Свобода для чудовища

Канда не помнил, когда полюбил его. Вообще-то, на самом деле, он предпочитал об этом даже не думать. Становилось слишком уж тяжело, слишком худо глупой его, неразумной душе, душе чудища, душе нелюдя, нечеловека, образца лишь, взращённого в питательном растворе, вышедшего из пробирки. – Дети рождаются, когда мужчина и женщина любят друг друга. – Любят? Он знал, что не такой, как все окружающие его улыбчивые и столь добрые люди, с самого начала. И с самого начала он чувствовал, что люди эти насквозь фальшивы. Что люди улыбаются, люди заботятся, только для того, чтобы потом отправить на пытки. Снова и снова. Любви в этом маленьком чудовище никакой… Не чувствовало. Потом люди вокруг сменились. Эти были заботливы по-настоящему. Эти улыбались искренне, эти поддерживали, эти твердили, что Канда – их друг. Что он такой же человек, как и все они. И Канда всё равно не верил. В них не было той фальши, которую он вынес в сердце из шестой лаборатории, но Канда знал, что придёт время, и все они оставят его. У каждого из них был кто-то, за кого они без промедления отдали бы свою жизнь, но это был не он. И осуждать за это новых «друзей» чудище не могло. Чудище думало, что придёт время, и оно умрёт за этих людей. Исполнит своё предназначение, данное Орденом ещё в первые месяцы его существования, погибнет, спасая всех и каждого, кого знает сейчас. И уж конечно, он не рассчитывал, на то, что в Ордене этом появится ещё один такой же глупый, такой же несносный и вредный мальчишка, как тот, которого он предпочёл бы забыть. Мальчишка страшно альтруистичный, любящий всех вокруг и никого, кроме себя. Служащий и людям, и акума, не различающий людей искусственных и людей настоящих, рождённых женщиной. У этого Уолкера всё было до неприличия просто: если глаз не видит души акума, значит перед ним человек. И Канда ненавидел в нём этот глаз. Всё началось с простой заинтересованности. Брюнет частенько провожал седовласого Шпенделя взглядом, когда тот проходил мимо него. Он легко отличал каждого экзорциста в Ордене по шагам, и в том, чтобы кого-то провожать глазами, никогда не нуждался. За Алленом он следил очень внимательно, хмуря брови и едва не поворачивая голову ему вслед. Потребность в его внимании стала для Канды неприятным открытием. Он ещё не до конца понимал, что с ним творится и как это вообще возможно. И раздражение оттого он выплёскивал единственным понятным ему с детства способом. Через боль. – Какого чёрта ты опять ко мне прицепился, седой придурок?! – Это ещё кто к кому прицепился, идиот! Я и слова тебе не сказал! – Только смотришь и смотришь, словно я тебе картина какая-то дурацкая! – Да ты и есть дурацкая картина! Красивая, но абсолютно бессмысленная! И в ход пускались кулаки. Синяки расцветали по всему телу, шишки исчезали почти мгновенно, вывернутые суставы вправлялись с громким хрустом, а желание внимания всё не уходило. Слова Уолкера царапали изнутри рёбра двусмысленностью и болью, раздражение накатывало сильнее, сменяясь откровенной злобой, и всё начиналось по новой. Пока однажды до Канды, наконец, не дошло. Собственные сны и утреннее возбуждение он скрыть от самого себя уже никак не мог. И единственное, что было в его силах изменить – это количество времени, которое он уделяет бестолковому Стручку. Тренировки участились, для медитаций теперь больше всего подходила собственная комната, а размышлениями над сОбой можно было и пренебречь, тогда в столовой можно будет проводить ещё меньше времени. Проблемой оставались только совместные миссии, которые Комуи отменять из-за каких-то там разборок Канды с самим собой, конечно, не собирался. Тогда юноша решил, что всё это можно просто-напросто… Выбросить из головы. Хватало и того, что Уолкер был всё ещё жив, что явно не собирался сдаваться на милость ноев, и что он был всё так же до неприличия отвратителен в своей раздражающе-дружелюбной улыбке. Если не думать ни о чём другом, то сердце почти не сжималось, почти не ныло, почти не просило уже ничего. Если вспомнить о том, кто ты такой – то оно и вовсе умолкало обиженно, и ещё некоторое время не причиняло никаких хлопот. Проблемой оставались лишь сны, которые, в отличие от мыслей, убрать было намного сложнее. – Что, БаКанда, уже сдался? Быстро ты сегодня! День ото дня Уолкер становился всё сильнее, что делало их спарринги ожесточённее и жёстче. Канда, в самом деле, тяжело дышит. Тугие ягодицы придурочного Шпенделя ерзают сейчас по его талии, колени прижимают локти к бокам, и его раскрасневшееся лицо оказывается слишком близко к собственному. Экзорцист не выдерживает единственный раз в своей жизни. Одно движение, одно лишь лёгкое напряжение мышц, и он касается чужих губ своими. Ненастойчиво, можно даже сказать, совсем робко, одним лишь прикосновением. Сухие, обветренные и искусанные. Точно такие же, какими должны были быть свои собственные, не обладай он повышенной регенеративной способностью. Аллен не смеётся. Уолкер не из тех людей, кто стал бы поднимать на смех чьи-то чувства. Он не ударяет. Потому что ничего страшного ещё не случилось, и ни к чему его, вообще-то, не принуждали, лишь только осмелились… показать. Даже не попросить, для этого Канда то ли слишком горд, то ли слишком... робок, пожалуй. Как ещё можно назвать то чувство, когда ты точно знаешь, что не имеешь на взаимность, на самом деле, никакого права? И всё, что тебе хочется – это хотя бы показать, хотя бы просто… попросить разрешения. Любить. Аллен лишь отстраняется, совсем немного, и вдумчиво вглядывается в чужие глаза, щурясь. Он, конечно, видит насквозь все их эмоции. – Вот как… – негромко говорит юноша и поднимается с Канды, наконец, позволяя ему выдохнуть. Синие глаза ещё ровно одно мгновение ловят ответ в чужих, затем ресницы смыкаются, и брюнет на несколько секунд остаётся лежать на полу, позволяя себе вторую за день непростительную слабость. За эту слабость он будет корить себя, пожалуй, ещё пуще, чем за предыдущую. Просто потому, что Аллен её, конечно же, заметил. Канда отводит в сторону протянутую ему товарищем руку и поднимается на ноги, однако продолжать спарринг сейчас очевидно бессмысленно.

