***
В среду Крис буквально вытаскивает его в бар. Не то что бы Карл не хотел идти, скорее уж ему просто всё равно. Крис много говорит, о том, что они давно не виделись с ребятами, о том, что до съёмок ещё не меньше нескольких месяцев, и кажется, что-то о том, как капитан соскучился по своему экипажу. Карл пропускает всё мимо ушей. В LA сегодня до тошноты отличная погода. Они приходят вторыми — пунктуальный Зак уже сидит за столиком. Карл любит этот бар, впрочем, как и весь каст. Здесь они собирались в свободные от съёмок дни, все вместе напивались, дурачились, отдыхали. За столько лет в этом баре успело многое произойти. Три года назад в этом самом баре Крис мялся, кусал губы, не мог посмотреть в глаза. Крис хотел остановиться, Карл не имел права просить его остаться. С самого начала было понятно: всё закончится именно так. Между ними и так было слишком много этих «но», чтобы пытаться построить из этого что-то крепкое. В этом самом баре Карл напился до чёртиков, стоило голубоглазому мерзавцу скрыться за дверью, а потом набрал номер Антона, в 3 часа ночи, с просьбой его забрать. Три года назад в этом самом баре Карл вдруг понял, какая у Антона красивая улыбка. Крис и Зак неловко шутят, говорят о всякой ерунде. И Карла безумно злят эти участливые взгляды. Он не должен притворяться, что ему весело, он и так делает это почти каждый день, стоит камерам появиться в его поле зрения. Он ведь весельчак, он не имеет права грустить. Он должен улыбаться и шутить. Да и кому какое дело, что шутки эти даются ему тяжелей, чем подъём на Эверест? Он актёр. Играть — это всё что он умеет. Зои и Джон приходят вместе. Зои по-доброму улыбается, целует в щёку и ведёт себя как обычно. Она не смотрит так, как другие, с этой приторной жалостью, и Карл благодарен ей хотя бы за это. — Не вышло собрать всю команду, капитан, мистер Скотт отчалил на съёмки, — фыркает девушка и садится рядом с Заком. Крис улыбается. Искренне, по настоящему. Карл почти ненавидит себя за то, что отнимает у солнечного Пайна такие улыбки почти каждый день. — Ну что, ему же хуже. Уверен, нас ждёт отличный вечер, — весело сообщает Крис и поднимает свой бокал. Карл почти начинает верить в это, пока Джон, вернувшись из уборной, чуть было не садится слева от него. Они всегда заседали в этом баре раньше, они проводили тут много времени, и все прекрасно знали, что там обычно сидел Антон. Джон неловко замирает на месте, пока Карл в уме пытается считать до десяти. Неловкое молчание затягивается, и Карл хочет закричать — эти долбаные участливые взгляды просто выводят из себя. Он издает нервный смешок и поднимает на них глаза. Теперь и Зои, да, и она тоже, смотрит так же. — Я не сумасшедший. Я знаю, что он не придёт. Джон неловко переминается с ноги на ногу и всё же идёт на другую сторону, присаживаясь рядом с Заком. Карл вдруг чётко понимает, лучше бы он не выходил из дома. Он знает, что они хотят сказать. — Карл, мы можем поговорить об этом. Мы все скучаем. Антон, он… Участливый голос Зака бьёт по нервам, и Карл не замечает, как слишком резко поднимается на ноги. Крис испуганно хлопает ресницами. Редкие посетители не сводят с них глаз. — Хватит! Я знаю! Я знаю всё, что вы хотите мне сказать, но это вовсе не значит, что я собираюсь слушать! Он буквально чувствует, как спину прожигает сочувствующими и любопытными взглядами. Боже, неужели он и правда подумал, что прийти сюда было хорошей идеей? На улице тепло, и это почему-то злит ещё сильнее. Он хочет, чтобы был дождь, был ветер, чтобы поднялась чёртова буря и не кончалась как минимум пару лет. Но ночной LA слишком живой даже на окраинах, слишком тёплый и дружелюбный. Город, который так подходит Крису, но совсем не подходит ему. Он отходит от бара на приличное