Ветер, пахнущий сакурой

Там, на воле, наступил апрель. Вездесущий ветер доносит в мою клетку едва уловимый запах цветущей сакуры, бередя воспоминания о прошлой, полузабытой жизни. Совсем ничего не осталось от тех далёких дней, когда я был не лабораторным монстром с кличкой Пи-4 — в честь окружающего ада, а обычной собакой. Тогда я носил другое имя. Я забыл его. Лёгкое дуновение ветра, ерошащего мою шерсть, цветочный запах, солнечные блики на полу вольера, многоголосый лай собратьев — их я помню. Это было последнее, что я осознавал, прежде чем ко мне пришли люди и забрали из вивария в лабораторию. Наверное, до того, как я попал в исследовательский центр (будь он проклят!), происходило в моей жизни и что-то ещё. Я не могу с уверенностью утверждать, поскольку забыл даже собственное имя. Я так и появился на свет в виварии, или же меня доставили туда с воли? Не знаю. Сколько ни напрягаю память — всегда перед глазами решётка. Однажды я совсем всё забуду. Впрочем, пока я ещё помню, как кружился по вольеру, перекликаясь с другими псами. Поначалу я даже обрадовался появлению людей в белых халатах. Они внесли хоть какое-то разнообразие в надоевшую обыденность ждущих своей участи пленников. Обычно нас навещали только служители, которые дважды в день раздавали пищу и воду и убирали в вольерах. Они исполняли свою работу механически и никогда не разговаривали с нами. Мы, в свою очередь, тоже относились к ним как к неодушевлённым предметам. Те, новые люди, искали крупного и сильного пса для генетических опытов. Я родился под злой звездой, ибо идеально отвечал всем их запросам. Сердце радостно подпрыгнуло, когда один из пришедших, осматривая меня через вольерную сетку, удовлетворённо кивнул: — Этот подойдёт. Тогда я ещё не знал, что они со мной намерены делать и охотно позволил вывести себя наружу. Но, а начни я упираться — разве меня не выволокли бы силой? Я просто радовался перемене места и возможности размять лапы. В тот день тоже был апрель. В воздухе, подобно невесомым бабочкам, кружились лепестки доцветающей сакуры. Под деревьями, оживляющими угрюмый ландшафт исследовательского центра, пробивалась молодая трава. Я глубоко вдохнул, с наслаждением наполнив лёгкие свежим воздухом. То было последнее приятное ощущение. Затем пять долгих лет люди причиняли мне нестерпимую боль, коверкали моё тело, кололи и кромсали до тех пор, пока я совсем не перестал походить на собаку. Теперь я чудовище размером со льва, жёсткой гривой, толстой кожей, исполосованной шрамами, обнажёнными мышцами на груди и животе. Зачем они меня изуродовали?! Для чего пересаживали кожу, пропускали сквозь тело электрические разряды, вкалывали непонятную дрянь? Я в неведении. Подопытным кроликам не положено знать цели эксперимента. С утерей облика исчезли и последние обязательства перед всеми без исключения людьми. Теперь я имею право убивать их без зазрения совести. Обычная собака, как бы низко она ни пала, всё же в глубине души признаёт над собой власть человека. Но я больше не собака. Я чудовище, лишённое имени, безобразный монстр, с которым порядочным псам зазорно общаться. И, значит, все ограничения пали. Пока кое-что у меня сохранилось. Я ещё ни разу не вонзил могучие клыки в плоть ненавистных существ. Тут я чист. Но недалёк час, когда я запятнаю душу убийством. Скоро чаша моего терпения наполнится до краёв и я рассчитаюсь с ними за всё. Ещё год назад я пощадил бы людей и просто сбежал из лаборатории. Но теперь не имею права сохранить им жизнь. В блоке Пи-4 есть и другие животные, в том числе собаки всевозможных пород. Я различаю их по запаху. Над одними ставят опыты, вторые контролируют порядок, надзирая за себе подобными. Я презираю всех, за исключением Джерома, овчарки из числа псов-охранников. Он единственный, чьё сердце тронули мои вопли о помощи, кто решился заговорить со мной вместо того, чтобы молча пройти мимо, как полагается надзирателю. Лишь благодаря Джерому я знаю, что делается на воле. Сейчас цветёт сакура. Я не вижу, но чувствую. По словам Джерома, вечером пойдёт дождь. Как же я хочу увидеть всё не его, а своими глазами! Ветер, пахнущий весной, тревожит остатки моего рассудка. Когда от боли я совсем сойду с ума и потеряю последний страх, я решусь. Не будь Джерома, я просто однажды заставил бы своё сердце перестать биться. Слова друга вселили в меня надежду. Я хочу жить, несмотря ни на что, даже если придётся устелить свой путь мёртвыми телами. Я не пощажу никого, кроме Джерома. У него есть один изъян — преданность людям. Его обязанность — стеречь меня. Если я взбунтуюсь, Джером бросится в атаку, выполняя долг перед хозяевами. Так его обучили. Глупец! Ни один пёс не в силах прокусить мою шкуру. Что там пёс — теперь и пули её не берут! А вот я могу с лёгкостью расправиться и со своими мучителями, и с теми, кто вздумает за них вступиться. И только Джерома я не лишу жизни. Но и его пощажу в первый и последний раз. Ветер пахнет сакурой. Мне немного легче. Я ждал, когда всё закончится, но боли нет предела. Я не могу больше терпеть. Как только они начнут очередной опыт, я решусь. Я перестану быть жертвой и займу место палача, окончательно превращусь в чудовище. Меня нарекут Кайбутсу* и объявят вне закона. Экспериментальное существо в любом случае ожидает смерть, но встретить её я хочу свободным. Чувствую, как сгущаются сумерки последнего вечера моего заключения. Слышу шаги — люди идут за мной. Значит — час расплаты настал. * Чудовище (яп.)