***

Аллен приходит к нему в комнату вечером следующего дня. Канда открывает глаза, прерывая медитацию, и вопросительно глядит на юношу, кажется, сказавшего ему уже всё, что было необходимо, затем переводит глаза на боккэн в его руке и вскидывает бровь, демонстрируя крайнюю степень заинтересованности и готовности слушать незваного гостя, не выставляя его за порог. Юноша без спросу проходит в комнату и закрывает за собой дверь, останавливаясь прямо напротив брюнета с каким-то странным, непроницаемо-спокойным выражением лица, которое сразу же начинает выводить экзорциста из себя. – Я не могу ответить тебе взаимностью, Канда, – произносит Уолкер, и брюнет думает, что это, пожалуй, самое тупое начало разговора, которое только можно было придумать в данной ситуации. – Но если тебе понадобится… Выпустить пар, – кажется, эти слова он выделяет особенной интонацией, и брюнет щурится, всё больше подозревая, что невзирая на поцелуй этот, Стручок всё же не оставил без внимания то, что творилось много ниже, позади его ягодиц, и горячо упиралось в плотную ткань его штанов. Становится жутко стыдно, и юноша с трудом пересиливает желание скрыть глаза за чёлкой. – Ты всегда можешь рассчитывать на меня. Уолкер поднимает руку с деревянным мечом и демонстрирует его Канде, поясняя, что именно он имел в виду.Брюнет тихо фыркает. Он не знает, что здесь можно сказать, и потому предпочитает молчать. Аллен ещё несколько секунд смотрит на юношу и борется с желанием провести ладонью по его голове. Брюнет сейчас слишком похож на потерявшего хозяина щенка, и это Уолкеру совсем не нравится. Он резко шагает назад, и выходит из комнаты так же молча, как и пришёл, не позволяя себе неуместной вольности, способной возродить в Канде надежду, которая не придаст ему ни сил, ни стремления, а будет лишь медленно убивать нестерпимым ядом осознания невозможности желаемого.