расстояние, когда его нагоняет немного запыхавшийся Пайн. Он нервно облизывает пухлые губы и улыбается. — Это может быть нашей первой романтической прогулкой, — смешливо фыркает он и хватает за руку. Вокруг полно людей, и это вовсе не похоже на него. И Карл замечает, как впервые за этот день чувство полной безысходности отступает как минимум на полшага. — Смелости набрался? — фыркает Карл, но руки не отнимает. Крис всё ещё продолжает улыбаться, не сводя с него глаз: — Скорее, ума. — Никогда не поверю в это. Крис смеётся. У него на самом деле красивый смех. — Это ещё почему? Всё дело в волосах, верно? Я не согласен со стереотипным мнением о блондинках. Карл снова фыркает: — Нет, это потому, что был бы умнее — не ходил бы со мной под руку, когда вокруг столько людей. — А ты знаешь, я вот вдруг проснулся и понял: никому ведь до нас дела нет, — как-то по-философски заявляет Крис, шагая ровно в ногу с Карлом. — Точно дурак, — беззлобно фыркает Карл и продолжает идти, сворачивая на улицы, где людей всё меньше и меньше. Крис долго молчит, разглядывает ночное небо. Он вообще никогда не смотрит под ноги. Но Карл спокоен, он-то точно не даст непутёвому блондину упасть. Через десять минут Крис любопытно спрашивает: — А куда мы идём? — К океану. Карл ждёт ещё вопросов, но Крис только кивает головой и молча следует за ним. Карл по-настоящему рад, что они так далеко от центра и до воды идти не больше получаса. У воды прохладней. Волны почти касаются носов кроссовок, а остывший за вечер песок приятно скользит сквозь пальцы. Карл слушает, как шумит океан. Обычно это успокаивает его. Ему кажется, что океан — он бесконечен. Он видел столько жизней, он столько пережил, что иногда захватывает дух. — О чём думаешь? — спрашивает Крис, задумчиво всматриваясь в морскую гладь. — Думаю о том чувстве, когда ты лежишь на воде, прямо на спине, и волны качают тебя из стороны в сторону, вода тёплая, мягкая, а вверху только небо. В этот момент ты понимаешь, насколько оно большое, ему ни конца ни края нет, оно везде. А ты один, ты лежишь среди бескрайнего океана, и кажется, что больше ничего не имеет значения, есть только ты и небо, и оно повсюду. И оно навсегда. Крис не смотрит на него, но, кажется, он счастлив. Карл понимает, что он впервые за всё это время сказал так много. И он знает: Крис понимает, о чём именно он говорил. Он рад, что Крис молчит, что он не смотрит на него, а только слегка улыбается, и в его глазах можно увидеть отблески лунной дорожки. Антон верил, что, если проплыть по ней и загадать желание, оно обязательно сбудется. Карл верил Антону. Теперь он не верит ни во что. Антон мечтатель. Антон был мечтателем.***
Антон забавно щурится на солнце — день слишком светлый, ясный, тёплый. Таких дней не было уже давно. Может быть, причина в том, что Антон улыбается и согревает каждую часть души и тела, а может быть, просто солнце сегодня особенно яркое, Карл не знает, да и нужно ли что-то знать, когда и без этого так хорошо. Карл помнит, что, если целовать эти милые ямочки на щеках, Антон будет смеяться, пытаться спрятать лицо и шутливо вырываться из крепких объятий. Антон не любит, когда его называют милым, но когда Карл говорит это, он не может сдержать улыбки. — Нам просто необходимо пойти сегодня на пляж. Карл фыркает и снова целует — на этот раз в нос, который от палящего солнца уже покрылся едва заметными веснушками. Он не сильно любит жариться на солнце, в конце концов, его личное солнце и так всегда светит так ярко, что даже в пасмурные дни ему тепло. Но Антон полон энергии, и он заражает ей Карла, медленно, даже сам не замечая этого. — Только если по пути мы проинспектируем нашу кровать. Карл уже не раз говорил, как сильно он обожает улыбку Антона. Но, кажется, он