Возлюби ближнего своего

Война только-только закончилась, Гавриил и его армия отступили, и на Михаила обрушилась обычная размеренная жизнь, к которой он не привык, которую не понимал и которой даже отчасти боялся. Некоторое время он был занят тем, что помогал с возведением стен, с координацией и восстановлением армии, со стройкой собственного обиталища, а потом пришло затишье. Относительно мирный период, наполненный звенящей тишиной, от которой хотелось выть и лезть на стену. Михаил чувствовал, что задыхается, тонет в этом болоте призрачного спокойствия. И от этого ему начинало казаться, что ненависть к людям не только возвращается, но и разгорается с новой силой. Возлюби ближнего своего. Михаил решил пойти, пожалуй, простейшим путем, возлюбив ближнего в самом прямом смысле этого слова. Впрочем, поначалу это все мало походило на любовь. Скорее на кражу. Михаил воровал чужое тепло, чужие ласки и чувства, явно предназначавшиеся не ему. Он встречался по ночам со случайными девицами, лишившимися после войны мужей и возлюбленных, ищущих защиты и понимания и крепких объятий. Михаил старался не быть жестоким и грубым, но не всегда мог рассчитать силу, иногда стискивая запястья на хруста костей, иногда оставляя внушительные синяки на гладких бедрах, иногда трахая так рьяно, что очередная подружка-на-один-раз не могла ноги свести, не поморщившись от боли. А иногда он едва успевал остановиться прежде, чем замрет под пальцами, пережимающими горло, пульс. Михаилу этого было мало. Порой он думал о том, как было бы хорошо намотать волосы на кулак, оттянуть голову, заставить девчонку изогнуться до боли — до ломоты — в пояснице. Как приятно было бы втрахивать дрожащее тело в холодную каменную стену, наблюдая за тем, как на чистой коже остаются царапины и ссадины вперемешку с грязными разводами. Как чудесно было бы смотреть сверху вниз в полные слез глаза, засаживая член глубже в глотку. Как было бы хорошо ранить и терзать, причинять боль и страдания, а потом убивать. Быстро или медленно. Бескровно или кроваво. Сцеловывая последние выдохи с приоткрытых мягких губ, кончая в напряженное в предсмертной агонии тело и отпуская, отшвыривая от себя опустевшую оболочку, как только в глубине зрачков навсегда погаснет божественная искра. Отнимать чужие жизни было приятно. Михаил никак не мог расстаться с этой привычкой или хотя бы с мыслями о ней, как будто ничего, кроме насилия, не возбуждало его, не приносило истинного удовольствия. Возлюби ближнего своего. С годами Михаил сумел приструнить свою жажду осушать до дна чаши людских душ, он стал спокойнее, он научился любить, не оставляя следов. Любить в том низменном смысле, который люди использовали как альтернативу фразам вроде «заниматься сексом» или «трахаться». Но ему всегда было мало одной девушки. Одна слишком быстро уставала от его напора, от его любви, и со временем Михаил стал искать сразу двоих или троих, готовых провести с ним ночь. И он был ненасытен и неутомим, в то время как все его подруги — измотанные — засыпали ближе к середине ночи. Впрочем, в какой-то момент Михаил научился получать удовольствие и от этого. Брать девушек во сне оказалось интересно. Расслабленные, они принимали его в себя именно с той силой и скоростью, с которой хотелось ему. Возбуждающиеся прямо в процессе, но не просыпающиеся, плотно обхватывающие мышцами член, постанывающие сквозь сон, податливые и такие покорные. И если накрыть ладонью рот и осторожно зажать пальцами нос... Михаил научился не оставлять следов и соразмерять свою силу с возможностями своих избранниц, но иной раз все же не мог отказать себе в удовольствии поиграть с чужой жизнью, как кошка играет с пойманной мышкой. Придушит, замучит, изведет, а потом нежно накроет лапкой, притянет к себе и вылижет, даря свою проклятую нежность. Михаил научился любить людей, как кошка любит мышей. На большее, кажется, он был не способен. Возлюби ближнего своего. Она пришла к нему без разрешения и без приглашения. Красивая, тонкая, рыжая. С россыпью веснушек на бледной коже, которые она так стремилась спрятать под слоем пудры. — Сенатор Торн? У Вас ко мне дело? — в голосе Михаила не было ни капли удивления или любопытства. Отчасти ему и правда было совсем не интересно, зачем она пришла. И когда Бекка вдруг потянул с плеч лямки своего струящегося платья в пол, заставляя ткань бесформенным комом упасть к ногам, Михаил только едва заметно повел бровью. Он молча смотрел на ее фигуру и то, как Бекка старалась не поддаться порыву и не прикрыться под испытующим взглядом, лишенным каких-либо эмоций. Михаил не двигался с места, пока не увидел, как на скулах проступает неровными пятнами стыдливый румянец, и лишь после этого поднялся из кресла, подходя к Бекке, кладя руки ей на бедра и целуя глубоко и крепко. Он трахнул ее прямо так, перегнув через подлокотник. Никакого уважения к сенатору. Впрочем, сейчас она была не сенатором, а одной из тех девок, которым хотелось провести с ним ночь. В последнее время к нему выстраивались очереди из желающих получить место в «гареме» архангела и стать одной из его постоянных любовниц. Откровенно говоря, Михаил