Конспираторы

Иван       Сеньку я знал с тех пор, как себя помню. В садике и в школе мы дружили не особо: он занудная глиста, а я пухлячий весельчак. Что между нами может быть общего? Как выяснилось ближе к окончанию школы, общее было. Мы с ним нормально первый раз в девятом классе поговорили, когда на одной и той же горке практически одновременно с велосипедов наебнулись. Он остановил кровь, капающую из моего носа, и вправил вывихнутый палец, а я починил его велик. С тех пор и понеслось. Друзья не разлей вода — как Винни-Пух и Пятачок, как бочка меда и ложка дегтя, как яичница и бекон, как…       Дверь в конце короткого больничного коридора открылась, медсестра на ресепшене превратилась из задрюченной пациентами мегеры в знойную красотку, а на пушистый ковер ступила звезда пластической хирургии, владелец сети медицинских клиник, кролик-потрахун и опаснейший дамский угодник Арсений Пирогов. Я вяло махнул ему рукой, мол, привет. Он переменился в лице и через секунду ощупывал мою оплывшую морду чуткими пальцами профессионала. — Ванька, еб твою мать, а! Что ты опять натворил? — Ничего противозаконного, — буркнул я, моргая заплывшим глазом в безнадежной попытке выглядеть приличнее. — Шел, споткнулся неудачно… — А лицо твое — это, типа, тормозной путь? — Типа того, — согласился я.       Правду ведь не расскажешь: очередной любовник, возомнивший себя любимым, в постели, чужое имя во время оргазма, дикая ревность и, как результат, прилетевшая в лицо блинная сковородка. До сих пор не понимаю, где этот сумасшедший отморозок ее откопал? У меня в квартире таких штук отродясь не водилось! — Объясни мне, олух царя небесного, почему тебе все время прилетает по голове? — поднял меня со стула Сенька. Подхватил под локоть и повел в процедурную, бросив мегере за стойкой короткое: — Отмени все. — До шести вечера? — попыталась вернуть на путь истинный сбившуюся с правильного курса жертву дьявольских козней она, разглядывая меня со смесью презрения и зависти.       Презрения — потому что выглядел я как обычный работяга (коим и был, ибо промышленный альпинист — это вам не банкир), а зависти — потому что ради меня Арсений раз за разом забивал на встречи с пациентами, бросал посреди свидания лакированных любовниц и отменял все свои дела. Я старался этой его лестной для меня привычкой не злоупотреблять, но иногда случались форс-мажоры, с которыми в одного мне было не справиться. Сегодня, к слову, был не самый тяжелый случай. — До шести утра, — вежливо послал на хуй мегеру Сенька и открыл передо мной дверь в пыточную. — Проходи, горе ты мое луковое, располагайся. Это надолго. — Надолго? — насторожился я и притормозил. — Че это надолго-то? — Ты себя в зеркало видел? Бровь рассечена, глаз заплыл, нос враскорячку. Опять. В который уже раз? В восьмой? — В пятый, — буркнул я, застревая на пороге в сомнениях.       Может, ну его к херам? Арсений, когда не в духе, хуже пиявки! Мозг мне своими занудными нравоучениями вынесет стопудово, а у меня с ним и так не все ладно. Сенька мои сомнения уловил и толкнул в спину так, что я нырнул в кабинет рыбкой, а он зашел следом, закрыл за собой дверь на замок и убрал ключ в карман (чтобы я не сбежал, что ли?). Усадил в кресло, заставил снять рубашку и первым делом воткнул мне в руку шприц с какой-то дрянью. — Это еще что за новости? — возмутился я, обмякая в кресле безвольной тряпкой.       