никогда не устанет от этого. Антон целует мягко, нежно, Карлу всегда кажется, что он хрупкий как хрусталь, он не знает почему, ведь на самом деле это вовсе не так. У Антона стойкий характер, Антон труженик, он работает в сто раз больше, чем каждый из них, он устаёт, но глаза его горят всегда, даже после особенно тяжёлых дней. Его выдержке мог бы позавидовать каждый. Но Карлу нравится думать, что Антон нуждается в его защите. Впрочем, Антон никогда не пытается с этим спорить. — Мне нравится, — шепчет он в самые губы, на что Карл хмурится, пытаясь понять, о чём Антон говорит. Тот мягко поглаживает его запястье, пальцами очерчивая контуры букв, которые Карл всё никак не может прочесть. — Она красивая, — говорит Антон, и Карл наконец-то замечает тату у себя на руке, где две буквы такого нужного имени переплетаются со знаком бесконечности. Казалось бы, ничего такого, но ему становится страшно и почему-то чертовски холодно. Антон грустно улыбается, целует в самый уголок губ и тихо говорит: — Пора просыпаться… Карл не успевает ответить, схватить, удержать. Он резко распахивает глаза, вдыхая вязкий воздух маленькой комнаты. Он тяжело дышит, пытается нащупать руками выключатель ночника. Но Крис опережает его. Он испугано смотрит, кажется, что-то говорит. Но Карл не слышит его. Он всё ещё пытается осознать, что это был лишь сон. Реальность другая, она холодная, пасмурная, жестокая. В реальности — Крис, и, кажется, он на самом деле испугался. Он пытается обнять, бормочет всякую успокаивающую ерунду. Крис с ним, почти каждый день. И кто бы знал, как безумно Карл хотел этого раньше, той реальности, где они вместе, где все по-настоящему. А теперь вот же он, бери, он ведь хочет помочь, он один остаётся тут! А Карлу вдруг кажется, что он изменяет. И от этого становится чертовски противно от самого себя. — Ты должен уйти, — хрипит Карл и, более менее придя в себя, тянется к пачке сигарет. Крис, кажется, сначала пропускает это мимо ушей, пододвигаясь ближе и прохладными руками поглаживая по спине: — Это всего лишь сон. Мне тоже иногда снятся кошмары. Это не страшно. Карл даже не хочет объяснять, что этот сон был самым прекрасным, что случилось с ним за последнее время, и это вовсе не похоже на кошмар. Кошмар — это сейчас. Кошмар — это то место, куда ему пришлось вернуться. — Ты должен уйти, Крис. Пайн непонимающе хмурится, пытаясь поймать его взгляд. — Я не понимаю. Сейчас пять утра, куда я должен уйти? — Просто оставь меня. Морщинка между бровей становится ещё заметней, Крис нервно кусает немного сухие и потрескавшиеся губы: — Я уже говорил, что не сделаю этого. Я хочу быть здесь. — Я не хочу. Просто уходи. Уходи! Карл почти кричит. Он не хочет грубить Крису, он не хочет делать ему больно, но он слишком хочет побыть один. Ему нужно понять, что вообще должно быть дальше, ведь что-то должно быть там, впереди? Так какого чёрта он видит только пустоту? Крис напряжённо кусает губы, молча поднимается с кровати, надевает мятую рубашку, джинсы и замирает на пороге. Он не злится — он жалеет его, и в этот момент Карл особенно чётко осознаёт, как он жалок. — Когда-нибудь тебе придётся о нём поговорить, ты не можешь постоянно убегать, — Крис не говорит больше ничего, и, наверное, это к лучшему, ведь несмотря ни на что он абсолютно прав. Если молчать о чём-то, это вовсе не значит, что этого нет. Это сжигает тебя изнутри, но отпустить — выше любых сил. Когда хлопает входная дверь, Карл понимает, как здесь чертовски тихо. Он думает о том, какого хрена он всё ещё сидит в LA, ведь можно собрать вещи и взять билет до Окленда, может быть, дома всё будет лучше, проще, теплее. Карлу самому смешно, ведь это такая чушь. Лучше не станет нигде — как бы далеко ты ни уехал, реальность