***

– Если ты считаешь, что я не в состоянии за себя постоять, то, БаКанда, ты глубоко ошибаешься! Какого чёрта ты полез под пули, идиот?! Канда предпочитает не отвечать. В последнее время он разговаривает ещё меньше обычного, а чаще всего обходится лишь кивками да злым прищуром глаз. Сейчас юноша только поднимает голову, глядя в серые глаза, и, кажется, крепко задумывается, стоит ли продолжить разговор в манере обычной их перепалки, или оставить его наедине с гремящими в воздухе словами. Положение раненого и обессиленного, в общем-то говоря, позволяет ему помолчать ещё какое-то время, и Канда думает воспользоваться этим преимуществом. Аллен, кажется, униматься не собирается. Он садится рядом с упавшим на колени брюнетом, быстро расстёгивает пропитавшийся кровью плащ и осматривает глубокие раны, кожу, полностью покрытую чёрными звёздами, несущими смерть почти всякому экзорцисту и худое, поджарое тело с едва вздымающимися от дыхания рёбрами. Уолкер почти беззвучно матерится сквозь зубы и раскрывает походный чемодан вовремя подоспевшего искателя, отыскивая в нём аптечку, стирает залившую бледную кожу кровь и наскоро перебинтовывает живот и грудь сидящего перед ним практически без сознания брюнета. – Какого чёрта ты устроил, тупица? Я сам могу себя защитить, подумал бы лучше о том, что будет, если тебя ранят. Мы вынуждены будем задержаться здесь, – злобно шипит он, периодически бросая короткие взгляды в синие глаза. Канда опять не отвечает. Оба они прекрасно знают, что он будет в норме спустя час. И брюнет считает, что всё сделал правильно сейчас. Он повторил бы это ещё раз, если бы это понадобилось. Даже если бы он погиб. Он должен сохранить этого человека в целости. Он должен сделать всё от него зависящее, чтобы Аллен Уолкер был жив. Джокер бога… Уникальный человек, уникальный экзорцист, который, пока что, является едва ли не единственной надеждой столь любимого им человечества на спасение. Одним чудовищем ради его сохранности можно и пожертвовать. Аллен, кажется, уловивший в синих глазах что-то, что явно не пришлось ему по вкусу, тихо фыркает. Он убирает прохладные руки от тела юноши, и Канда опускает ресницы, стремясь не показать своего разочарования. – Не подставляйся под удар из-за меня, я буду в норме даже без твоей супер-быстрой регенерации. Чудище в Канде усмехается и щурит узкие глаза. Человеческая душа несмело вздыхает и просит чего-то, что Юу совершенно не в состоянии ей дать. Ещё немного… Тепла.

