The air I breathe

Как говорил его отец, цитируя Шекспира, «работа исцеляет боль». Правда, он умалчивал — Гарри полагал, намеренно — о том, что один из лучших поэтов и драматургов всех времен имел в виду «работу, которую мы делаем охотно». Так или иначе, Гарри понимал — что бы у Конора ни произошло, тот не выходит на контакт и вряд ли хочет говорить о случившемся. А домашнее задание, есть охота или нет, само себя не сделает. Перед тем, как отправиться спать, он еще раз зашел в чат и ощутил, как скребущие на душе кошки надсадно замяукали, работая когтями с удвоенной силой. С того времени, как Гарри отправил сообщение в оффлайн, Конор ни в чате, ни на фейсбуке так и не объявился. Урок истории должен был начаться по расписанию в девять утра и, Гарри знал, на этот раз миссис Пруденс, которая по несчастливой случайности очутилась в больнице с острым приступом подагры, должен быть заменять мистер Хьюз. Высокий, рыжеволосый, с большой залысиной, густыми, загнутыми кверху, усами и ухоженной округлой бородой, мистер Хьюз был весьма колоритной ирландской личностью — как некоторые полагали, даже слишком колоритной для школы захолустного городка на севере Англии, где не было ни торговых центров, ни даже супермаркетов. Он заступил на место преподавателя истории в начале этого года, сменив на посту ушедшего на покой мистера Голдсмита, и с первого же дня, словно кричащее граффити — серую стену здания, разукрасил будни школы своим ярко-зеленым пиджаком, легким нравом, чудовищным акцентом и умением преподнести историческое событие так, что оно поневоле казалось способным тем или иным образом пригодиться в будущем. О нем много говорили, обсуждая все от его «ниссана»-минивэна до лакированных коричневых штиблет. Когда Хьюз, неся в руке журнал, зашел в класс спустя несколько минут после звонка и обвел аудиторию бодрым взглядом бледно-голубых глаз, Гарри поневоле напрягся. Ведь последняя парта, за которой обыкновенно сидел Конор, пустовала. Он решил — если О’Мэлли не появится до конца урока, он наберет его номер перед французским, если же не возьмет трубку — наберет его бабушку. «Цель оправдывает средства». Кто был автором этого выражения, Гарри не знал. Точнее, знал, но не помнил. Он приказал себе сосредоточиться на предстоящем занятии. Как назло, Хьюз провел ознакомительную перекличку и обратил внимание на отсутствующего в классе ученика с красноречиво ирландским именем и фамилией. — Ну, так, — негромко усмехнулся он, слегка качнув полулысой головой и, вскинув жилистую руку, бросил взгляд на наручные часы марки «дизель». У отца Гарри были точно такие же. — У вашего друга еще целых двадцать две минуты. Про «ирландские полчаса» все слышали? По аудитории прокатился доброжелательный смешок, и Гарри невольно поймал волну веселья. Все-таки, что ни говори, а ирландцы — прикольный народ. Умеют из ничего создать настроение с помощью шуток про самих себя. — А что такое реальность для ирландца, слышали? — спросил Хьюз, и Гарри только теперь заметил, что его правый глаз слегка косит к виску. — Не слышали? Так вот, реальность измеряется количеством алкоголя в крови ирландца. Ну, или количеством крови ирландца в алкоголе, это как посмотреть. Гарри снова усмехнулся, думая о том, что О’Мэлли с его шутками юмора — вернее, сатиры — тут явно не хватает. Только бы он пришел. Только бы появился… Хьюз тем временем ухмылялся в усы, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Несмотря на кажущуюся легковесность и даже некоторую разболтанность натуры, впечатление пьющего человека он не производил. — Садизм и только, — со вздохом добавил он, покачав головой и кладя раскрытый журнал на преподавательский стол. — Если бы в Белфасте, где я родился и вырос, школьные занятия начинались так рано, на первый урок вообще бы никто не приходил, ни преподаватели, ни школьники. — Сэр, — поднял