всегда отправится за тобой. А хуже всего то, что он просто не может уехать, не может оставить тут того, кому, в общем-то, уже всё равно. Он думает о том, что Крису тоже тяжело, что он не имеет права так поступать с ним. Правда в том, что он вовсе не мстит ему за всё то, что пришлось пережить в алкогольном дурмане, в нежелании больше открываться хоть кому-нибудь, — он просто полюбил. И это было иначе, не так, как с голубоглазым Пайном, это было уютно, спокойно и тепло. Но этого больше нет. А Крис, кажется, тот, из другой жизни, всё пытается искупить какую-то вину, но Карл простил, слишком давно, и увы, успел отпустить, а сейчас эгоистично цепляется за него вновь, просто потому что слишком больно, слишком страшно вот так вот остаться одному. Он понимает, что обидел Криса, но думает, так будет лучше. Он не имеет права отнимать его свет, а потому следующие несколько недель откровенно игнорирует его. Он сухо отвечает на телефонные звонки и всем своим видом демонстрирует нежелание видеться вновь. Карлу больно видеть, как в синих глазах гаснет свет, но со временем Крис сдаётся, и Карл правда уверен, что так будет лучше.***
Карл не знает, нравится ли ему Нью-Йорк. Большой, суматошный город, где бизнесменов куда больше чем актёров, которые заполнили почти весь LA. Тут всё иначе. Может быть, в другой ситуации, он бы с радостью прогулялся по уже знакомому городу, но он правда не хочет находиться здесь. Он просто должен быть на шоу, поэтому он сел на самолёт и без лишних эмоций пролетел это расстояние. Сейчас надеясь только на то, что вскоре он сможет вернуться домой, ну или в то место, которое теперь он стал называть своим домом. Последний раз он видел Криса ещё в начале ноября, сейчас осень сменила зима, и декабрь в этом году особенно холоден, хотя может быть, Карл слишком привык чувствовать холод. Конечно же, они встречаются в отеле, и это было ожидаемо, что, впрочем, всё равно слишком неловко. Карл замечает седые волосы на голове Криса, которых стало ещё больше, его чёлка отросла и теперь постоянно падает на глаза. На нём драповое, немного потёртое пальто, светлые джинсы и светлая футболка, заляпанная какой-то едой. Крис уставший, под глазами залегли глубокие тени, а губы искусаны больше прежнего. Крис совсем не выглядит так, будто ему стало хоть немного лучше. И Карл не понимает, он же действительно хотел, чтобы Крис просто жил дальше, ведь сам он просто существует — по-другому теперь уже точно не выйдет. Карл думает, что, наверное, он и сам выглядит немногим лучше, скорее даже хуже. Приветствие получается скомканным и нелепым. Крис мнётся, убирает с глаз чёлку и бросает хриплое «привет», Карл отвечает тем же, а после просто уходит в свой номер, в надежде, что на душе станет хоть немного не так мерзко, как сейчас. Он вовсе не удивляется, когда около десяти в его номер стучат, а на пороге оказывается Крис, смущённо улыбающийся и протягивающий ему бутылку дорогого виски. Он бросает короткое «выпьем», и Карл, конечно же, даже не пытается отказать. Они сидят на полу, прислонившись спиной к кровати, в бутылке остаётся чуть меньше половины, когда Крис, наконец-то, решается заговорить: — Я волновался за тебя. — Я знаю, — честно говорит Карл, хотя стоило бы сказать «я тоже беспокоился о тебе». — Так нельзя, Карл, чёрт, парень, мы ведь были когда-то хорошими друзьями, если ты… Если ты больше не хочешь или не можешь любить меня — я понимаю, но не отталкивай, ты ведь мне не чужой. Мы через многое прошли вместе, так почему сейчас ты так упорно пытаешься идти один? Крис заглядывает в глаза, смотрит так, что хочется под землю провалиться. Карл бы рад объяснить, но он не может объяснить даже себе. — Я не могу, просто не могу, понимаешь?! Не заставляй меня, Крис! — как-то