не очень понимал, что такого хорошего в этом статусе, чем могут помочь в жизни ночи, проведенные в Стратосфере, и что такого особенного может дать он, чего не могут дать другие мужчины. — Почему ты пришла? — спросил Михаил, когда Бекка уже оделась и собралась уходить. Она остановилась, не поворачиваясь к нему лицом, но по тому, как напряглись ее плечи, Михаил смог понять, что застал ее врасплох, что затронул тему, которую она предпочла бы не обсуждать. — Хотела узнать, умеешь ли ты любить. Надо отдать Бекке должное — голос ее звучал уверенно и ни капли не дрожал. — Любить или любить? — Михаил говорил с ней, как на допросе. Сухие слова и пустые интонации коробили и ранили иной раз похуже клинков и бьющей наотмашь ладони. — Второе. — И как? Узнала? — Еще не поняла. Нужно будет повторить, — Бекка держалась достойно, не стушевалась и не засмущалась. Она и ушла из его покоев с гордо поднятой головой. Михаил проводил ее долгим задумчивым взглядом, не понимая, чего ей на самом деле было надо. И при чем тут любовь. И каждый раз после, когда она снова будет заводить эту пластинку, Михаил будет отвечать одной и той же фразой: «С чего ты взяла, что я способен на любовь?» Возлюби ближнего своего. Их было шестеро. Михаил даже не помнил, как их зовут. Четыре мулатки и две «белые». Одна из них Бекка. Вот он — «гарем» архангела. Он выбрал самых выносливых и стойких, самых раскованных и смелых, самых красивых и настойчивых. И теперь приглашал их время от времени к себе, чтобы провести в жарких объятиях очередную бессонную ночь. Кошмары преследовали Михаила, и чем чаще настигали его, тем сильнее он стремился не закрывать глаза. Вот и в этот раз все начиналось по привычному сценарию. Они вились вокруг него, оглаживая, целуя, соревнуясь друг с другом в умениях и стараниях. Стонали на разные голоса и подставлялись под его ласки, может, немного грубые, иногда чуть жесткие, но всегда такие желанные. По крайней мере, они делали вид, что хотят именно этого и именно так. Михаилу было плевать, на сколько процентов это соответствует истине. Видимость его более чем устраивала. Справляться с шестью девушками поначалу было непросто. Но потом он привык. И это тоже стало своеобразной рутиной. К тому же Бекка никогда не принимала участия в общей оргии, она сидела — обнаженная — в кресле, напротив огромной кровати, и наблюдала за Михаилом. А он, словно принимая ее вызов, трахал свой «гарем» демонстративно, напоказ, разворачивая девушек так, чтобы Бекке было лучше видно. Вот две сразу — белая и черная — расположились у него между ног, то по очереди беря в рот член, посасывая и причмокивая, то вылизывая его сразу с двух сторон и надрачивая переплетенными пальцами. Михаилу нравилось, как смотрится бледная кожа на фоне темной, словно в кофе только что добавили порцию сливок. Для кого-то, безусловно, банально, но Михаила завораживал этот контраст и неумолимо привлекал. Двух других, сидящих от него по обе стороны, он ублажал руками, поглаживая, проникая внутрь лишь на фалангу, поддразнивая и вынимая, а потом сразу загоняя четыре пальца, двигая им в такт движениям ртов тех, что были заняты его членом. А пятую он ласкал губами и языком, целуя, прихватывая, надавливая, вылизывая и отпуская. Потом они менялись местами — Михаил не следил, как и в какой момент. Он только за Беккой наблюдал, а она — неотрывно — за ним. Потом они все жаждали оказаться на нем, и вот тогда начиналось настоящее шоу. И иногда Михаилу становилось любопытно, как Бекке не скучно полночи проводить в ожидании своей очереди? И правда ли ей нравится смотреть, как тот, кому она все время что-то говорит про любовь, на ее глазах развлекается с «гаремом»? Михаил подходил к ней, когда остальные пятеро были измождены и вытраханы до потери пульса, и Бекка чуть заметно улыбалась, обнимая его за шею, прижимаясь изнывающим от жажды телом и вздрагивая, когда Михаил, подхватывая ее под бедра, поднимал, словно она и не весила ничего, а потом медленно насаживал на себя. С Беккой он проводил последние часы перед рассветом. Он почти любил ее. Любил в тот момент, когда в последний раз вжимал ее в стену, пол, стол или даже стекло огромных окон и кончал с тихим приглушенным стоном, больше похожим на сдавленное рычание. Он почти любил ее, но никогда по-настоящему. И, отпуская, не испытывал сожаления. В конце концов внутри все его любовницы были одинаковы. Михаила привлекала лишь их игра, а когда, наигравшись, он наблюдал за спящими девицами, он ловил себя на мысли, что был бы счастлив лишить их всех жизни. Каждую. В момент оргазма. И именно это сделало бы его по-настоящему счастливым. И любящим. Возлюби ближнего своего. Останавливаясь у окна и глядя на то, как солнце медленно поднимается из-за домов, принося с собой новый день и новые заботы, Михаил размышлял о том, что выбрал не самый верный путь в своем стремлении полюбить людей. Не самый верный, но и не самый плохой. И, возможно, однажды этот путь приведет его туда, куда Михаил стремится. А пока хватит и того, что он может избавиться от кошмаров, преследующих его уже не первую тысячу лет, никого при этом в действительности не убив.