***
Они снимали небольшой коттедж на двоих в пятнадцати минутах езды от побережья. Оплачивал аренду и коммунальные услуги Фицджеральд, иначе Джон разорился бы на одной только воде. Каждые утро и вечер Лавкрафт по нескольку часов отмокал в гигантском джакузи, рассчитанном на десятерых. Его волосы заполняли ванну, будто чёрные извивающиеся змеи, так что вряд ли кто-то в здравом уме полез бы к нему за компанию мыться. Притом сам Лавкрафт занимал места удручающе мало — ноги длинные, всего-то, а всё остальное легко можно было сдвинуть к бортику или надавить на влажную макушку и притопить, чтобы не загораживал полку с шампунями. Экономный Джон не видел ничего дурного в совместном купании. По воскресеньям он всегда ходил с отцом и братьями в баню, где смущаться тощих ляжек и маленьких членов быстро переставали даже самые стеснительные. Ну, а что делать, если семья большая и мыться надо всем? — У меня бессонница, Джон, — сказал, вынырнув, Лавкрафт. Вода была еле тёплой, чтобы не получился суп с морепродуктами, потому грелся Джон иными способами. Чтобы вымыть волосы напарника, требовалось время, немалые усилия и терпение, потому под конец с Джона сходило три пота, а по венам бежала дико горячая кровь. Щупальца, тискавшие под водой лодыжки и спину, тоже добавляли острых ощущений. Из-за них смысл жалобы добрался к Джону не сразу. — У тебя, и бессонница? — не поверил он. — Знай я тебя похуже, то решил бы, что ты шутишь. — Голоса мешают спать. Отвлекают. Они слишком громкие, Джон. Как мне убрать их? Джон выдавил на затылок Лавкрафта половину бутылки шампуня с ароматом зелёного яблока и задумался. С голосами в голове он до этого момента не сталкивался ни у себя, ни у других. Вероятно, проблема крылась в природе Лавкрафта, но методичек на тему, что делать, если ваш карманный Ктулху внезапно заболел и не может спать, пока не написали. Зря, получился бы бестселлер. — Ты можешь определить источник шума? — Да. Я чувствую, что они где-то на западе. Ироничную ухмылку Джон не потрудился скрывать. Он вернулся к мытью волос, процесс умиротворял и помогал привести в порядок мысли. В отличие от строптивых сестёр, с чьими волосами Джон часто возился, Лавкрафт сидел неподвижно, прижав острые коленки к впалой груди. Активность проявляли только его щупальца, к которым Джон привык так же, как привык к бормотанию на непонятном языке, мокрым следам на полу и неподвижному взгляду. Ну, щупальца. И что? На ощупь они были вполне приятными, легко присасывались к коже и тёрли её, чтобы согреть. Вот и теперь они оплели плечи и шею, требовательно мяли уши и тыкались в ещё не зажившую ранку от ножа. Джон зашипел от неожиданности, шлёпнул по щупальцам ладонью и потребовал вести себя прилично, а то завяжет все лишние конечности морским узлом. Лавкрафт не впечатлился, но лезть в ранку перестал. — У нас две недели отпуска. Можем съездить на запад, мне не трудно. Твой сон — моя забота: если ты не будешь высыпаться, то всем будет хуже. Мне в первую очередь. Под тяжёлым взглядом Лавкрафта сердце пропустило удар. Он часто смотрел вот так, в самую душу, но никогда не пугал Джона специально. — Что-то не так? — Мне нужно найти их, — тяжело, будто выплёвывая камни, повторил Лавкрафт. — Очень нужно. — Ладно, — просто ответил Джон и направил душ на мыльную голову. — Если нужно, то найдём и объясним, как вредно для здоровья мешать порядочным людям спать. Удовлетворившись ответом, Лавкрафт подставил лицо холодным струям, которые били прямо в открытые глаза. Джон провёл свободной рукой по его шее, чтобы убедиться — жабр нет, как и наростов из полипов и ракушек, — и с чистой совестью выкрутил напор на максимум.***