надрывно и неестественно шепчет Карл и пытается запить горечь дорогим виски, но ни черта не выходит. — Карл, я понимаю, но это не выход. Он был с нами, и это было прекрасно, теперь его нет, но это не значит, что мы должны молчать о нём, он сделал так много прекрасного для этого мира, что мы, чёрт возьми, просто не имеем права молчать о нём! — наверное, громче, чем хотелось, говорит Крис. Карл зажмуривается, трёт переносицу, он понимает, что в полушаге от самого настоящего срыва, но, наверное, впервые за это уже достаточно долгое время он не пытается убежать. — Я обожал наши с ним музыкальные встречи. Антон неплохо играл на гитаре, ты знаешь, он был в этом намного талантливей меня, хотя, что уж там, он во всём был намного талантливей меня, — горько улыбается Крис, а после продолжает: — Он был великолепным актёром. Настоящий профессионал. Он так много работал, почти без отдыха и перерывов. Как-то раз я спросил, неужели ему совсем не хочется просто расслабится, уехать куда-нибудь в Италию на месяц, а то и на два, у меня вот часто такое желание возникает. Антон тогда так забавно нахмурился — это всегда выглядело забавно — и сказал, что он слишком любит кино, что не знает без него своей жизни. Он был младше нас всех, но успел сделать больше, чем любой из нас. Улыбка на губах Криса теперь светлая и мягкая, кажется, он как будто не здесь. А Карл слышит всё эти «был» и понимает, что держать себя в руках выше его сил. Он не замечает, как второй раз в своей жизни ощущает на щеках мокрые дорожки слёз. — Я позвонил ему в тот день, когда ты ушёл. Я просто не знал, что мне делать. Мне казалось, будто что-то треснуло внутри, сломалось так, что не починить. Я так надрался, что на ногах стоять не мог. Я не знаю почему, но я просто набрал его номер, может быть, потому что Антон самый добрый и отзывчивый из нас, он бы точно не отказал. Он приехал за мной в три ночи, в дерьмовую погоду, под дождём, совсем сонный, растрёпанный, в огромной безразмерной футболке. Я был до чёртиков пьян, но даже сейчас стоит закрыть глаза, и я могу в деталях описать его в тот вечер. Кажется, я слишком много наговорил тогда, потерял ключи от квартиры, посеял телефон, а утром просто проснулся у Антона дома. Мне было чертовски стыдно, но он… он просто улыбнулся мне. Ты когда-нибудь замечал, какая у него улыбка? Эти ямочки на щеках, я так люблю эти ямочки. В тот день я ещё понятия не имел, что он станет для меня самым важным человеком в этом мире. Карл делает ещё один глоток и чувствует, как Крис несмело сжимает его руку. Карл понимает, что он не может остановиться, он слишком долго молчал, слишком долго не говорил его имени вслух. — Всё так быстро закрутилось. Мы, наверное, даже сами не поняли, как так произошло. Просто вдруг как-то вышло, что LA стал моим домом, а Антон — именно тем, что делало квартиру в этом городе домом. Он рано просыпался, пел, когда что-то готовил, читал русские книги, смеялся, когда я не понимал ни черта из этих русских слов, он, чёрт возьми, просто был моим, и это всё, что имело значение. Мы строили планы, мы хотели всем рассказать, у нас была впереди целая жизнь, жизнь вместе. Но он оставил меня, я один. Я должен, должен был быть с ним! Карл думает об этом каждый день, эта мысль слишком навязчива, чтобы просто откинуть её как ненужную. Они должны были быть вдвоём, а всё это — это какая-то сплошная несправедливость этого грёбаного мира. — Мне плохо без него, Крис. Мне так чертовски плохо. Я не знаю, что дальше. Я понятия не имею, но впереди только пустота, там только грёбаная пустота. Это прозвучит до приторного мелодраматично, но я бы отдал целую жизнь, если бы мне выпала возможность побыть с ним ещё хотя бы минуту. Неужели я так много прошу? Неужели это