руку Стив Меррилэнд. — А почему вы переехали сюда из Белфаста? — Вам что, еще не рассказали? — Хьюз, казалось, вопросу нисколько не смутился. — Странно, мне казалось, чем меньше город, тем лучше в нем сарафанное радио работает. Оказалось, переехал он не из Белфаста, а из городка в окрестностях графства Йоркшир. А в Белфасте у него давным-давно произошел несчастный случай, в связи с которым он покинул Ирландию. Что за несчастный случай, Хьюз не уточнил, моментально создав интригу, и Гарри подумал о том, что основной неофициальной версией его переезда, скорее всего, станет конфликт с местной полицией или что-то в этом роде. Так или иначе, Хьюз с профессиональной быстротой свернул эту тему и перешел непосредственно к теме занятия — церковной реформе в Англии в период буржуазной революции XVII века. Говорил он недолго, минут десять, и Гарри, как и все остальные, конспектировал в тетради его рассказ. Как вдруг дверь класса отворилась, и Гарри, вскинув голову, ощутил смесь радости и желания вытолкать появившуюся в проеме сутулую тощую фигуру за дверь, припереть ее к стенке и задать один единственный вопрос: «Какого черта?». Но сперва, наверное, все же поцеловать. — Здрасьте, сэр. Извините… — Это у меня О’Мэлли подошел? — Хьюз наклонился и, глянув в журнал, добавил: — Конор. «Любитель собак»*. Любишь собак, Конор? Гарри бросил косой взгляд. О’Мэлли, стоя в дверях, моргнул. — Не знаю, не заводил. — А кого заводил? Конор снова моргнул, однако, нашелся тут же. — Хорька. — Черного. — Нет, рыжего. — И где он теперь? О’Мэлли пожал плечами. — Не знаю, он сбежал. Уже давно. — Правильно, — кивнул Хьюз. — Потому что человек с именем Конор должен иметь собаку, — он оглядел О’Мэлли с ног до головы. — Я прямо вижу рядом с тобой ирландского волкодава. Ну, или керри блю, тоже неплохая порода. Ты проспал, что ли? — он по-свойски улыбнулся, обращаясь к нему будто к племяннику или сыну хорошего друга. Гарри невольно усмехнулся, подумав о том, что еще минуту назад этот человек говорил о диктатуре лорда Кромвеля. — Вид такой, будто всю ночь в пабе с девицами отплясывал. Конор снова пожал плечами, топчась на месте. Ему явно не терпелось пройти за парту. — Как всегда, сэр. — Что как всегда? — Вид такой. Многие снова рассмеялись, громче, и Гарри, ощущая нарастающее тепло, все же поймал себя на том, что злится на Конора. Интуитивно. Что-то подсказывало ему — ничего серьезного в жизни этой бестии не случилось. Иначе острить бы не стал. А тут стоит, ухмыляется. — Ладно, — смеясь, Хьюз махнул рукой. — Дуй на место. И подумай о волкодаве, я серьезно! В ответ Конор смущенно растянул губы и, пробормотав «пасиб, сэр», двинулся вдоль рядов к последней парте. Гарри по привычке выставил правую ладонь, чтобы Конор, проходя мимо, мог пожать ее в знак приветствия. Так он и сделал. Как всегда. Гарри чуть крепче сжал его пальцы, пытаясь удержать ладонь Конора в своей лишнюю долю секунды, но почувствовал сопротивление и отпустил. Главное — он здесь. Остальное если и важно, то подождет. Хьюз рассказывал о реформе довольно поверхностно и в то же время добавлял от себя факты, которые нельзя было найти в учебниках, известные, по большей части, из художественной литературы, посвященной периоду того времени. Гарри нравилось, как он говорит. Убрать акцент, и было бы идеально. Иногда Хьюз пытался вызвать «народ», как он называл учеников, на дискуссию, наугад выбирая имя из журнала и задавая вопросы, на которые, по большей части, отвечал сам. К Гарри он обратился не по фамилии и даже не по имени, а «первый в списке», чем невольно расположил его к себе еще больше. Теперь, думал он, к «Его Высочеству» и «принцу Уэльскому» добавится еще прозвище. «Принцем Уэльским» его прозвали около двух лет назад, когда преподавательница английской литературы, миссис Бейкер, отметила, что полное имя