Шахматы

      Этот столик, как правило, пустует. Он стоит в углу полутемного прокуренного зала кофейни, прямо напротив входа. Отсюда виден маленький кусочек первого, светлого и не дымного зала и всех, кто рискнет хотя бы заглянуть в ничем не примечательную внешне забегаловку. Этот столик тоже должен быть первым, что бросается в глаза, по крайней мере тем, кто входит в дальнюю комнату. Это самое удобное место в кофейне для тех, кто ждет.       Но каждый раз, когда приходим мы, этот столик пустует. И я знаю, что когда нас нет, он тоже свободен. На нем нет таблички «заказано», в нем вообще нет ничего такого, что помешало бы занять его кому бы то ни было еще. Кроме, разве что, одного обстоятельства: этот столик ждет нас.       Нас знает хозяйка, улыбчивая девушка с грустными синими глазами. Она обычно протирает бокалы за стойкой или что-то пишет в старом пухлом блокноте. А когда ей надоедает, то заваривает лучший в городе чай для приглянувшихся посетителей за счет заведения. Нам она заваривает чай всегда, а если я прихожу одна, варит глинтвейн и подает его в высоком дымящемся кубке. Затем глушит ненавязчивую музыку, льющуюся из колонок старого кассетного магнитофона, достает гитару и плачет с ней до утра. Лютню или арфу ей, к счастью, приходится доставать куда реже.       Ее принимают за кого угодно, только не за хозяйку кофейни.       Нас знают часто меняющиеся официантки. Мой спутник в свою очередь знает их всех поименно, а половину, я подозреваю, еще ближе. Мне официантки не интересны, а меня они предпочитают не замечать.       Мы располагаемся. Мой спутник, как всегда, нарочито забывчив, и я бросаю взгляд на нашего сегодняшнего компаньона. Тот вздрагивает и поспешно придерживает для меня тяжелый стул. Официантка подносит два кофе: с рыжеватой пенкой, в маленькой чашечке — для моего спутника, и с облаком взбитых сливок, в высоком бокале — для меня. Третьему достается меню.       — А… — открывает он рот еще прежде, чем откинуть переплет.       — Молочный коктейль, — пресекаю я мучения официантки в зародыше. — Меню оставьте.       Она убегает. Новенькая. Еще не прониклась…       Мимо проходят люди. Я знаю, они смотрят на нас. С восхищением и обожанием на моего спутника — девушки, мужчины скользят взглядом мимо. Страсть в их глазах зажигаю я — и зависть в женских. Исключений мало. Наш компаньон, шумно роющийся в меню, вызывает улыбки или недоумение. Пока они еще смотрят…       Я жду.       В дверях появляется роскошная брюнетка в расшитом золотом черном платье. Сегодня она похожа на саму ночь. Она всегда разная. Как картинки в детской игрушке-калейдоскопе. Как картины, выходящие из-под ее кисти. Никогда не повторяется.       Художница скрывается из моего поля зрения, свернув к барной стойке. Она приходит сюда за кофе. Иногда. Когда устает от приторности лавки в Шоколадном переулке.       — Аня, сделай скидку, — негромко произносит сидящая в углу нашего зала хозяйка, не отвлекаясь от блокнота. Никто не услышит этих слов. Никто, кроме нас. И баристы Анны в соседнем помещении.       Художница делала для кофейни все витражи.       Тикают часы. Их не слышно, но звук заменяет тиканье людских сердец, приходящих и уходящих, замирающих, сбивающихся с ритма или стучащих размеренно и степенно.       Посуда на нашем столике сменялась дважды. Оба моих спутника играли теперь в шахматы. Наш молодой компаньон бурно жестикулировал, возмущался, спорил и даже плакал над каждой потерянной фигурой. Его оппонент снисходительно улыбался. Изредка я брала какую-нибудь пешку и, не глядя, переставляла ее на клетку вперед.       