Спали они тоже вместе, так уж получилось. В первый раз Джон потерял дар речи, когда смутно знакомая гора щупалец и присосок вползла в комнату и голосом Лавкрафта сообщила, что ему плохо спится на новом месте одному. Делать нечего, пришлось подвинуться, оторвать от сердца кусочек одеяла и принять тот факт, что напарник периодически превращается в бог знает что. Видимо, человеческая форма пришлась Лавкрафту не по нраву, иначе его метаморфозы не объяснить. Он закидывал на Джона щупальца, выливал на постель невесть откуда взявшуюся морскую воду, а в качестве извинений приносил ещё живых рыб. Джон потом полдня вытряхивал чешую из пододеяльника и менял насквозь мокрое бельё. Но со временем привык и к этому. По утрам Лавкрафт был мягкий, сонный и тёплый, и об него можно было безбоязненно греть замёрзшие пятки или ладони. А вечером… вечера после купания Джон ждал с предвкушением и лёгкой опаской. То, что его тревожило, Лавкрафт не умел выражать словами, только телом. От него в равной степени можно было ожидать и ласки, и грубости, ведь секс как таковой ему был не нужен, а пристрастие к нему родилось по вине самого Джона. После особо паскудного задания, где нужно было вырезать свидетелей — семью с маленькими детьми — Джон сперва думал, что напьётся до беспамятства, а затем, что вскроет себе вены пластиковой ложкой из гипермаркета, но не сделал ни того, ни другого. На глаза тогда попался Лавкрафт, и идея использовать его как убийственное снотворное показалась Джону на редкость здравой. Он не жалел ни о кровоточивших синяках, ни о расцветавших на коже синих бутонах, ни об осмысленном взгляде Лавкрафта, который, кажется, впервые понял, что люди находят в обмене физиологическими жидкостями. С того момента жизнь не сильно поменялась, на самом деле. Просто Джон засыпал с Лавкрафтом, а просыпался в тесном коконе из щупалец, который пытался его то ли придушить, то ли изнасиловать, то ли сожрать целиком. — Ты знал, что кальмары во время спаривания протыкают самку острым выростом и откладывают ей в живот яйца? — спросил удобно устроившийся в кровати с планшетом Джон. — Нет. — Вот и я только что узнал, — безмятежно улыбнулся Джон и отмотал на несколько минут назад видео с канала Discovery. — Удивительно, правда? — Никогда не делал ничего подобного, — проворчал ему в бок Лавкрафт. Обычно засыпал он быстрее, чем заползал под одеяло, но бессонница, похоже, действительно портила и жизнь, и настроение. — В океане нет самок моих размеров. — Если ты однажды притащишь из моря выводок маленьких кальмарчиков, можно я заберу себе девочку? Со стороны их разговоры попахивали безумием, однако Лавкрафт изобразил нечто похожее на улыбку и обвил тёплыми после ванны щупальцами Джона за ноги. Несколько минут прошли под бодрые рассказы журналиста телеканала, а затем Джон вырубил планшет и откинулся на подушку, чтобы Лавкрафту удобнее было распускать щупальца дальше. Самые тонкие и нежные отростки прижались к шее, считая пульс, мягко обвели линию челюсти и толкнулись в губы. На этот раз душить и пихать щупальца в горло Лавкрафт не стал, и на том спасибо. Порой на него находило непривычно лирическое настроение, и он долго, обстоятельно и аккуратно, в меру своего разумения, доводил Джона до исступления прикосновениями и щипками. До того, как заснуть, Джон ещё успел подумать про спаривание кальмаров и его особенности у Ктулху, но усталость взяла своё, и он заснул, опутанный щупальцами от шеи до ног.***