Терпеть не могу иголки. До обморока! Если б подлый Сенька не подкрался ко мне со стороны заплывшего глаза, фиг бы я позволил к себе иголкой прикоснуться! — Не истери, поздно уже. — А я, может, на будущее истерю! Впрок! — На будущее? Ладно, истери, трусливый ты мой трусишка, только руками не маши слишком уж сильно. Имей в виду: счет за сломанную мебель и оборудование я тебе выставлю незамедлительно. Плюс моральный ущерб насчитаю. В общем, загоню в долги и заставлю натурой расплачиваться. Как тебе перспективка, м? — Фу на тебя, — обиделся, но не сдался я. — Будешь в меня иголками тыкать, я тебе тоже тыкну… чем-нибудь… большим… и мясистым… в задницу. — Я что, против? Тыкай на здоровье, только в обморок при виде шприцов не падай, — отозвался Арсений, деловито бренча какими-то склянками на подносе. — Нет, ну правда, — сменил тактику я. — Ты же знаешь, что у меня на иголки аллергия в тяжелой форме. — Знаю. Поэтому и подкрался незаметно. — Зачем? Раньше ты мне ничего не втыкал. — Втыкал. Просто ты не на своих двоих, а на каталке ко мне приезжал. Без сознания. Вот и не помнишь ни фига. — Не было такого, — буркнул я и свернул со скользкой дорожки на знакомую трассу: — Что ты мне вколол, злодей? — Дезинфекцию. У тебя царапины на щеке. Откуда я знаю, кто и чем их тебе нарисовал? — На фига мне твоя дезинфекция? Я полбутылки водки полчаса назад в одного вылакал. Никакая зараза не прицепится. — Водку, говоришь, пил? Интересненько, — рассеянно сказал Арсений и отправился копаться в недрах медицинского шкафа.       И это все, что он может по этому поводу сказать?! Тоже мне, светило медицинского мира. А если я копыта откину от его со мной зверских экспериментов? Кто знает, как алкоголь с дезинфекцией взаимодействовать будет? — Не откинешь ты копыта, — ответил Сенька. — Ты ж не конь. — Я что, вслух подумал? — Да. С тобой такое редко, но бывает. Наверное, лекарство подействовало. Не переживай, через полчаса пройдет. — Изувер и садист, — буркнул я, с тоской вспоминая пословицу: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».       А на уме у меня было такое, что эге-гей. Гей. Мда… А ведь Сенька гомофоб. Как бы мне так язык за зубами удержать? — Это ты садист. Приходишь ко мне с разбитым лицом, нервы треплешь и на вопросы не отвечаешь. Маргариту на ресепшене напугал, опять же. — Могу не приходить, — обиделся я и подорвался на выход. — Сам все сделаю. — Сидеть! — рявкнул Арсений, впечатывая меня обратно в кресло и опуская спинку назад до упора, чтобы уложить на спину. — Точнее лежать.       Пальцем погрозил, а потом включил яркую лампу, лишившую меня зрения, и закопошился неясным пятном возле моей головы, то и дело тыкая в разбитое лицо пальцами. — Сам он все сделает. Ты что, забыл, чем в прошлый раз дело кончилось? — Шрамы мужчину украшают, — ушел в глухую несознанку я. — И потом, тебе тогда не до меня было. Ты с женой разводился.       Хотел почесать висок, на котором вышеупомянутый шрам обретался, но получил по руке и рыпаться передумал. Прилетело мне по ней знатно, значит, дела у моего лица были не ахти, значит, Арсений был реально на меня зол, а злить реально злого Арсения не рискнули бы даже самоубийцы. А я не самоубийца. Пока еще. Мыслишки подлые в голове моей дырявой бродили, конечно, но я на них внимания не обращал — пока Сенька ради меня все свои дела бросает, жить можно. Сложно, но можно. Черт бы его побрал, гомофоба проклятого.       Я ему однажды, давным-давно, в студенчестве еще, в шутку в любви признался, так он меня чуть не прибил: проклял последними словами и единственный раз в жизни ударил — наотмашь, по лицу, больно и обидно до слез. Потом, правда, извинился и даже переспросил: всерьез я или по приколу про любовь до гроба бормотал, но я ж не дурак, два раза на одни грабли не наступаю. Соврал, что пошутил. Тему замяли, обидки друг другу простили, недомолвки пивом запили и дальше дружить продолжили, только вот он со мной дружил, а я его любил. С ума по нему сходил, ревновал, то и дело мысленно раздевал и по сто раз на дню трахал. Ладно, ладно, не по сто раз на дню, но каждый вечер перед сном точно. Если бы Сенька знал, какие у меня при виде него мыслишки в голове шарахаются, порезал бы скальпелем на мелкие лоскутки! — Я тебе сколько раз говорил: «Не лезь на рожон!», и что? — Что? Я не лез. — Не виноватая я, он сам пришел? — ядовито-манерно пропищал Сенька и принялся безжалостно обрабатывать мое лицо какой-то едкой дрянью. — Ой-ой-ой, — взвыл пожарной сиреной я. — Щиплется! — Как по носу получать, а потом через полгорода с разбитым ебалом ко мне переться - так ничего не болит, а как аккуратно царапины промыть - так в кусты? — смягчилась рука и голос друга.       