Заключительный пункт

— Чувак, ты не пробовал просто жить дальше? Это помогает. Купи себе новые документы и иди на все четыре стороны, если хочешь — можешь продолжить убивать, или найди хобби поинтереснее. Эти простые слова катятся по полу как звонкие мелкие монеты. Герреро говорит спокойно, и Баптист даже счел бы насмешку в его голосе раздражающей, если бы не видел: под ней спрятан страх: глаза тревожно блестят, запах пота становится кислым, губы чуть бледнеют, зрачки расширены. Герреро знает, что смерть уже схватила его за шиворот и на этот раз не отпустит. Баптист об этом позаботится, он сгребет все монетки с пола и заплатит Мрачному Жнецу за отличную работу, даже добавит чаевые. Когда речь идет о заурядных заказах, Баптист предпочитает чистую, аккуратную работу, тихие убийства, не привлекающие лишнего внимания, но это не значит, что он не может работать по-другому. Для казни Герреро он построил громоздкую, пусть и несложную в плане механики, машину смерти: как только дверь в комнату откроется, система блоков придет в движение, и на спину Герреро упадет металлическая плита, протыкая тело насквозь приваренными к ней острыми лезвиями, прибивая к решетке, к которой он прикован. Не самое рациональное убийство, но чертовски приятное: Герреро получит то, чего заслужил — удар в спину. Младший, конечно, поступил как ублюдок, но Баптист уверен: если бы Герреро не сбежал вслед за ним, то Старик смог бы оправиться и их дела не покатились бы ко всем чертям. Герреро не был любимчиком, но зато идеально подходил для работы — не такой своенравный, как Младший, но более гибкий, чем Баптист, он мог бы стать достойным наследником дела Старика. А вместо этого разбил ему сердце. Баптист подкидывает эту мысль, как камень на ладони, а потом представляет, как с размаху бросает в воду. Только круги расходятся. На самом деле, сердце Старика тут не при чем, его собственное сердце гораздо важнее. Все дело именно в нем. Старик уже мертв, все его счета закрыты, все долги списаны, ему месть не нужна. А вот сам Баптист — другое дело. — Именно так я и поступлю, — кивает он, не сводя взгляда с Герреро: за ним нужно следить в оба, иначе он сможет сбежать. Так уже бывало. — Как только закончу с тобой. Ты — последний пункт в моем списке, а потом, пожалуй, уеду куда-нибудь в богом забытую глушь, заведу собаку, буду охотиться и рыбачить. Герреро усмехается и кивает. По его виску стекает крупная капля пота, он медленно поворачивает запястья, проверяя, не может ли вырваться из кандалов — нет, не может, приваренные на внутренней стороне длинные острые шипы не дадут ему сдвинуть их ближе к пальцам. По крайней мере, не дадут сделать это незаметно — даже если Герреро сохранил прежнюю выдержку и сможет сохранить свою усмешку, даже распарывая плоть об острые шипы, кровь его выдаст. Кровь всегда выдает. Баптист долго придумывал, как именно покончить с Герреро. То, что он предпочитал осторожную, тихую работу, вовсе не значило, что он не умел действовать по-другому. Старик научил его всему необходимому, и когда они работали с Герреро вместе, им довелось попробовать множество видов пыток и убийств: некоторым людям можно просто выбить мозги или подсыпать яд в утренний кофе, но другие должны страдать — потому, что только так можно заставить их рассказать правду, или просто потому что этого хотел заказчик и хорошо доплатил за дополнительные услуги. Герреро и Баптист были близки, когда работали вместе. Друзья и не только. Баптист старается не возвращаться к этим воспоминаниям, он сложил их и убрал в потайное отделение своего бумажника; там они и лежат — объятья, поцелуи, взгляды, прикосновения, то, как Герреро обнимал его ногами, прихватывал зубами мочку уха, утыкался лицом в шею, как будто пытался запомнить запах Баптиста на всю оставшуюся жизнь — тысячи и тысячи мелочей, когда-то казавшихся не стоящими ничего, а потом вдруг оказавшихся драгоценными. Сбежав вслед за Младшим, Герреро разбил сердце не только Старику. Именно поэтому Баптист потратил столько часов на то, чтобы придумать эту казнь. Ему нравится это слово, оставляющее во рту привкус справедливости. Он думал: можно напоить его кислотой — несколько секунд агонии, плавящаяся кожа, слизистые, превращающаяся в кашу плоть. Он думал: можно привязать его к часовой бомбе и смотреть, как он мечется, глядя на большие красные — как в кино — цифры таймера, которые секунда за секундой сжигают его жизнь. Он думал: старинная пытка с раскаленной ловушкой для крыс, поставленной на живот — пусть они съедят предателя, такую же крысу, как они сами, прогрызут нутро насквозь, скачут в кишках, тщетно пытаясь выбраться. Он думал: убить у него на глазах сына — или нет, лучше забрать его с собой и сделать его убийцей, таким же, как они трое. Но потом решил: пусть его убьет тот, за кем он ушел. Это будет не слишком болезненная и не слишком долгая смерть, но зато Герреро почувствует хотя бы часть предательства на собственной шкуре. — Я буду жить дальше, — добавляет Баптист. Герреро кивает, снова поворачивая руки. — Твоя смерть меня освободит. И когда Младший — Ченс, так его теперь зовут — войдет в комнату, металлическая плита вожмет Герреро в решетку, лезвия пробьют его насквозь. Удар в спину за удар в спину. Это будет идеальный конец для истории Баптиста.