***

Всё, наверное, должно было кончиться в тот день. В день, когда Канда Юу второй раз убивает Алму Карму. В день, когда Канда Юу окончательно пробуждает в Аллене Уолкере четырнадцатого ноя. В день, когда Канда Юу не исполняет своего предназначения чудища, но становится, наконец, самым обычным и настоящим человеком. В день, когда Канда Юу оставляет Муген. В день, когда Канда Юу должен был, наконец, умереть. Он ведь, в самом деле, не думал тогда. Боль поглотила его разум настолько, что проще было отключиться, оставив за себя думать жаждущее крови животное. Проще было не смотреть в лицо Алмы, не способного простить ни Орден, ни себя самого. Проще было, наконец, прекратить трепыхаться, прекратить уже мучить себя и окружающих. Однако почему-то Аллен Уолкер, этот глупый Гороховый Стручок всё решает иначе. Почему-то он предаёт Орден ради того, чтобы вернуть Канде-человеку свободу. Предаёт Орден ради двух существ, рождённых для убийства и по какой-то глупой ошибке то ли природы, то ли лабораторных учёных, возомнивших, что они тоже могут быть… людьми. И Аллен Уолкер единственный, кто всё это… Принимает. По-настоящему. Маска слетает с его лица, и внезапно оказывается, что лживы вокруг все, кроме… Него. Однако Канда, всё-таки, выживает. Потому что не может иначе. Чудище отдаёт на это последние свои силы, и издыхает в нём, уходит за грань мира вместе с исчезнувшей душой Алмы, и больше не появляется в очистившейся душе. Потому что если кто-то пожертвовал собой ради другого, то этот другой… Он автоматически становится ценнее. Он становится… Настоящим. Человеком. Потому что Аллен Уолкер до сих пор должен быть… Жив.

***

При следующей их встрече всё складывается как-то криво. Говорить совершенно некогда, их преследуют все, кто только может преследовать, Аллен смотрит на Канду так, будто бы тот идиот в последней инстанции, и почти с ним не контактирует. Потому, когда день, наконец, кончается, Канда совсем внезапно для себя самого засыпает на диване в гостиничном номере, пропахшем плесенью и мёртвыми тараканами. Он дремлет неглубоко и чутко, опасаясь, что Аллен вот-вот сбежит из-под их с Джонни надзора. Спит вполглаза, вполуха. И потому прекрасно слышит, когда кровать под Алленом, вдруг, прогибается, скрипят ненадёжные и сырые половицы, и Уолкер тихо, как кажется ему самому, крадётся к выходу. Брюнет уже собирается хвататься за Муген, да не успевает пошевелиться. Перед ним кто-то опускается на колени. Внимательный и чересчур знакомый взгляд прожигает насквозь, и Канде кажется, что он вот-вот не сможет его вынести, вот-вот сдастся, вот-вот откроет глаза, когда тёплая ладонь вдруг касается его колена. – Глупый, ты, БаКанда, – слышится тихий и слегка насмешливый голос. Ладонь проходится чуть выше, и того вдруг приковывает к дивану чём-то тяжёлым и тёплым. Пахнет хлоркой, и экзорцист соображает, что на его плечах теперь лежит то самое одеяло, что прежде находилось на кровати, которую они с Джонни сообща оставили Уолкеру. Душа Канды замирает, затем дёргается, выпрашивая ещё немного ласки, и корчится, когда хозяин её не позволяет себе даже слегка наклониться к мальчишке напротив, которого она так желает. – Ты любишь совсем неподходящего человека, знаешь? Голос будто бы расползается ниточками в уплывающем сознании. Канда пытается ухватиться за него, но ничего не получается. Ничто в нём не дрожит, предупреждая об опасности или тревоге, а диван рядом прогибается под ещё одним телом. Тёплое плечо Аллена вдруг приваливается к его собственному, и брюнет понимает, что дурацкий Шпендель никуда сейчас не пойдет, никуда от них сбегать не собирается. – Но если ты хочешь быть рядом… На этих словах брюнет окончательно проваливается в крепкий сон, лишь на грани сознания ощущая лёгкое, практически невесомое, но всё-таки прикосновение к своим волосам. Настоящее… Ласковое… Прикосновение.

***

На следующее утро Канда просыпается позже всех. Джонни старается не смотреть в их сторону и выглядит несколько смущённым, а Аллен странно и молчаливо улыбается брюнету, совсем не обычной своей улыбкой. Одеяло до сих пор лежит на его плечах, и брюнету приходит в голову, что проснувшийся раньше всех Джонни так и застукал их в странной и щекотливой позе, плечом к плечу, с седой копной волос на чужой шее. Оба они решают притвориться, что никакого ночного происшествия Юу не помнит. И оба знают, что это совсем не так. Но если ты хочешь быть рядом… Я буду бесконечно рад этому, Канда Юу.