Превращение

Ты видишь Домерика впервые на похоронах Русе Болтона, его отца. Яркое октябрьское солнце слепит глаза, твоя первая мысль: Джон не может быть здесь, Джон служит далеко на севере, но вот он, стоит в толпе одетых в траур людей, сам в черном — как ночь, как тоска или крыло ворона. Замечает твой взгляд и улыбается мягко, неправильно. Позже ты учишься пропускать мимо себя мелкие досадные различия. Не смотреть в зеленые глаза — только на волосы, темные, густые (слишком длинные), на чистый открытый лоб, острые скулы. — Тебе бы подошел спортивный стиль, — советуешь ты, и теперь он приходит на свидания в свободных свитерах и мешковатых джинсах с накладными карманами, почти как у Джона. — Я не очень люблю музыку, — лжешь ты. Брат не умеет играть и никогда не пел, не нужно и этому. — Хорошо, — Домерик, пожав плечами, откладывает гитару. Голос у Домерика выше, звонче, но его легко заставить замолчать долгими яростными поцелуями — теми, что ты отдавал бы Джону, если бы он не был братом, если бы он был рядом. Щеки ярко алеют, длинные ресницы прикрыли глаза, ты обнимаешь его крепко, как Джона, когда провожал его. Вдыхаешь тот же запах (ты позаботился и об этом) — свежий аромат зимнего утра с терпкими нотками хвои. До боли прикусываешь губу, чтобы не произнести родное имя. — Подстригись короче, а то волосы лезут в рот, — говоришь ты потом. Он сам идет навстречу твоим желаниям, выполняет все, о чем ты просишь, и даже больше. Бросает курить, чаще посещает тренажерный зал — старается изо всех сил, чтобы понравиться еще больше, чтобы стать достойным тебя.

***

Вы отмечаете приход весны — календарной, за окном по-прежнему сугробы — в загородном доме, сидя на полу на волчьей шкуре, прижавшись плечом к плечу, так же, как десятки раз раньше с Джоном. Пламя камина дрожит, разбрасывает тени. Ты протягиваешь Домерику сверток в ярко-красной обертке. — Это мне? — Домерик спрашивает удивленно, ты привычно переводишь взгляд в вырез его футболки на тонкие выпирающие ключицы. — Думаю, тебе понравится. Домерик разворачивает твой подарок — мундир пограничника. Удивленно проводит рукой по черной жесткой ткани. — Очень… неожиданно. — Примерь. Шорох и шуршание за спиной. Ты ждешь, волнение плавит тело. Сейчас, через минуту, еще чуть-чуть… — Чувствую себя как-то странно. Не собой. Ты оборачиваешься к нему невыносимо долго, застывшие мгновения накрепко цементируют, туго склеивают твои кости и мышцы. Наконец видишь его — ожившую фотографию, воплощенную мечту. Горло на миг стягивает петлей. Взгляд заполошно выхватывает отдельные любимые черты: ежик темных волос, тонкие губы, взволнованно поджатые, прямой нос. Вечерние тени скрадывают, отсекают неверные черты, погоны делают плечи шире, широкий ремень — стройнее фигуру. — Ты так смотришь… Голос Домерика выводит из себя своей неуместностью, но ты не дашь ему испортить всё. — Заткнись, просто заткнись, — перебиваешь ты, — я так этого ждал. Так давно хотел и теперь получишь, обязательно получишь до самого донышка, взахлеб, допьяна. Ты подходишь к нему, проводишь рукой по чуть колючей ткани — латунные пуговицы холодны. Поднимаешь взгляд и видишь то, что всегда желал: совсем не братскую жажду. Цвет его глаз в темноте неразличим. — Если б я знал, что тебе нравятся военные, — тихий шепот неуместен, ты целуешь его, чтобы не дать иллюзии разбиться. Он отвечает пылко, правильно, так что ноги подгибаются. Вы раздеваете друг друга, путаясь в рукавах, нетерпеливо сдирая одежду, — остается только сгорающая от желания кожа. Он опрокидывает тебя спиной на пол, тяжело наваливается, притирается жарко. Забрасывает твои ноги на плечи, дышит хрипло, вжимаясь, вдавливаясь глубоко и болезненно сладко. Несдержанными судорожными рывками выбивает из тебя стыд, дрожь, пот, стоны, пока все нутро не вспыхивает долгой жаркой очередью искр. Потом вы лежите на полу. Надо бы принести одеяло, но шевелиться лень. — Люблю тебя, — шепчет он. — И я тебя… Джон, — бормочешь ты, проваливаясь в сон. Ты не чувствуешь, как он отодвигается от тебя, сжавшись, словно от удара. И чуть позже не слышишь удаляющиеся шлепки босых ног по полу, скрежет дверных петель на кухне, скрип выдвигаемой полки. Ты не видишь, как он медленно и методично берет один нож за другим, проверяя большим пальцем остроту лезвия. Как боль в его неправильных глазах сменяется пустотой. Ты просыпаешься от холода — холода стали. Он держит нож у твоей груди, улыбается криво, незнакомо. — Меня зовут Домерик, — говорит он и убивает тебя.