Характер Лавкрафта испортился. Сначала он стал ворчать дольше обычного, затем принялся огрызаться, а через неделю превратился в беспокойное нервное существо, которого бесило всё, включая долгую дорогу, глупых людей и слишком сухой ветер. Объяснялись метаморфозы просто: стоило Лавкрафту задремать на заднем сиденье машины, или в хостеле, или на траве под колючим пледом, как его моментально будили чьи-то настойчивые призывы. Он раздражённо говорил, что настолько сильно его не доставали даже во времена римского императора, и Джон благоразумно не спрашивал, какого именно. Дорога не всегда вела их на запад. Болтавшиеся в бардачке карты ничем не помогали, ведь конечную цель Лавкрафт видел очень смутно и ориентироваться приходилось на его озарения и тихие фразы «Мы пропустили поворот». Тогда Джон ругался, выкручивал руль и возвращался назад, чтобы даже ночью в скачущем свете фар нестись по разухабистой дороге. Иногда по пути не встречалось ни следа цивилизации, и они ночевали в салоне Росинанта, откинув задние кресла до упора. В такие ночи Джону снилось тёмное, тревожное море, шелест песка и гул, который исходил словно бы отовсюду. Во сне Джон не мог перестать сидеть на берегу, его пришивало невидимыми нитками к влажной земле, в нос бил запах гнилых водорослей и рыбы, а босые ноги лизала подступавшая вода. Иногда — Джон благословлял это время — их заносило в крупные города, где вода вместе с вялым отупением исчезали из снов, сменяясь весёлой злостью на неведомых «почитателей». К исходу первой недели Джон был готов придушить их собственными руками, не используя гроздья гнева. — До того, как связаться с Фицджеральдом, ты выходил к людям? — поинтересовался Джон в крохотном магазинчике на заправке, где расплачивался за бензин и двадцать шоколадных батончиков. Продавщица смотрела так, будто они ограбили банк. — Бывало, — равнодушно откликнулся Лавкрафт. — Чаще мне строили храмы и заводы, а их директора отпускали в море своих дочерей. — И что ты с ними делал? Джон улыбнулся продавщице, лихо заломил кепку и за локоть увёл напарника от стенда со сладкими напитками. Лавкрафт медленно переставлял ноги и с несвойственным для него раздражением монотонно говорил: — Не я, а другие. Их полно в море, нужно только заплыть поглубже. Я сплю, а они шевелятся, суетятся, строят дома на костях и берут в жёны человеческих женщин, разжижая синюю кровь. Тебе правда это интересно, Джон? — Честно? Не очень, — признался Джон, закидывая пакет на заднее сиденье. — Я надеялся, что ты расскажешь забавную историю из далёкого прошлого, где тебя вызвали начинающие сектанты, предложили порченую девицу и кусок замороженного лосося. Лавкрафт вздохнул, как показалось Джону, тоскливо и безысходно. — Есть такая история. Один народ жил на острове, где всего было в достатке: и еды, и камня, и дерева, и пресной воды. У них были самые красивые женщины и самые здоровые дети. Но они захотели большего и позвали меня, чтобы я дал им оружие и способность дышать под водой. Вроде бы они хотели стать владыками подводного мира, точно не помню. — И ты дал им то, чего они хотели? — в зеркало заднего вида Джон рассматривал Лавкрафта, который с хрустом разрывал обёртку шоколадки и отправлял её в рот целиком, с фольгой. — Дал. Мне не трудно. Но они всё равно не добились ничего путного, эти глупые смешные люди… Джону хотелось сменить тему, однако что-то кололо в груди и он задал последний вопрос: — Как назывался их остров? Лавкрафт сдвинул брови, вспоминая. — Атлантида.***