слишком много?! — у него срывается голос, а чёртовы слёзы даже не думают утихать. Крис крепко прижимает его к себе. Карл должен был это сказать, ему просто необходимо было это сказать. Крис мягко поглаживает по спине, целует в макушку, успокаивает как ребёнка, и будь бы Карл чуть меньше не в себе, безусловно, стал бы сопротивляться. Но ему слишком холодно, ему слишком одиноко, и он, правда, на самом деле хочет хоть немного тепла. — Это пройдёт, я обещаю тебе, это когда-нибудь пройдёт. Карлу хочется верить, что когда-нибудь он сможет вспоминать Антона со светлой грустью, но сейчас, пока ещё, он до сих пор не научился говорить о нём в прошедшем времени. Поэтому когда Крис целует в губы, мягко, горячо и так требовательно, Карлу снова кажется, что он изменяет, и он почти умоляет Антона простить и понять его. Он просто, просто слишком устал от холода. Крис снимает свою футболку, потом тянет почти такую же с Карла — и соприкосновение с горячим, крепким телом, заставляет воздух в комнате буквально раскалиться. У Криса мягкие, немного шершавые, чертовски развратные губы, Карл ещё помнит те дни, когда желание поцеловать их было почти что наравне с помешательством. У Криса невероятные лазуритовые глаза, которые становятся почти черными, когда он возбуждён, Крис идеален с головы до пят, и нет в мире человека, который стал бы отрицать это. Крис податливый, горячий словно печка, отзывчивый, а главное, Карл наконец-то перестаёт мерзнуть хотя бы ненадолго. Крис на развороченных простынях — это вообще почти что произведение искусства, и Карл на самом деле счастлив, что только ему позволено видеть это самое искусство. Он бы мог назвать себя счастливчиком, мог бы несколько лет назад, но сейчас он просто целует сильней и берёт всё то, что Крис может ему предложить, буквально вбивая это совершенное тело в мягкий гостиничный матрас. Он слушает его голос, плавится от прикосновений и просто старается не думать о чувстве вины. Они засыпают только около четырех, и в этот раз Карл сам обнимает Криса покрепче, почти сразу проваливаясь в сон. Карл сидит на берегу океана. Антон задумчиво глядит вдаль, где над водой медленно садится солнце, чьи лучи путаются в русых кудряшках и бликами играют на острых скулах. Антон особенно прекрасен сейчас. И больше всего на свете Карл хочет сказать ему об этом. Он мечтает прикоснуться, но, кажется, впервые он понимает: его больше нет. Антон опережает его слова, наконец-то заглядывая Карлу в глаза: — Ты должен жить дальше, ты должен быть счастлив, не сопротивляйся. Его голос как всегда мягкий, ласкает слух, и Карл смелеет, перехватывая свой рукой худую ладонь. Антон не пропадает, и Карл слишком счастлив просто слушать, как бьётся его сердце. — Карл, ты слышал, что я сказал? — настойчиво повторяет Антон. Карл фыркает и полной грудью вдыхает свежий запах океана: — Зачем? Он правда пытается понять это уже больше года, вот только мыслей никаких. — Взгляни на мир, Карл, в нём столько невероятного, он стоит того, чтобы жить. Есть вещи настолько прекрасные, что ранят: плавание в океане ночью, когда огромная луна в небе словно освещает твой путь, чтение интересной книги в пустом доме во время дождя, когда ты слышишь, как он барабанит по стёклам, море звёзд в небе, что появляются, когда ты всё дальше и дальше от неоновых огней большого города, придорожные бары после двух ночи, когда играет лёгкий джаз и у тебя осталось ещё как минимум полстакана хорошего виски, все фазы луны. Вещи, которые мы ещё не знаем о нашей вселенной, их миллионы, неразгаданные загадки, которые ещё только предстоит разгадать, и самое прекрасное в этом — ты. Я хочу, чтобы ты помнил об этом. Карлу кажется, что Антон говорит книжными цитатами, но от этого смысл не становится менее