Я поспешил воспользоваться случаем: нашёл на ощупь (попутно приласкав ладонью ногу, часть бедра и даже упругую половинку попы) край верхней части Сенькиного балахона, подергал и жалостливо так забормотал, путаясь в словах и мыслях (меня внезапно жестоко повело и сплющило. То ли от того, что лекарство, которое он мне вколол, вступило в борьбу с алкоголем, то ли от ответного поглаживания по груди и плечу. Рубашки-то на мне не было, а пальцы у Сеньки холодные, пытливые и сильные. Так бы и лежал тут вечность!): — Не мучай меня, я хороший. Правда. И ты хороший. Самый лучший, можно сказать. Добрый. Красивый. Звезда, можно сказать, пленительного счастья. — Какое еще пленительное счастье? Ванька, ты что несешь? — напряглась под моей ладонью упругая задняя Сенькина половинка.       Когда я успел на нее руку положить? Ай, да и ладно. Пусть лежит, пока не прогнали. Когда еще удастся любимую задницу безнаказанно погладить? — Я не несу. Я лежу и глажу. — Я заметил, — хмыкнул объект моего ни фига не платонического интереса, сосредоточенно ковыряя мою рассеченную бровь какой-то острой железкой. — Так чем, говоришь, тебе лицо разбили? — Сковородкой, — ответил я, поднимая руку выше — на Сенькину спину и поясницу.       Ямочки на ней, когда мы в баню ходим, меня до оргазма раз за разом доводят. Прямо в раздевалке! И это хорошо. Я потом спокойный, как слон: ни членом, ни глазом, ни духом ни разу не дрогнул. Друг я Сеньке, вот и весь сказ, а то, что трусы от спермы мокрые, так это никому не интересно. Запасные надел — и следы преступления уничтожил. — За что? — Что «за что?» — Сковородкой, говорю, за что получил? — За дело, — вздохнул я печально, погладил Сеньку по спине и спустил руку на его ягодицу. — За какое? — Если б я во время секса с тобой чужое имя прошептал, что бы ты со мной сделал? — Голыми руками задушил. — Ну вот… — Ах, вон оно что! Ты, значит, прошептал. — Аха. — И за это схлопотал. — Аха. — И кто она, твоя могучая и крайне ревнивая звезда пленительного счастья? — жестоко хрустнул чем-то у меня в носу Сенька. — Я ее знаю? — Ой-ой-ой! Больно! — Не пизди, не больно. В этот раз ты отделался лёгким испугом. Нос тебе не сломали, с глазом тоже все в порядке. До свадьбы заживёт, если ты, конечно, рискнешь на ком-нибудь когда-нибудь жениться, закоренелый холостяк. — Злой ты, уйду я от тебя, — обиделся я. — Как уйдёшь, так и вернешься. — Ха! — Вернешься, вернешься. А если не вернешься, я тебя верну, и тебе здорово не поздоровится. — Фу на тебя, маньяк. — Фу, — согласился Сенька и добавил сурово: — Я отойду на пару минут, а ты лежи и не рыпайся, понял? Вернусь, оденемся и домой ко мне поедем. Я тебя одного в таком состоянии никуда не отпущу. — Лучше б ты меня в нормальном состоянии никуда не отпускал. Особенно по ночам. — Размечтался. Ты своих любовниц в постели путаешь, а я что дол… — Любовников, — перебил его я и открыл один глаз.       Второй открываться не спешил, и я на него забил. Мне и одним глазом все прекрасно видно. Еще бы комната не раскачивалась, и все вообще было бы зашибись. Сенька остановился возле шкафа спиной ко мне: высокий, стройный и неприступный. Неприступный, да. Но я же альпинист, мне неприступные высоты покорять не впервой, ведь так?       Благоразумие попыталось подать голос против, но меня было не остановить, и я закончил мысль правдой: — А путаю я их, потому что люблю одного-единственного. Остальные мне нафиг не нужны. — Надо же… Интересненько. Ты что — гей? — Да. — Получается, все эти годы насчёт любовниц ты мне врал?       