На границе между штатами Мэн и Колорадо Лавкрафт вдруг резко повернул голову и сказал: — Они здесь. — Прекрасно! С удовольствием скажу им «спасибо» за всё хорошее. Радовался Джон преждевременно: следов человеческого присутствия в радиусе сотни миль не было. Только поле, засеянное кукурузой, и огрызок редкого леса, где в это время года не найти ни ягод, ни грибов, ни тех, кто их собирает. Пробираясь следом за напарником по заросшей чертополохом тропинке, Джон гадал, кто мог жить в таких местах и почему именно сейчас они решили позвать древнее существо из легенд. На мгновение его пробило холодным потом; Фицджеральд мог опоздать, Лавкрафт — заключить контракт с кем-то ещё, и не факт, что этот «кто-то» пожелал бы мира во всём мире и повышения пенсий. Джон взглянул на сгорбленную спину перед собой и криво усмехнулся. Фицджеральд был предусмотрительной скотиной, и хорошо, что Лавкрафт выбрался из моря по его приказу, а не ради горстки сумасшедших. — А чего они хотят от тебя? — спросил Джон, нагнав Лавкрафта на очередном повороте. Тот неопределённо дёрнул острым плечом, но все-таки ответил: — Чтобы я проснулся. Ветер принёс вместо запаха хвои и вспаханного поля едкий рыбный дух. Так могло пахнуть на консервном заводе, где производили паршивую селёдку в собственном соку. — Что будет, если ты проснёшься? Лавкрафт остановился и повернулся механически, словно робот. Его бесстрастное лицо напоминало маску каменного идола: бесчувственного, холодного, мёртвого. Волосы шевелились сами по себе, как водоросли в аквариуме. Джон сглотнул кислую слюну и прижался ухом к груди Лавкрафта. Сердце не билось. — Не будет ничего, — когда он говорил, изнутри слышалось бульканье, будто открывался огромный клапан на баллоне с кислородом. — Ни леса, ни земли, ни тебя, ни Гильдии. Хочешь знать, почему? Джон просто хотел заработать много денег для своей семьи. Плевать он хотел на мистику, тайны мироздания и космическую жуть, что плескалась в чёрных глазах Лавкрафта. Нет, он совсем не хотел знать. Потому беспечно хлопнул напарника по плечу и предложил: — Давай срежем путь? Чем быстрее мы найдём этих шумных ребят, тем лучше. — Как скажешь. Деревня выпрыгнула из-за поворота внезапно: не было ни дыма из печей, ни мычания коров, ни шума, что всегда окружал любые человеческие поселения крупнее собачьей будки. Раздавался только шум прибоя, потому что одним своим боком деревня стояла на обрыве и смотрела в море. Наверное, местные могли бы заработать кучу денег, промышляя рыбной ловлей или собирая в баночки чернила кальмаров, но ни возков с рыбой, ни баночек Джон не увидел. Дома выглядели старыми и склизкими, как раковины моллюсков. Выколотыми глазами на единственную главную улицу смотрели эти обрубки некогда красивых и добротных зданий. В одном из дворов Джон заметил шевеление, но когда толкнул рассохшуюся калитку (та отвалилась с громким стуком), то обнаружил куль непонятной розовой массы, завёрнутой в грязное тряпьё. — Она убежала, — безучастно сказал Лавкрафт. В ответ на удивлённый взгляд напарника уголки его губ дрогнули в кривой, жуткой ухмылке. — Мать этого мёртвого дитя. Те, кто забывают о своей природе, не могут иметь здоровое потомство. Джон скривился и быстрым шагом покинул место, нагонявшее на него тошноту и муть одним своим видом. Зато почти на каждом углу, возле домов и в центре того, что считалось главной площадью, стояли вылепленные из чёрного камня уродливые фигуры с перепончатыми крыльями и знакомыми щупальцами. — Вживую ты выглядишь лучше, — признался Джон, чтобы подбодрить напарника, который под впечатлением от искусства превратил одну руку в комок извивавшихся скользких отростков. — Похоже, тут у тебя целый фанклуб. Чувствуешь, где они засели? На улицах им не встретилось ни одного человека. Значит, поклонники Лавкрафта прятались где-то ещё. — Всегда ищи у моря, — с обрыва открывался отличный вид на берег, где живописно сидели и лежали люди разных возрастов. Все они тупо пялились на волны, как Джон в своём сне, и не замечали, что