Вошла худенькая девчушка с бледным скучающим личиком под пышной шапкой густых волос цвета красного янтаря. Прошествовала во второй зал, чуть задержавшись в дверях для сдержанного поклона. Я улыбнулась и кивнула в ответ. Из-за ворота ее осеннего пальто высунулась помятая морда заспанного кота, огляделась и засунулась обратно. Девочка скрылась за декоративным дубом, установленным посреди комнаты. Хозяйка проводила ее грустным взглядом, отвлекшись на миг от блокнота.       Я знаю, что через полтора часа нам подадут чай, и пытаюсь угадать, каким он будет сегодня.       Прямо за мной сидит молодая журналистка. Она только что из «большого города» — провинции чуть крупнее нашего крохотного городка. Голос у нее высокий, но не визгливый, типично женский. Она громко и эмоционально рассказывает о работе в пресс-центре, о фуршетах и важных мужчинах. Мне почти интересно, но дело не в смысле. В интонации. Она сама захвачена своим повествованием.       — Смазанная помада смотрится весьма двусмысленно, — усмехается мой спутник, глядя на ее молчаливую собеседницу, и берет белого ферзя. У его противника начинается истерика. Я переставляю пешку.       С шумом захлопывается дверь за вошедшей парой, отвлекая мое внимание от щебета журналистки. Тоненькая девочка, вся в белом, к груди прижимает пластиковый планшет и папку с бумагами. На лице тень перманентного испуга. С ней мрачного вида субъект в кожаном плаще, в руках обреченно пламенеет роза. Они проходят в другой конец зала, а внутри у меня словно натягивается незримая струна. Я вновь перехватываю взгляд хозяйки, ставший по-настоящему скорбным.       Это не моя сказка…       Нам приносят чай. Партия идет к эндшпилю. Через час кофейня закроется.       Мой спутник твердой рукой разливает нам чай, не роняя ни капли мимо. Затем достает трубку и раскуривает. Его табак пахнет черносливом с ноткой дыма горьких осенних костров. Рука непроизвольно тянется к кисету, но я останавливаюсь. Не хочу.       Начинается новая партия.       Чай восхитителен. Черника, малина, смородина — ягоды и листья. Переплетаются запахи, оживают фантазии. Я улыбаюсь, пряча улыбку за чашкой. Мой спутник возвращает мне улыбку с ноябрьской прохладой. Шах королю.       Кофейня пустеет. За занавешенным окном ночь, стрелки часов медленно движутся к трем. Я скучаю. Мой спутник лениво передвигает фигуры, загоняя белого короля в ловушку. Его оппонент мучается над каждым ходом. Чай кончается.       Болезненная парочка давно ушла. Еще раньше упорхнула подсевшая к ним рыжая девчушка с котом. Хозяйка отложила блокнот и полулежала на неприспособленном на первый взгляд для этого стуле, глядя в потолок.       Дверь открывается, на пороге застывает встрепанный юноша. Нерешительно пересекает первый зал и вновь замирает в проходе. На меня смотрит пара растревоженных солнечно-карих глаз.       — Молодой человек, мы закрываемся через полчаса, — предупреждает усталая официантка.       — Да-да-да, я быстро… — лепечет он. — Мокко, если есть, пожалуйста…       Он располагается за соседним столиком, ставит на столешницу кейс с ноутбуком. Достает сигареты и пачку каких-то листов, блокнот, ручку…       Мне кажется, моя незримая струна звенит. Мне кажется. Это хозяйка взяла гитару в руки.       — Вон отсюда, Пэк, — совсем тихо говорю я, удерживая его руку над доской. Он поспешно кланяется и исчезает. Мой спутник вновь усмехается и смотрит нехорошо заблестевшими глазами. У него они тоже карие, но с прозеленью и изменчивым зрачком. А следующим ходом он выиграет партию. Но на краю доски одиноко застыла пешка. Белая. Я играю только белыми.       — Вот и все, мой король, — я двигаю пешку на последнюю клетку доски и меняю ее на ферзя. — Шах и мат.