Я бы и хотел промолчать, но язык мой — враг мой, так что я продолжил копать себе могилу даже не лопатой, а экскаватором: — Я не врал, я… Слегка не договаривал. — Слегка? — возмутился Сенька и вернулся ко мне.       Выключил лампу, поставил руки возле моей головы и уперся носом в мой опухший нос. Мне показалось, что он меня сейчас сожрет. Или задушит. Или еще чего похуже. Зачем я ему в голубизне признался, спрашивается? Он же гомофоб! Проклянет на веки вечные — и все, пипец котенку. — Ты вроде моими похождениями не особо интересовался, — проблеял я успокаивающе. — Как я мог не интересоваться, если у меня выбора не было. Все эти дамочки, с которыми ты меня знакомил, твоя сорвавшаяся свадьба, шлюхи в бане… Это что такое было, конспиратор хренов? — Отвлекающий маневр, — поежился от бешеных ноток в его голосе я. — Отвлекающий от чего? — Ты ж гомофоб, вот я и… — Я гомофоб? Это ты гомофоб! Вечно про геев всякую фигню нес! — Не нёс! — Нёс! — Я гей! Как я мог на себя наговаривать?! — Я тоже гей! Но… — Упс…        У меня от такого сногсшибательного заявления второй глаз открылся. Почти. Сенька грязно выругался, явно жалея, что ляпнул лишнее, но не отодвинулся. — А как же твои любовницы? — спросил я его, аккуратненько за талию приобнимая.        Мой любимый — гей! Сегодня самый лучший день в моей жизни! У меня наконец-то появилась надежда! — Как и твои, — скривился в грустной усмешке он. Погладил меня по целой половинке лица пальцами. — Обман это все и грязное надувательство. — А жена? — Жена… Я парня одного люблю давно, — сказал Сенька, выпрямляясь. Отошёл от меня к шкафу и зарылся в него с головой. — Думал, если женюсь, наваждение пройдёт. — Опять врешь, конспиратор хренов, — скорчился в немыслимых муках я. Сенька любит другого. Пиздец. Ну просто пиздец, а не день! — Если ты настоящий гей, то должен был понимать, что это не сработает. — Ты прав, вру, — неожиданно легко согласился Сенька. — На самом деле женился я для того, чтобы любимого разозлить. Мечтал, как барышня средневековая, что он на свадьбе поймёт, как я ему дорог, и дебош устроит. А он не только ничего не устроил, он даже на церемонию не явился! — Я тоже на твою свадьбу не явился, — сказал я, садясь. Поднял спинку кресла, скрестил руки на груди и хмуро на почему-то двоящегося Сеньку уставился: — И на следующую не явлюсь! — Кстати! — повернулся ко мне лицом он. Сложил руки на груди на манер моих и оперся плечом о шкаф. — Ты так и не объяснил, почему тебя на самом важном событии в моей жизни не было. — Как оказалось, не такое уж оно и важное. Я с самого начала знал, что ты с этой мегерой разведешься. — Знал он, ага. Не увиливай! И не надо про горы и снега заливать. Я знаю, что ты из дома носа в эти дни не высовывал. — Высовывал! — уперся я.       Ну, а что? Он другого любит, а я должен ему в любви признаваться? Зачем? Чтобы он меня пожалел? Не нужна мне его жалость! Мне он нужен. Со всеми потрохами. — Что ты сказал?! — напряженно переспросил Сенька. — А? — потерял нить разговора я.       Мысли кружились в хороводе, хвоста у которого не было. Логично. На то он и хоровод. — Какой еще хоровод, горе ты мое луковое, — подошёл ко мне Сенька. Присел на кресло, подвинув меня бедром, взял за шею рукой и шепнул в волосы: — Ты о другом говорил. — О чем? — погладил его по колену я, растекаясь по креслу киселем.       