Гарри совпадает с именем Его Высочества принца Уэльского Генри. У последнего, правда, имен было больше. С того дня королевский титул закрепился за Гарри намертво. Сам он, в общем-то, не возражал и на «Ваше Высочество» охотно отзывался. Единственной из класса, кто ни разу — по крайней мере, в его присутствии — не назвал его в шутку этим прозвищем, была Лили Эндрю. На вопрос подруг она лишь однажды ответила, наградив Гарри кривой усмешкой и характерным презрительным взглядом: «А корона не треснет?». Гарри в ответ на это только улыбнулся и заявил, что уж как-нибудь эту досадную потерю переживет. Ближе к концу урока Хьюз внезапно спохватился. — Народ, а я ведь совсем забыл, — он обвел класс взглядом и хлопнул в ладоши. — Перед каникулами грандиозное событие намечается. Кто-нибудь мне скажет, какое? А? — он посмотрел на Гарри. — Генри. — Четыреста пять лет со дня Порохового заговора, сэр, — незамедлительно ответил тот, и Хьюз одобрительно кивнул. — Молодец. А почему он так называется? — Его целью было уничтожение здания парламента и, в частности, короля Якова первого, который поддерживал протестантскую церковь. Хьюз повел головой, пристально глядя на Гарри. — И чем все закончилось? — Поражением, сэр, — пожал плечами тот. — Заговор раскрыли, а его участники были отправлены в Тауэр и затем казнены. — Правильно, — улыбка Хьюза стала шире. — А где их казнили, знаешь? Гарри моргнул и отвел взгляд, пытаясь вспомнить. — Точно не могу сказать. Но, вроде, в Лондоне. — Не «вроде», а в Лондоне, — Хьюз кивнул. — В центре города, во дворе площади собора Святого Павла. А как казнили? Гарри пожал плечами. Хьюз снова обращался к нему, явно пытаясь поймать на чем-то, чего он не знает. — Насколько я помню, сэр, их то ли сожгли, то ли повесили. — А вот и нет, — ответил Хьюз, цокнув языком, словно говоря: «Вот ты и попался!». — Точнее, повесили, да не совсем. Всех участников этого заговора, а их было сколько?.. — он повернул голову и бросил взгляд на последние парты. — Конор, сколько? Ты там спишь, что ли? — Нет, сэр, — послышалось оттуда. — Кажется, пятеро. Хьюз кивнул. — Сначала — да. А потом к ним присоединились еще восемь человек. Так вот, всех участников заговора казнили на тот момент самым зверским способом. Осужденного сначала вешали, но умереть в петле не давали, а перерезали веревку, пока он был еще в сознании. Затем кастрировали, потрошили, четвертовали и только потом отрубали голову. В классе повисла тишина, и Хьюз, едва заметно прищурив веки, оглядел всех по очереди, явно довольный произведенным эффектом. Гарри, пользуясь тем, что на него не смотрят, широко улыбнулся и качнул головой. Нет, Хьюз и О’Мэлли — определенно одна пара джиговых башмаков. — Гай Фокс сумел, однако, избежать этой участи, — продолжал Хьюз. — Он спрыгнул с эшафота так, что веревка сломала ему шею. — Извините, сэр, — раздался справа не вполне уверенный, но все же твердый девичий голос. Гарри беззвучно ухмыльнулся. — А зачем нам эта информация? — Как это зачем? — Хьюз вскинул брови и наклонил голову. — Вы каждый год пятого ноября празднуете Ночь костров, ужинаете с друзьями, веселитесь, пускаете петарды, некоторые даже сжигают чучело во дворе дома. А о том, что произошло в тот день на самом деле, большинство из вас понятия не имеет. — Но сэр, — не унимался голос. — Мы ведь еще даже не проходили эту тему на уроках. — Я в курсе, мисс… — Эндрю. Хьюз снова наклонился к журналу и почесал бороду. — Вторая в списке, — ухмыльнулся он и посмотрел на Гарри. — Однако Генри знает, о чем идет речь. И вы должны знать, Лилиан. Вы вот здесь оба отмечены как старосты, я вижу. Общаетесь, поди. — Нет! — тут же бросила Эндрю таким оскорбленным тоном, будто Хьюз при всем классе обозвал ее потаскухой. Правда, она тут же спохватилась и добавила: — Сэр. — Как так? — Хьюз сделал удивленное лицо и, переведя