кожа их стала синей и рыхлой, а животы вздулись, точно у утопленников. Если проткнуть им брюшину, то наружу польётся гнилая вода вперемешку со слизью и потрохами. У некоторых на шее Джон разглядел жабры. — Это не заразно? — на всякий случай уточнил он. — Не хочу подхватить от них какую-нибудь неизлечимую дрянь. Лавкрафт смерил его странным взглядом. — Ты уже… Впрочем, не важно. Просто сверни шеи всем, до кого дотянешься. А я спущусь к остальным. И он шагнул с обрыва на песок. На звук упавшего тела никто не обернулся, как и на неторопливые шаги, и на слова незнакомого, булькающего языка. Явления Лавкрафта ждали из моря, а не со стороны деревни. Первый мужчина исчез, слизанный переплетением щупалец. К чавканью Джон не прислушивался, занятый проращиванием винограда. Требовалось время, чтобы семечко проклюнулось и напиталось свежей кровью, а затем прорвало тонкую преграду из кожи. Гибкая молодая поросль опутала ближайших к Джону людей и переломала им все кости. Из открытых ран сочилась смрадная белёсая жижа. За смертью последнего Джон наблюдал уже вблизи: неприметная тропинка привела его вниз без риска оступиться и свернуть шею. К тому моменту Лавкрафт опутал щупальцами самого крупного мужчину и с выражением вселенской скуки отрывал ему руку. — Не будешь превращаться? — зевнул Джон. В этом месте, на залитом кровью пляже, его неумолимо клонило в сон. — Они недостойны увидеть истинную форму. — Мало молились? — Просто бесят, — честно сказал Лавкрафт и откинул сломанное в трёх местах тело подальше. Оно прокатилось несколько метров и остановилось, раскрыв к небу белое, как рыбье мясо, горло. — Не засыпай, Джон. Здесь нельзя спать, иначе станешь таким, как они. Джон встрепенулся, звонко хлопнул себя по щекам. Но сонливость не отступала, и он, повинуясь наитию, шагнул к Лавкрафту. — Выручишь, дружище? Вместо ответа под рубаху забралось окровавленное щупальце. Джон прикусил губу, чтобы не закричать, когда присоски впились в кожу и раздвинули её, чтобы добраться до плоти. Боль отрезвляла и дурманила одновременно; Джон раскачивался в огромной колыбели и слушал тихую песню, которую не могла петь мама. Щупальца раздевали его, щипали и гладили, с силой надавливая на живот и шею. Виноград переплетался с ними в странном симбиозе, и хотя Лавкрафт порой не рассчитывал давления и ломал хрупкие ветки, это не сильно беспокоило Джона. На крови вырастут и нальются соком новые гроздья. Его осторожно положили на песок. Губ коснулся солёный кончик, который Джон послушно облизал, а затем широко распахнул глаза: вместо того, чтобы взять его, щупальце проткнуло брюшину и раздвинуло края раны в стороны. Из неё потекла жижа чуть темнее и ярче, чем та, которую Джон видел у горе-последователей. Почти кровь, но теперь понятно стало, отчего чудился Маргарет запах рыбы. Рядом с Лавкрафтом нелегко забыть, что ты человек, но проще простого превратиться во что-то иное. Словно со стороны Джон смотрел, как его избавляли от гнили, а затем вылизывали дрожавший живот мясистым языком. Наверное, Лавкрафт правда считал Джона другом, раз согласился потратить время сна на возню со слабым человеческим телом. — Я ведь не будил тебя? — спросил Джон, с трудом приподнявшись на локте. Рубашка потемнела от крови: нормальной, красной. — Ты — нет, — покачал головой Лавкрафт. — Только когда я пропускал совещания. Но ты не особо усердствовал, спасибо. — Обращайся. С помощью напарника Джон встал и поковылял к тропинке. Они оставили позади трупы и море, как, впрочем, и всегда. По безжизненной деревне идти было легко и приятно, даже статуи не вызывали отторжения. Джон хрипло рассмеялся и похлопал восьмирукое чудище