Интересно, мозги у меня сейчас в какой части тела плавают? Явно не в голове. — Соберись, Вань. Не о чем, а о ком. — О ком? — О нем. О том, кто тебе с потрохами нужен. — О тебе, что ли? А чего о тебе говорить? Ты ж гомофоб, — тяжело вздохнул я. — И садист. Накачал дрянью, от которой ум за разум заходит, и ерунду несешь. — Я гей, так что гомофобом не могу быть по определению, и ерунду я не несу. В отличие от некоторых. — Несешь. Ни в жисть не поверю, что тот, кого ты любишь, тебя не любит. — Почему? — Ты ж звезда. Тебя все любят. — А ты? — склонился ко мне Сенька так низко, что меня в дрожь бросило. — Ты любишь? — Я…        Я вовремя прикусил язык. Он же гомофоб! Признаюсь ему в любви, а он меня прямо тут, в кабинете, и выпотрошит. И закончится наша дружба кровавой резней, и посадят его в тюрьму на веки вечные, и закопают меня на… — Видимо, в этот раз тебе действительно крепко досталось, — почему-то заулыбался Сенька и погладил меня по голове, как собаку. — В сотый раз повторяю: я не гомофоб, я гей! — Докажи. — Как? — Поцелуй меня, — рискнул здоровьем я. — Хорошо, — кивнул Сенька и придвинулся ко мне еще ближе. — Что мне за это будет? — А чего ты хочешь? — постарался сохранить остатки разума я.       Он был так близко, как никогда раньше! Как тут голову не потерять? Я и потерял: обнял его, лизнул в шею и запустил руку в его больничные штаны, жадно тиская офигенную на ощупь задницу. — Я хочу, чтобы ты мне в любви признался и сексом со мной занялся, — ответил Сенька, терзая сосок на моей груди жестокими пальцами опытного хирурга.       На меня словно ушат холодной воды вылили: — В любви тебе признаться? Нет уж, хватит с меня одного раза. Если ты мне, как тогда, в универе, в глаз зафигачишь, чем я на тебя смотреть буду, когда мы сексом займёмся? — Ванька, какой же ты все-таки осел! — простонал Сенька и поцеловал меня в губы.       Я к таким поцелуям равнодушен, но с ним мне целоваться понравилось. Реально понравилось. Вроде бы ничего такого он не исполнял, но это же был Сенька! А потому губы у него были нежнее других, язык шаловливее и вкус вкуснее — не мятно-цитрусово-жвачный, а беконовый. Я его, наверное, от обеда оторвал.       И тут Сенька положил руку на ширинку моих джинсов. Брякнул пряжкой ремня… Осознание происходящего меня обухом по голове приложило. Сенька! Собирается! Заняться! Со мной! Сексом!!! Я взял его за плечи и встряхнул так, что у него зубы клацнули: — Ты всерьёз? Взаправду? Без подъебок и кидалова? — Да. — А как же твой идиотский любимый? — никак не мог поверить я.       Ведь если поверю, а он обманет, мне ж себя не собрать будет. — Если он не перестанет задавать глупые вопросы и не начнёт действовать, я его на лоскутки порежу. И не будет у меня идиотского любимого, — сказал Сенька, выгребаясь из моих рук.        Встал чуть в стороне, снял больничную рубашку, обнажая торс, взялся за шнуровку на поясе штанов… Замешкался, посмотрел на меня неуверенно… — Продолжай, — хрипло выдохнул я, забывая обо всем. — Я мечтал увидеть тебя обнажённым посреди твоих жутких приблуд с тех пор, как ты в медицинскую академию из нашего университета слинял. — Только увидеть? — потянул за шнурок Сенька.       Медленно так потянул, чтобы у меня слюна потекла в предвкушении. — Не только, — громко глотнул я. Поманил его пальцем: — Иди ко мне, доктор. Я хочу выразить искреннюю благодарность за все, что ты для меня сделал. — Только благодарность? — уронил штаны и трусы на пол Сенька.       Я как его стояк увидел (ох как я пожалел, что глаз у меня только один видит!), так и оглох сразу на оба уха. Протянул руку, прихватывая шагнувшего ко мне обнаженного дьявола за попец. Провел другой рукой по гордо торчащему вверх члену, наклонился и взял его в рот. — Ванькаиэх! — передернулся всем телом Сенька.       Или это я передернулся? В комнате внезапно потемнело, а в моей голове взорвалась петарда. — Тссс, это мы оставим на завтра, — аккуратно вернул меня на кресло Сенька. Погладил по голове, поцеловал, по груди рукой провел и расстегнул ремень на джинсах. — Сиди, я сам все сделаю. — Делай, — согласился я, мигом обретая ясность сознания.       Ну а что? Мозг обнаружился в стояке, который мог думать только об одном. Чего бы не подумать?        