взгляд на Гарри, наклонил голову вбок и показал на него широкой жилистой ладонью. — Смотри, какой хороший. И отличник, и красавец. И спортсмен, наверное. Спортсмен же, Генри? — Да, сэр, — без тени смущения кивнул Гарри. — Футбол? Или крикет? — Футбол. — Ну. Славный малый! Или обидел тебя? Он искоса глянул на Лили, а затем снова на Гарри, после чего сделал строгое лицо и сощурился. — Нет, сэр, — отчеканила она прежде, чем ее одноклассник успел вставить слово. — Точно? — спросил Хьюз, все еще глядя на Гарри. — А то вон она как губы надула. Нет? Смотри у меня, — он погрозил Гарри пальцем, и тот не сдержал усмешки. — Так вот, к чему я веду. Художники в классе есть? Он снова осмотрел кабинет и, остановив взгляд, произнес: — Вы, да? Мисс Майлз. — Пикассо, ты чего руку не поднимаешь? — раздался позади голос Салли, и Гарри, обернувшись, увидел, как тот глядит на Конора. Последний повернул к нему бледное лицо и, окинув тяжелым заспанным взглядом, ответил: — Я еще не художник пока. — Рисуешь, Конор? — спросил Хьюз со спокойным интересом, и тот, выпрямив спину, уткнулся взглядом в парту, нервно сцепив пальцы рук. — Ну, так… — он неопределенно качнул головой. — Ничего себе «ну так»! — произнесла Лили Эндрю со смесью недоумения и возмущения, и Гарри, откинувшись на спинку стула, раздраженно выдохнул носом. Можно подумать, он в ее личных талантах усомнился. — Сэр, он скромничает. Мы с Конором дружим с детства, и я могу сказать, что у него потрясающие рисунки. Он настоящий талант. «Как был язык без костей, так и остался», — мысленно заключил Гарри, не меняя положения тела. — Серьезно? — ответил Хьюз и, быстро глянув на часы, добавил: — Я, в общем, что хотел сказать — до праздника две недели. Если есть желание получить дополнительную оценку по предмету История, вы можете нарисовать плакат, посвященный дню Порохового заговора. Мисс Майлз, правильно? — Да, сэр. — Аманда, — сказал он, глянув в журнал. — Вот с Конором и возьмитесь. Думаю, миссис Пруденс к тому времени вернется и с удовольствием мою идею подхватит. Естественно, в журнал пойдет балл А. В тот момент звонок возвестил об окончании занятия, и Гарри вместе с одноклассниками поднялся из-за стола. — Спасибо, сэр, — поблагодарил он Хьюза. — Было очень интересно. Хьюз наклонил голову и с бодрым видом кивнул. Одновременно с этим вслед за Гарри благодарность учителю выразили еще несколько человек. — Пожалуйста, пожалуйста! — кивал он в ответ, после чего сделал в журнале последнюю отметку и, захлопнув его, передал в руки Гарри. — Держи. С любыми вопросами прошу в мой кабинет. Сложив учебники, взяв рюкзак и журнал, Гарри обернулся к последней парте, но Конора там уже не было. Зато он обнаружился возле парты Лили Эндрю. Гарри посетила мысль, что сейчас между ними снова вспыхнет скандал, в который ему лучше не вмешиваться. Однако он заметил — Конор говорил спокойно, и лицо Лили выражало заинтересованность, а затем внезапно просияло. Гарри, стоя возле передней парты, навострил уши. — В субботу, в два часа, — сказала она, глядя в лицо Конора так, словно он только что сообщил ей о внезапном выигрыше в лотерею размером несколько тысяч фунтов стерлингов. — Ты придешь? Конор неопределенно качнул головой, а затем кивнул и, по всей видимости, пригладил челку. Лица его Гарри не видел. Конор стоял к нему спиной. — Постараюсь. — Хорошо, — Эндрю таяла, как оставленный под солнцем крем-брюле. — Что тебе подарить? — спросил у нее Конор, и Лили, все еще ошеломленная внезапным энтузиазмом, пожала плечами. — Ну, я не знаю… что-нибудь. Что угодно. Ах, нет, стой… — она удержала его за рукав пиджака, потому как Конор уже развернулся, чтобы уйти. — Нарисуй что-нибудь для меня, ладно? Просто рисунок. Больше ничего. Гарри усмехнулся, мысленно заканчивая фразу. «Я вставлю его в рамку, повешу у себя над кроватью и буду каждый