Утро субботы

Такао не помнил, когда это началось, но каждую пятницу он шел одним маршрутом. В голове было пусто, мозг автоматически оцифровывал информацию. Сесть в метро, потом автобус, и через час он уже стоял перед воротами частной территории семьи Мидорима. Точнее территории Мидоримы Шинтаро, наследника семейного врачебного бизнеса и небольшого особняка в пригороде Токио. Кто бы знал, что тот, кто призван снимать боль, так любит ее доставлять. Такао нажал на звонок. Спустя пару мгновений ворота автоматически открылись, впуская внутрь. Его ждали. От одного осознания этого волоски под тонкой офисной рубашкой вставали дыбом. Но ни разу он не сбился с шага, не остановился, не ушел. Он тоже ждал. Дверь открылась в то мгновение, когда Такао поднял руку, чтобы постучать. Он так и остался стоять с нелепо занесенной рукой, упершись взглядом в непроницаемое выражение лица Шинтаро. Тот молча смерил взглядом Такао и, негромко хмыкнув, посторонился, пропуская гостя внутрь дома. Когда Такао приходил, особняк был безмолвен и пуст. Видимо Шинтаро отпускал обслугу, если таковая была. Их встречи всегда так начинались. Как некий ритуал. В тишине. Такао не хотелось ни шутить, ни разговаривать. Работа высасывала его до костей, и некогда неугомонный язык словно примерзал к небу. Но дело даже было не в этом. Под холодным взглядом Шинтаро хотелось молчать, опустить глаза, подчиниться. Хотелось сделать так, чтобы в нем загорелось предвкушение и желание. Хотелось раствориться в огне, который горел внутри за беспристрастными стеклами очков. Шинтаро наблюдал за тем, как Такао разулся, поставил рабочий кейс на небольшой столик и замер, ожидая разрешения. Без разрешения нельзя было делать ничего, после того, как он переступал порог этого дома. Запакованный в темно-серый костюм тройку, явно сшитый на заказ и сидящий настолько идеально, что на нем застегнутом на все пуговицы не было ни одной натянутой складки, Шинтаро положил руку на шею Такао и развернул его, направляя к лестнице. – Иди. Голос прокатился в голове, опускаясь куда-то под ребра и сдавливая. От руки ощущалась только тяжесть на шее. Тонкие кожаные перчатки не пропускали тепла. Прикосновения этих пальцев еще нужно было заслужить. И Такао с затаенным восторгом перекатывал мысль о том, что он может быть единственный кому это удалось. Они спустились в знакомый, небольшой подвал с приглушенным светом. Налево вела дверь в небольшую душевую. В центре стояла скамья с двумя стойками в изголовье и металлическими кольцами на них. Если оглядеться, такие кольца были на обитых кожей стенах, гладком полу и, даже, на довольно низком потолке. Такао знал их все. – Подготовься, у тебя десять минут, – сказал Шинтаро и убрал руку с основания шеи Такао, позволяя ему шагнуть в сторону душа. –  Не опаздывай. Последняя фраза впечаталась в спину, сбивая с шага. Значит он взведен больше, чем обычно. Шинтаро не бросался словами зря. Такао тщательно вымылся, стирая с себя налет бессмысленной повседневной жизни, ведущей к одному – к этому подвалу, к его рукам, к его власти, к Шинтаро. Таймер на часах отсчитывал последнюю минуту. Пора. Одеваться было бесполезно и нельзя. Он вышел в прохладный воздух комнаты, когда часы оставленные на полке в душевой тонко пискнули, заканчивая отсчет. К чувствительной после горячего душа спине, прикоснулась шерстяная ткань костюма. Шинтаро подошел вплотную, задевая дыханием волосы на затылке. Такао чуть вздрогнул. Даже зная, что будет происходить здесь в ближайшие часы, он не мог сдержать болезненного волнения. – Тш-ш-ш-ш. Тише, – выдохнул ему в затылок Шинтаро. На плечи опустились широкие, затянутые в перчатки ладони и огладили руки, спускаясь к запястьям и сводя их вместе сзади. Крепкая веревка начала свое движение, оплетая и завязываясь в узлы, постепенно лишая возможности двигаться. Руки, под грудью, на животе – Шинтаро в совершенстве знал, где нужно ее протянуть. – Подними ногу, согни в колене, – Шинтаро говорил спокойно, но в голосе уже чувствовались хищные нотки. Сейчас Такао был похож на странную цаплю, попавшую в сети паука. Он стоял со связанными за спиной руками, на одной ноге, вторая, согнутая в колене, тоже была опутана веревкой. Шинтаро придерживал его за предплечье и одной рукой продергивал через ряды опоясывающие туловище не очень толстую, но крепкую цепь. Звенья обжигали холодом и больно проходились по спине. Наконец он отпустил запястье и Такао покачнулся, потеряв точку опоры, но не упал. Его дернуло вверх, поднимая оставшуюся свободной ногу на цыпочки, и крутануло. Изо рта вырвался судорожный выдох, когда вращение остановилось и он уперся взглядом в лицо Шинтаро. Зрачки у того расширились, заполняя радужку почти полностью, уголок губ дернулся, намечая усмешку. – Такао-Такао... Ты знаешь, что сегодня у скорпионов удачный день? Наверняка знаешь. А хочешь узнать почему? – Шинтаро наклонился к самому лицу, взял его за подбородок и выдохнул почти в губы. – Потому что они получат то, чего долго ждали. Сердце Такао ухнуло куда-то в желудок, обдав горячей волной с макушки до пяток. Кожа под веревками пульсировала, а в паху собирался тяжелый мягкий комок. Вот он – Такао Казунари, полностью открыт, полностью в его власти, полностью его. От этих мыслей все начинало дрожать внутри, хотелось кричать, умолять, но он мог только упрямо смотреть в глаза напротив и тонуть в зрачках, как в черной дыре. Шинтаро отстранился, медленно, палец за пальцем, стянул перчатки и отложил их в сторону на небольшой столик, расстегнул пиджак, отправляя его туда же и оставаясь в белоснежной рубашке и темной, с атласной спиной жилетке. Он всегда выглядел безупречно. И Такао был даже рад, что он сейчас перед ним голый. Лучше так, чем в смятой после рабочего дня рубашке и брюках с пятном от пролитого кофе. Он бы быстрее сгорел от стыда, чем сейчас, связанный и подтянутый к потолку. Сейчас он горел от желания и только. Рука Шинтаро опять потянулась к столику, выуживая из под пиджака черный стек с мягким расширенным наконечником. – Сегодня их будет тридцать, – произнес Шинтаро, глядя ему в глаза. – Ты же хочешь их все? Все тридцать ударов? Ответь мне Такао, и я даже разрешу тебе кричать. – Да... Я хочу... – губы не слушались его, спеклись от частого дыхания. Такао с трудом сглотнул и облизал их. Член давно напрягся, но он знал, что ни дотронуться, ни кончить так просто ему не дадут. Это было их игрой и их реальностью, в которой нуждались оба. И он медленно опустил веки, отдаваясь ощущениям. Первый удар пришелся по внутренней стороне бедра свободной ноги. Хлесткий, жгучий, такой как нужно. Такао дернулся, натягивая веревки, и закусил губу. Второй – по ягодице, третий – по низу живота. Шинтаро ходил вокруг него, коротко, но сильно, взмахивая стеком. Боль приходила с разных сторон, окутывая, как колючее одеяло. Кожу пощипывало. На пятнадцатом ударе, когда стек полоснул по уже отмеченному краснотой месту, Такао распахнул глаза и не смог сдержать вскрика. Он увидел, что верхняя пуговица на рубашке Шинтаро расстегнута, а рукава закатаны до локтей. Губы на строгом лице превратились в узкую полоску, а на виске блестела предательская капля. В этот момент следующий удар пришелся по темному, выглядывающему меж витков веревок, соску. Боль смешалась с возбуждением, вырываясь наружу стоном и каплями смазки. – Кричи. – прошептал-приказал чуть хриплый голос Шинтаро откуда-то сзади, и удары посыпались один за другим, с нарастающей силой. Такао сбился со счета и потерялся в пространстве. Казалось, что у Шинтаро выросло с десяток рук и не осталось ни одного места на теле куда бы не ужалил стек. Собственные вскрики сливались со свистом воздуха и звонкими шлепками, наполняя грудь отчаянным, стыдным