ботинки.       Это просто боль в душе и холод.       Это просто чайки кричат осеннюю сонату невыносимо громко: "Ее больше нет и не будет".       Это просто твой запах с рук не сошел еще. - Заткнитесь, безмозглые птицы, - крик хриплый вырывается из больного горла вслед за чайками.       Но им плевать. Птицам плевать на тех, кто стоит на холодном берегу.       Этот океан только с виду такой нежный и теплый. Под водами это ледяная воронка, холодильник. Только умеющие выживать, живут там.       Корабль медленно отплывает со старой бухты.       Он уплывает от промерзшей насквозь земли.       Огромный фрегат тяжело отходит в воду.       Ты уходила так же тяжело, с тоскливым взглядом осматривала опустевшую квартиру, поджимала губы. Глаза твои, синие от слез, дрожащие, запомнились мне, как самый крепкий и дорогой алкоголь.       Я не мог держать тебя. Как люди остаются вместе, после измены? Так тошно прикасаться. К этой коже, которую уже ласкали чужие руки, к этим губам, которые целовал кто-то другой. Хочется уйти от мира - и ты уходишь.       Я умер именно тогда, когда твои детские губы прошептали: "Он классный. Он молодой. У него есть деньги".       У меня тоже есть деньги, но я не так молод.       Мне тридцать четыре, тебе четырнадцать. У тебя светлые волосы и пухлые губки, ты смеешься по-детски и обижаешься из-за ерунды. Мы занимаемся сексом прохладными ночами. Твое тело горячее, нежное, детское.       Этого не будет больше.       Я умер именно тогда, когда дверь за тобой захлопнулась, и от шума слетела фотография с полочки на пол, на которой 34-х летний мужчина обнимает юную девочку. Они улыбались, в их глазах играл огонек возбуждения. Рамка поломана, испорчена, как и наша с тобой привязанность.       Привязанность ли?       Шум океана грустный, воды разбиваются о высокие берега и брызгами разлетаются обратно в холод. Крик чаек уже настолько безысходный и визгливый; становится страшно. Все мечты разбиваются о жестокую реальность. А в груди апатия и кусочки разбитого сердца.       Нежные улыбки и смешки не дают мозгам покоя.       Я умер именно тогда, когда друг положил руку мне на плечо и, опустив голову, прошептал: "Нам доставили ее сегодня ночью".       Я курил.       Очень много курил. Друг работает в морге, а живых туда ночью не привозят.       И днем тоже.       Туда вообще не привозят живых.       Я не спросил, она ли это? Это красивое ходячее бестие.       Что с ней случилось? С ее хрупким, бледным телом.       Друг знает - это больно. Он молчит. Он никогда не будет говорить то, чего мне не хочется слышать.       Крики чаек уже похожи на раздирающие стоны, волны сильнее бьются о берега, ветер воет и забирается под куртку. - Хватит визжать, тупицы. Хватит!       Но мой голос для птиц - пустой звук.       Я умер именно тогда, когда воды океана мочили ботинки и чайки визгливо кричали: "Ее больше нет и не будет".       Больше нет и не будет.