вечер на него молиться». Конор только пожал плечами и, развернувшись, направился к выходу. Гарри нагнал его в дверях. — Я не знал о хорьке, — сказал он, шагая рядом с О’Мэлли по коридору. — Да там знать особо нечего, — небрежно ответил тот, на ходу поправляя лямку висящего на правом плече рюкзака. — Мне было пять, отец как раз в Америку свалил, и мама, чтобы развеяться, повезла меня в город. Сказала, могу выбрать в зоомагазине любую живность, которая понравится, и мы ее купим. Мне хорек понравился. — Ирландских волкодавов там не было, конечно, — улыбнувшись, заключил Гарри, вспоминая слова Хьюза. Конор нервно хохотнул. Они повернули на лестницу. — Щас бы. Попугаи были, хомяки, крысы, рыбки… херня, в общем, всякая. Хорек был самым крупным и вообще он там был один. А, была еще крольчиха, но продавец сказал, ей кролика надо, от нее вонь сильная и она все обои в доме пожрет. Гарри кивнул, спускаясь по лестнице следом за ним, и бросил косой взгляд ему в затылок. — И долго он жил? — Неделю, — с усмешкой бросил Конор, спрыгивая с лестницы, и повернулся к Гарри, поджидая его, чтобы продолжить путь плечом к плечу. — Потом сбежал, а перед этим укусил меня, падла. Пришлось колоться в живот от бешенства. С тех пор уколы не выношу. Гарри вздохнул. — А у меня попугай в детстве был, — сказал он, пересекая вестибюль. — Корелла. Ну, знаешь, какаду, хохлатый. Папа его из Лондона привез мне на день рождения. Конор бросил короткий взгляд. — Болтал? — Не особо, — Гарри покачал головой. — Говорил только «Гарри», «Мэгги» и «Доброе утро». Гарри заметил, что на лице Конора, явно уставшем от бессонной ночи, мелькнула тень еще не забытой нежности. Он знал, что Мэгги — это мама Гарри. Его собственную маму звали Лиз. И Конор очень сильно скучал по ней до сих пор. — Решил идти на день рождения? — буднично спросил Гарри, когда они вдвоем достигли двери кабинета французского. Он остановился в дверях, подперев спиной косяк, и Конор, проходя мимо, повернул голову и окинул его усталым взглядом. — Ну, да, появлюсь. Гарри кивнул, глядя на него сверху вниз. О’Мэлли уступал в росте всего на пару дюймов, но носил туфли на плоской подошве, в то время как у узконосых ботинок Гарри был дюймовый каблук. — Ты? — спросил Конор, и он небрежно пожал плечами, вскидывая руку и запуская ладонь в темно-русые волосы. — Ясно же, она меня позвала ради приличия. Спасибо, конечно. Цветы подарить нужно в любом случае, а насчет основного презента я думаю. Он вошел в кабинет, потому как заметил приближающихся из коридора одноклассников. Конор шел за ним следом, и Гарри, положив журнал на стол преподавателя и бросив сумку на свой стул, проводил его до парты. — Тюльпаны — самое то. Символ юности, весны жизни. — Наверное, — вздохнул О’Мэлли, скидывая на стул рюкзак. — А мне вот веником не отделаться. Гарри пожал плечами, присаживаясь на угол парты. — Нарисовать веник? Конор тихо фыркнул и, достав учебник, задумчиво покрутил его в руках. Наблюдая за его лицом, Гарри услышал тихие шаги и обернулся. — Привет, Мэнди, — сказал он, видя, что одноклассница топчется рядом, явно не решаясь прервать их беседу. — Привет, Гарри, — улыбнулась она и, переведя взгляд на Конора, поправила светло-каштановую, выглядывающую из-под голубого ободка, ровную челку. — Конор, я хотела спросить… по поводу плаката. Мы как… будем рисовать? Тот сперва замешкался, а затем, опустив учебник на парту, пожал плечами. — Ну, наверное. — Две недели, — продолжила Мэнди, то опуская, то поднимая взгляд. — Это довольно мало, мне кажется. Еще домашние задания… нам надо на днях решить что-то с идеей и обсудить детали. Конор моргнул. — Нам? — Ну… да, — ответила Мэнди, и в тоне ее, и без того неуверенном, Гарри услышал едва ли не паническое замешательство. — Хьюз ведь сказал, что… Она запнулась. Гарри выдохнул носом и, повернувшись к