Сенька стянул с меня джинсы и наклонился, опуская кресло максимально низко. Я погладил ямочки на его пояснице и привычно поджал пальцы на ногах в предвкушении… — Э нет! — пережал мой стояк у основания Сенька. — Я не для того в тебя иголкой с лекарством тыкал, чтобы ты у меня на глазах от одного моего вида кончил. — Я не хотел, — смутился я, оглаживая его бока, бедра и ягодицы. — Привычка просто. — Привычка? — заулыбался Сенька и, повозившись чуток, сел на меня верхом. Стояк к стояку! — Значит, в бане не только меня плющило и колбасило? — А тебя плющило? — Еще как.       Я обхватил наши члены руками и блаженно запыхтел, наслаждаясь прикосновением одного нежного, уязвимого, но могучего к другому. Сенька подался вперед, привставая на опущенных на пол ногах и подставляясь под ласку, а я прокрался пальцами между его сжатыми ягодицами и коснулся вожделенного. — Не спеши, ладно? У тебя агрегат не маленький, а я к твоему неожиданному приходу не подготовился. — Значит, ты будешь тесным и необъезженным, — понесло меня. Мышцы колечка под моими пальцами сжались и снова разжались. — А я тебя растяну, разъебу, растрахаю. Кончу на выходе. Размажу сперму по твоей раздолбанной дырочке, по яйцам, по… — Заткнись! — запыхтел громче меня Сенька.       Сжал в руках. Изнасиловал мой рот губами и языком, но поток сознания не остановил. — А потом вставлю тебе снова и дотрахаю, чтобы ты тоже кончил. Без рук! Чтобы содрогнулся на моем члене, чтобы сжал меня нутром и выжал досуха. — Ванька, чтоб тебя! Ты что натворил?! — захрипел Сенька и излился на мою руку и член водопадом.       Я, конечно же, немедленно к нему присоединился. Открыл глаз, чтобы…       … и тут кто-то взял и меня выключил. Арсений — Сенька… Не уходи… Любимый… — Я здесь, Вань. С тобой. Все хорошо, не волнуйся. Спи. — Ладно.       Я поправил подушку под несчастной Ванькиной головой, улегся к нему на грудь и погладил по мускулистому бедру ладонью. Он перестал метаться по постели и сграбастал меня в объятия. Я блаженно засопел ему в шею. Мое. Мое-мое-мое! На всю голову ушибленное, в горах пропадающее, по высоткам ползающее, вечно в неприятности попадающее, но мое. Наконец-то!       На правах друга я мог только зудеть про отсутствующее напрочь чувство самосохранения, прикалываться над нелепыми подружками и регулярно чинить несчастный Ванькин нос, но с сегодняшнего дня все будет по-другому: поселю его у себя дома, буду бдить круглосуточно и не позволю вляпываться в неприятности даже пальцем. Любовника бывшего, который сковородкой ему по лицу приложил, найду и прибью. А может, и не найду. В конце концов, он мне помог из Ваньки правду вытащить.       С точки зрения любого врача, мое поведение было неприемлемым, ведь я вколол пациенту лекарство, прекрасно зная, что он словит глюки, но у меня было железное оправдание: в любви, как на войне, все средства хороши.       Я сох по Ваньке со школы, а он меня в упор не замечал. Чего я только ни делал! Сработало, как и следовало ожидать, разбитое ебало. Кто бы знал, как я боялся на велике на ту чёртову горку заезжать! Но заехал, крушение устроил и Ванькино внимание привлёк. Мы подружились, я узнал его лучше и понял, что никто мне больше в этой жизни не нужен. Звучит глупо, согласен. Все в 15 лет на всю жизнь влюбляются. К сожалению (или к счастью?), моя любовь со временем лишь окрепла. Может, потому что Ванька был моей полной противоположностью, а может, потому что носился со мной, как курица с яйцом, сплетен о моей голубизне не слышал, даже если ему их прямо в ухо рассказывали, и верил в меня, как никто и никогда.        