восторгом. – Тридцать... – прозвучало еле слышно над ухом и тут же цепь ослабла, и Такао рухнул на холодный пол. Контраст разгоряченной кожи и прохладного дерева сводил с ума, но долго наслаждаться этим ему не дали. Шинтаро подхватил его и усадил на скамью, быстро распутывая ногу и затем укладывая на обитую черной кожей поверхность грудью, ближе к краю. Высота была подобрана идеально – колени четко касались пола рядом с прикрученными к нему ножками. Специальные кольца легко защелкнулись, фиксируя ноги под коленями к стойкам. Ни одного лишнего движения. Пара мгновений – и Такао, с выставленной задницей и связанными за спиной руками, во всей красе. Он уткнулся лбом в кожаную обивку и часто задышал, пережидая болезненный спазм внизу живота. Еще, ему хотелось еще. Заполнить ту пустоту внутри, что разъедала его всю неделю, все время от пятницы до пятницы. Все время без Шинтаро. – Пожалуйста... Шин-чан... Сверху со свистом вдохнули. И в следующий момент широкая ладонь припечатала и без того саднящие ягодицы. Такао всхлипнул и подался назад. – Я не разрешал тебе говорить! И тем более называть меня так! Вот что! В голосе звенело раздражение и что-то еще. Такао хотелось верить, что это больная, искалеченная, неправильная, но все таки любовь. Пальцы вошли внутрь резко и на всю длину. Два или три Такао не мог понять, все равно было мало. Скользкие, они размашисто ходили внутри, надавливая и растягивая, выжимая из груди почти животные стоны. Но безумно хотелось больше, глубже, полнее. Смазка уже стекала блестящей ниточкой с побагровевшей головки прямо на пол. Перевозбужденный член Такао ныл тягучей приятной болью. И когда пальцы оставили его открытый пульсирующий вход, Такао заерзал, пытаясь дать понять, что он на пределе. Хотя это было напрасно. Шинтаро казалось знал его до секунды, до каждой клетки тела, до каждой потаенной мысли. И когда Такао уже был готов разрыдаться от желания и невозможности его удовлетворить, входа коснулась горячая гладкая головка. На бедра легли твердые ладони, сжимая и раздвигая, и Шинтаро одним плавным движением вошел до упора. Такао захлебнулся воздухом и вздрогнул всем телом. От чувства наполненности, жара внутри, хотелось смеяться и плакать одновременно. Наверное так начинаются истерики, – успел подумать он, прежде чем раствориться в четком, мощном ритме, таком, какой любили они оба. Такао не знал сколько прошло времени. Горло саднило от стонов. Он почувствовал, что толчки стали сильнее и беспорядочней. Его дернуло вверх, выгибая в пояснице так, что она грозила вот-вот сломаться. Голову чуть повернули сильные руки и Шинтаро накрыл его губы своими. Такао распахнул глаза, уставившись в чужие зажмуренные веки и отчаянно сведенные к переносице тонкие брови. Картинка поплыла, смываемая слезами, и он оглушительно кончил, заполняя стоном поцелуй. Член пульсировал, выплескивая все новые порции спермы на пол, а в голове было страшно и счастливо. Шинтаро первый раз поцеловал его сам. Еще несколько судорожных движений и внутри стало мокро и горячо. К связанным за спиной рукам прикоснулась мокрая, гладкая, ходящая ходуном грудь. И в этот момент свет перед глазами погас, утягивая измученное сознание в темноту. Такао очнулся от ощущения гладких прохладных простыней, но открыть глаза было выше его сил. Казалось, что открой он их, и вновь окажется в своей пустой съемной квартирке, без цели в жизни и без возможности что-либо изменить. Он сильнее зажмурился и сжал край укрывающего его тонкого одеяла. В этот момент, со спины, кровать прогнулась под чужим весом, а макушки едва коснулись прохладные пальцы. – Казу... – еле слышно, но сжимая сердце до боли, выдохнул знакомый голос. – Мой... Осознание ударило под дых – это было первое утро субботы, которое Такао встретил здесь. И пальцы, медленно перебирающие волосы на затылке, давали надежду, что гороскоп вчера не соврал.