однокласснице, соскочил с парты. — Мэнди, на секунду. Она кивнула, и Гарри, отведя ее в сторону, оперся ладонью о край стола, встав между ней и Конором. — Слушай, я тут не при делах, но, по-моему, идея эта так себе. Мэнди нахмурилась, внимательно глядя на него снизу вверх. — В смысле, не рисовать плакат, — Гарри качнул головой. — Рисуй, пожалуйста. Насчет Конора… я не думаю, что работать вместе у вас выйдет. Мэнди моргнула и, слегка поджав губы, кивнула. — Вот и я так и подумала… мы ведь никогда раньше не общались. Даже «привет-пока». Я тоже, если честно, не хочу рисовать вместе. Не потому, что мне Конор не нравится, просто… — Я понял, — Гарри улыбнулся, и круглое личико Мэнди тут же просветлело, но затем снова помрачнело. — Мистер Хьюз дал задание на двоих. А мне высший балл по истории не помешает, я хочу попробовать… поступить в Кингстон на архитектурный. Да и Конору, я думаю, тоже не помешает, — она выдохнула ртом. — Как быть, не знаю. Не хочу конфликтовать, и особенно… особенно с Конором. Ну, ты понимаешь… Гарри кивнул и на пару секунд отвел взгляд. Мэнди произнесла последнюю фразу тише, чем все остальное. События прошлых лет еще не изгладились из ее памяти. Она явно жалела Конора, вместе с тем считая его не вполне уравновешенным. Он одним своим видом ее отталкивал. В отличие от Гарри. А еще она, как и многие другие, искренне не понимала, как этих двоих после случившегося угораздило найти общий язык. Но Мэнди не сплетничала и лишних вопросов не задавала. Гарри она нравилась. С ней можно было сотрудничать. — Любишь Ширана? — спросил он, заметив нашивку на переднем кармане ее рюкзака. Мэнди слегка улыбнулась, поджав губы, и кивнула. — Да, он классный. Но ты, наверное, считаешь его песни девчачьими. — Почему? — Гарри посмотрел на нее. — Мне у него нравятся «Отпустить» и «Я тебе нужен»*. Мэнди смущенно кивнула, и Гарри продолжил: — Мне кажется, тебе стоит подойти к Хьюзу и уточнить. Я что-то не помню, чтобы он говорил вам рисовать плакат вместе. — Но он так сказал. — Он сказал: «возьмитесь». Не уточняя, как именно. Думаю, он согласится, что ничего страшного, если плаката будет два. От тебя и от Конора. — Да? — Думаю, да. Мэнди снова поправила челку и вздохнула. Гарри показалось, что она старается сильнее втягивать носом воздух. То ли от волнения, то ли оттого, что ей нравится его запах. — Спасибо, — только сказала она и, отступив на шаг, добавила: — Извини, что вот так… — Все в порядке. — Точно? — Ага. Прежде чем развернуться, Гарри заметил, что Мэнди настороженно покосилась в сторону Конора. Когда он подошел и вновь присел на чужую парту, Конор, развалившись на стуле и скрестив длинные худые ноги на нижней перекладине парты, читал учебник французского. Вернее, делал вид, что читает. На деле же просто буравил страницу мрачным невидящим взглядом. — Как сказать по-французски «жополиз»? — осведомился он, и Гарри, глядя на его нарочито задумчивое лицо, ухмыльнулся. — Flatteur*. — М-м, красиво, — отозвался О’Мэлли после секундной паузы, по-прежнему глядя в книгу. Затем он внезапно достал из кармана пиджака мобильник и, разблокировав экран, нажал на него пару раз, после чего небрежно опустил учебник на стол и принялся набирать текст. Гарри молча наблюдал за ним. Наконец, О’Мэлли моргнул и, нахмурив темные брови, произнес, глядя в экран мобильника: — Je veux te baiser sur cette table. Его французский был таким англо-ирландским, что в ином случае Гарри бы покоробило. Но то, с каким непроницаемым лицом О’Мэлли произнес «Хочу трахать тебя на этом столе», было настолько забавным, что Гарри улыбнулся. — «Сю се табль», — ласково поправил он, глядя в бледное и гладкое, почти алебастровое, лицо одноклассника. Последнее словосочетание тот произнес на английский манер, «сью сет тейбл». О’Мэлли наградил его своим фирменным взглядом исподлобья, после чего снова