значимым. — Я люблю тебя, — честно говорит он. Карл думает, что это единственно важное сейчас. — Я тоже люблю тебя и потому хочу, чтобы ты прекратил изводить себя. Ты должен двигаться вперёд. — Я бы просто хотел остаться здесь с тобой. Пожалуйста, Антон, — отчаянно шепчет Карл, едва прикасаясь губами к острым скулам. Антон мягко перебирает его волосы на затылке, а тёплое дыхание около уха заставляет пройти по телу сотни мурашек. — Карл, это невозможно… Но Карл не слушает, перебивая на полуслове: — Ты знаешь, я верю, что ты просто уехал на съёмки или на какое-нибудь дурацкое шоу, может быть даже в Россию, ты ведь всегда хотел поехать туда. И это ничего, я могу подождать, ведь ты скоро вернёшься, правда, Тон? В зелёных глазах можно прочесть тоску, и Карл ненавидит, когда Антон грустит, а ещё больше он ненавидит, когда тот грустит из-за него. — Нет, прости. Я не смогу вернуться, и тебе просто нужно это принять. — Это ведь не значит, что ты больше не придёшь? — недоверчиво спрашивает он, и обнимает крепче, чувствуя, как привычно мягкие кудряшки щекочут ему нос. — Давай, мы будем верить в параллельные вселенные? В одной из них, а может быть, даже в нескольких, я ещё успею тебе надоесть — уверен, я был бы ворчливым дедом, — смеётся Антон, так искренне и легко, что кажется, все, что произошло, было просто дурным сном. — Я бы с радостью слушал твоё ворчание вечно, — фыркает Карл и сцеловывает улыбку с этих прекрасных губ. Когда последний луч солнца пропадает в воде, Антон сдавленно шепчет: — Мне нужно идти, а тебе… Тебе нужно жить дальше. Карл цепляется сильней, он хватает до боли, но ему наплевать, в этот раз он точно не позволит ему уйти: — Прошу тебя, я хочу с тобой! — Карл, Крис — он хороший, он правда по-настоящему хороший человек, он сделал много глупостей, впрочем, разве не делали их мы с тобой? Он настоящий, и это важнее всего. Просто живи, Карл… Просто живи. Когда Карл резко поднимается на постели, он понимает, что проспал от силы час: в комнате всё ещё темно, а на часах всего половина пятого утра. Он так же резко падает на кровать, вытирая мокрые от слёз щёки. Слишком много слёз за один вечер. Но ему вдруг становится страшно: вдруг Антон больше не придёт. Карл понимает, что это бред. Это иллюзия. Это всего лишь его больная фантазия, подсознание, играющее с ним в злые шутки, но только так он может хотя бы видеть его. Карл панически боится, что пройдёт время — и черты такого дорогого лица станут размытыми, он где-то слышал, что с годами именно так и происходит. Он всё ещё плачет, и, в общем-то, ему всё равно. Крис просыпается так же резко, прижимает к себе, согревает и несёт какой-то успокаивающий бред. А Карл повторяет как заведённый: — Это конец, Крис. Это конец. Крис тёплый, необычно нежный, Крис тут и, кажется, не собирается уходить. Он обнимает сильней и даже не думает попрекать Карла его слабостью. Он просто говорит: — Это всего лишь новое начало. И говорит это так уверенно, что больше всего на свете Карлу хочется поверить в эти слова. Крис прижимает его к себе, до той поры, пока истерика не стихает, и Карл наконец-то не приходит в себя. В отеле заметно прохладно, но в объятьях друг друга это кажется пустяком, Карл выдыхает в потолок спёртый воздух и смотрит на Криса: тот не отводит взгляда от окна, на губах у него играет едва заметная, но искренняя и чистая улыбка. Карл не может отвести глаз. Крис указывает на окно и всё с такой же улыбкой говорит: — Смотри, снег пошёл. За окнами большими белыми хлопьями валит настоящий снегопад. Карл не может перестать смотреть: снега так много, и всё это в начале декабря. Как будто волшебство. Карл смотрит на эту светлую искреннюю улыбку и думает, как было бы здорово, если бы снег не растаял к Рождеству…