Только благодаря ему я нашёл в себе силы заняться тем, чем действительно хотел, наплевав на родительские посылы. Он поддерживал меня всегда и во всем, не вникая, не спрашивая и не комментируя. Защищал от нападок и бил морду любому, кто пытался меня как-то притеснять. Жаль, что в тот день, когда Ванька признался мне в любви, я был не в себе после очередного скандала, связанного с моим тогдашним кандидатом в бойфренды, и воспринял его признание как издевательство. Ванька столько девчонок за время нашего знакомства поменял, что я их считать перестал, и тут такое! Конечно, я ему не поверил. Мало того, по лицу ударил. Опомнился, да поздно. Как мне было стыдно, словами не передать!       Увы, сделанного не воротишь, так что больше мы эту тему не поднимали, что не мешало мне хотеть и любить лучшего друга, который при упоминании о геях покрывался испариной, начинал зверски сверкать глазами и жестоко прикалываться. Конспиратор хренов! Я думал, Ванька — лютый гомофоб и геев ненавидит, а он, оказывается, боялся, что голубого его возненавижу я. Так мы друг от друга и бегали, чтобы хотя бы дружбу не потерять. Бред полнейший. Надо же было так зашифроваться!       В какой-то момент я почти отчаялся, но тут ко мне привезли мое горе луковое, слетевшее с мотоцикла головой в бетонное ограждение. Привезли его, конечно, после того, как над ним в больнице поработали, так что мне Ванька достался вполне себе живым и здоровым. Только в себя от лекарств, которыми напичкали его добрые медики, не пришедшим, и с носом в очередной раз сломанным. Тогда-то я и услышал от него бредовое: «Сенька… Любимый… Свихнусь скоро…»       Я обрадовался, как ребёнок! Подумал, что мой звёздный час настал, и все у нас с Ванькой отныне будет по-новому. Он меня обломал. Пришел в себя, проигнорировал осторожный вопрос, а также жёсткий наезд, и ударился в глухую несознанку, чем жутко меня разозлил. Только этим можно объяснить мою скоропостижную на первой встречной женитьбу. Я думал Ванька, не отличающийся терпением, не выдержит и устроит на моей свадьбе дебош. Он опять меня обломал и на церемонию не явился, как я теперь понимаю именно потому, что не хотел себя выдавать и портить мне праздник. — Сенька… Глупый… Я же тогда правду говорил, а ты меня по лицу… — Тсс, прости, любимый, больше такое не повторится, — погладил по плечу заметавшегося по постели Ваньку я.       Поскорее бы уже он в норму пришёл. Сил нет ждать и терпеть! Сколько можно обламываться? Я сцену Ванькиного соблазнения в одном из моих кабинетов мысленно раз сто прорепетировал, а он опять меня обломал — заставил кончить раньше положенного и рухнул в обморок. Ну да ничего. Сейчас он в моей постели, голый и… — Любимый? — неожиданно вменяемым голосом переспросил Ванька и прошвырнулся по мне руками, проверяя. Выдохнул громко, не обнаружив на обоих ни клочка одежды, и расслабился.        Я приподнялся на локте, включил настольную лампу и посмотрел ему в лицо. Скривился при виде поджившей выбритой брови, опухшего носа и синяка на пол-лица. Коснулся губ указательным пальцем. — Страшный, да? — голосом потенциального самоубийцы спросил Ванька, не переставая, впрочем, меня гладить. — Фу на меня? — Фу, — согласился я, усаживаясь на него верхом и откидывая к чертям одеяло. У Ваньки было потрясающее тело, и я хотел насладиться им безо всяких помех. — Но бывало и хуже. — Бывало. — Не вздумай по этому поводу переживать. Я люблю тебя любым, горе ты мое луковое. — Горе? — открыл глаза Ванька. То есть один глаз.       Погладил меня по спине. Ответил на мои поцелуи и аккуратно уложил на спину, вдавливая в кровать тяжелым телом. — Горе, — абсолютно серьезно сказал я, обхватывая его узкие бедра ногами. — Счастьем станешь, когда врать и в неприятности влипать перестанешь. — Врать больше не буду, — виновато улыбнулся Ванька и прикусил сосок на моей груди зубами. — А вот насчет неприятностей не уверен. — Зато я уверен, — отрезал я, снова переворачивая его на спину.       Прихватил в руку его стояк. Поцеловал в губы и, наконец-то, занялся с липовым гомофобом, профессиональным конспиратором и лучшим другом любовью. 30.11.17