по отростку, который по задумке автора символизировал член. Лавкрафт закатил глаза, говоря тем самым, что у людей слишком бедная фантазия и комплекс неполноценности. Видевший его истинную форму и размеры Джон сочувственно покивал. Обидно, наверное, когда тебя представляют всего-то трёхметровой каракатицей с крыльями. Во снах, что видел Джон, одной рукой Лавкрафт мог сжать всю Америку в кулак — и получившимся шариком сбить Луну с неба. Не дойдя и до середины леса, Джон почувствовал острую боль в животе. Первая мысль была про отравление, вторая — что слюна Лавкрафта ядовитая, ну, а третью, самую безумную, мозг вообще не воспринимал, чтобы не сойти с ума. Джон попросил передышку, отодрал, матерясь, присохшую к ране ткань, и уставился на небольшое розовое отверстие в боку. Оно выглядело свежим и нездоровым, однако сквозь него внутренности вываливаться не спешили. На пробу потыкав в него пальцем, Джон прислушался к себе. Ничего. Неужели показалось? Лавкрафт стоял рядом и чего-то ждал, судя по расширенным больше обычного зрачкам. Снова ощупав живот, Джон ненадолго завис, а затем всё понял. — Серьёзно, Лавкрафт? — строгим голосом учителя очень начальных классов спросил он. — Ты отложил в меня яйца и делаешь вид, что всё нормально?! — Они всё равно не вылупятся, — моргнул Лавкрафт. — Мы ведь разные биологические виды. А ты с интересом думал, как размножаются… как там? Каракатицы? Вот я и показал, как. Джон порадовался, что сел спиной к дереву. Хотелось побиться об него головой, но было лень разворачиваться. — И что мне теперь делать? — Могу достать их, если мешают, — пожал плечами Лавкрафт. Джон представил, как он расковыряет ногтями только зажившую рану и засунет туда длинные пальцы, чтобы ухватить маленькие, меньше перепелиных, яйца. Они явно были похожи на рыбьи икринки с мягкой желейной оболочкой, потому что Джон не почувствовал бы ничего лишнего, не скрути его приступ боли. По лицу Лавкрафта было заметно, что он готов исправить свою ошибку, а затем и загладить вину более приятным способом. Он присел напротив Джона и погладил его по щеке пока что человеческими пальцами. Джон вздохнул. Ну как на него можно злиться? — Пойдём в машину, — скомандовал он и поднялся, ухватившись за протянутую руку. — Я не сахарный, не растаю. Но больше таких экспериментов не ставь, понял? Надеюсь, твои «детки» выйдут как надо, а не разорвав мне живот, словно Чужой… Этот фильм Лавкрафт видел и не оценил. Сказал, что в космосе существа, подобные Чужому, всегда находятся на низшей ступени эволюции. Кто может быть круче, Джон благоразумно не спрашивал. — Они просто переварятся. Как икра из банок, которую ты покупал на Новый Год для родных. Воображение забуксовало ещё на этапе переваривания, и Джон с чистой совестью перестал обо всём этом думать. В бардачке нашлись пачка активированного угля, бутылка тёплой минералки и подтаявший шоколадный батончик. Честно разделив добычу (себе таблетки и воду, сладость — напарнику), Джон с видимым облегчением растёкся в кресле. Запасная рубашка валялась в багажнике, но идти за ней не хотелось. Лавкрафт довольно чавкал рядом и облизывал перемазанные в шоколаде и нуге пальцы. Для него не существовало особой разницы между кровью и конфетами, но конфеты он любил все-таки больше. И это было замечательно. — Скажем «нет» бессоннице? — усмехнулся Джон, с третьей попытки заводя мотор. — До ближайшего приличного отеля ехать больше суток. На тебе важная миссия, дружище: отвлекать меня, чтобы я не заснул по пути. Лавкрафт покосился на радио, которое бойко рассказывало про надвигавшийся сезон дождей, и уверенно положил руку на колено Джону. — Скука тебе не грозит.