В тот новый день, что наступит для нас однажды...

Дом, похожий на горстку слипшихся цветных леденцов, не менялся. Годы шли, а он оставался прежним. Алиса видела его изо дня в день, но не рисковала подходить ближе, чем позволяло ненадежное сердце. Она давным-давно вернулась из Страны Чудес, и волшебство в её сердце и разуме увяло, превратилось в сухие розы, выкрашенные черной краской реальности. Она хранила лишь один последний осколок, жалкий, крошечный. Маленький домик маленького Шляпника в конце улицы, ведущей к парку. Иногда Алиса часами смотрела на него, сидя на кованой скамейке под раскидистым буком. Сердце болело и дергалось, словно насаженный на иглу мотылек, но она продолжала смотреть. Иногда Шляпник выходил на порог, и тогда игла превращалась в раскаленный кинжал. Алиса не понимала, почему так больно. Она уже не помнила те дни, когда была ребенком, а он — невысоким юношей с глазами, похожими на голубые топазы. Подернулись дымкой забвения и ужас от смертельных объятий воды, и течение, хватавшее за ноги цепкими ледяными пальцами... и удивительно сильные руки, выдернувшие ее из реки. Растаяли где-то в прошлом биение сердца под щекой, срывающийся испуганный голос и яркие голубые глаза, такие неуместные на грубоватом простом лице. Замужество не принесло ей спасения, оно сломало ту любопытную и любознательную девочку, что ещё жила в её душе. Муж Алисы, человек суровый и не приемлющий иных реальностей, кроме собственной, по-своему был привязан к ней. Но требовал безоговорочного подчинения. И она подчинилась. После его смерти она будто застряла в межвременье, как насекомое в янтаре, не зная, что делать и куда податься. Дни тянулись и тянулись, серые, похожие друг на друга, точно близнецы. В доме Алисы царила тишина. Взрослые дети давно обзавелись семьями, оставив мать на попечение старой служанки. Алиса не винила их. Похожий на слипшуюся кучку леденцов домик сиял в лучах восходящего солнца. Алиса смотрела на него из-под ресниц. Было прохладно, и она продрогла, несмотря на теплую накидку, подаренную старшим сыном. Но продолжала сидеть, глядя на невысокую фигуру в разноцветном смешном костюме. Снова заболело сердце, пронзительной хрустальной судорогой отдалось в цепи дней, отделявшей её от юности. Она хотела встать, но не смогла. Просто смотрела на идущего к ней маленького седого человека, одетого как живое воплощение хаоса и безумия. Глаза его были прежними — прозрачными, юными и вместе с тем невообразимо древними. Он молча протянул руку, и Алиса ухватилась за его ладонь. — Куда мы идем? — тихо спросила она, пока они брели по тропинке меж старых буков. Шляпник переплел пальцы с её пальцами. — Мы идем домой, Алиса, — радостно ответил он. — Мы возвращаемся! И тогда она зарыдала и засмеялась, принимая в себя его безумие. Упала на колени, захлебываясь криком, умирая и рождаясь, ломаясь и восставая, словно феникс из пепла. Шляпник помог ей подняться, и, держась за руки, они побежали к мерцающей Норе, что открылась прямо перед ними, и рухнули в неё, хохоча от восторга и неизбывного счастья. Они возвращались домой. *** — Мы нашли их сидящими рядом на скамейке, — виновато говорил высокий тощий полисмен, глядя на Джека круглыми птичьими глазами. — Ваша матушка любила тут сиживать. Видимо, старый Торн Хаттер заметил, что ей худо, ну или ещё зачем подошел, мало ли. Вы не думайте, он был хорошим и достойным человеком, разве что не джентльменом, но тут уж кем родился. В общем, когда я пришел, они оба уже остыли. Джек смотрел на руку матери, сухую и тонкую, зажатую в руке человека в пестром несуразном костюме. Глаза его — огромные, прозрачно-голубые — казались двумя бескрайними безднами неба. На губах, жестких, грубо очерченных, теплилась едва заметная нежная улыбка. Голова Алисы лежала на его плече. Джеку почему-то стало неловко, но язык не повернулся приказать разделить стариков. И еще странно кольнуло в груди при виде счастливого лица матери. — Я заберу их, — тихо сказал Джек, словно громкий голос мог потревожить покой умерших. — Вы не касайтесь этого дела, Дженкинс. Что-то мокрое было на щеках. Он подумал, что пошел дождь, но в синем, как глаза Шляпника, небе не было ни облачка.