уткнулся в экран, набрал текст, а затем развернул мобильник на сто восемьдесят градусов и вытянул руку. Гарри глянул на экран и прочел: «Et puis sur le rebord de la fenêtre». «А потом — на подоконнике». Гарри усмехнулся и покачал головой. Все-таки, если в душе человека, даже самой многогранной и поэтической, живет зловредный тролль, вытащить его оттуда — задача не из легких. А что до этого человека, так и вовсе невыполнимая. — Как вести себя будешь, — произнес он, продолжая изучать Конора взглядом. Ему бы поспать. Часа два или три, как минимум. Глядя на залегшие под глазами синеватые тени, на отчаянные попытки подавить зевоту, Гарри все меньше испытывал желание лезть в душу и требовать объяснений. Что бы там не случилось, сейчас его допросы не приведут ни к чему. Да и Конор, скорее всего, еще больше закроется. Гарри же, сидя на его столе на расстоянии нескольких дюймов от его локтя, хотел притянуть его как можно ближе и, обняв худые плечи, прошептать: «Пойдем отсюда. Куда-нибудь. Куда ты хочешь». Но у них обоих еще два урока, второй из которых — после обеда. Внезапно прозвенел звонок, и О’Мэлли, поставив ноги на пол, выпрямил спину, торопливо сунул телефон в карман и, хлопнув Гарри по бедру, приказал: «Все, исчезни». Гарри не впервые видел его таким. Однажды Конор уснул на уроке литературы, уронив голову на вытянутую вдоль парты левую руку. Это было в прошлом семестре, в середине июня. Миссис Бейкер выгнала его за это из класса, второй раз за все время, и Гарри, при всем уважении к преподавателям, женщинам и вообще к старшим, в тот момент очень захотелось встать и вежливо спросить, что за некомпетентный человек выдал ей в свое время лицензию педагога. Но в тот раз Конор был не выспавшийся и счастливый. Они с Гарри всю вторую половину ночи сидели на крыше школы, вдыхали запах долгожданного лета, болтали, молча глядели на очертания домов и усыпавшие ночное небо звезды, слушали музыку в плеере Конора и целовались так, что эти звуки, эти стоны и причмокивания, казалось, слышит вся округа. О’Мэлли в тот раз назвал его «котяра». Наверное, потому, что смотрел Гарри на него как на сметану. И лизал, как сметану. Лизал и целовал его пальцы, глядя при этом в кажущиеся при свете фонаря еще более опасными и сумасшедшими, глаза. Но это… это была другая бессонница. Изнурительная, долгая, тяжелая. Полная вязких и утягивающих на самое дно, как болотная топь, мыслей. Возможно, о маме. Или об отце. О тех, кого Конор любит и в чьей любви до сих пор нуждается. Кого у него отняли, не спросив: его — другая женщина, ее — смерть. А возможно, Конор думал о нем. О них. О том, что еще несколько месяцев, и он уедет в колледж, а Гарри будет продолжать учиться, чтобы потом ему открылась возможность поступить в университет на юриста… Он сидел, облокотившись на парту, буравил взглядом исписанную разнокалиберным шрифтом белую страницу учебника и краем уха вслушивался в то, что говорит мисс Эванс — местами по-французски, местами по-английски. Его мысли растворялись в шелесте страниц, стуке каблуков по дощатому полу и… Вжжж. Вжжж… Гарри вздрогнул и, моргнув, выпрямился на стуле. Телефон провибрировал тихо, но отчетливо, лежа в правом кармане его пиджака. Осторожно запустив руку и вытащив мобильник, он разблокировал экран и нажал на оповещение о входящем. «О’Мэлли». «Сегодня уйдешь со мной». Глядя в экран, он сглотнул слюну и, снова моргнув, прочел сообщение еще раз, пытаясь осознать написанное. Он вдыхал и выдыхал с заметным усилием, будто воздух в кабинете резко отяжелел и сделался едким от пыли. «Уйдешь со мной». «Сегодня». Гарри медленно повернул голову, ловя себя на том, что всерьез опасается, как бы от одного неосторожного движения предательски громко не хрустнули суставы шеи. Взгляд тут же, моментально приковало к себе бледное, резко сужающееся книзу лицо с острыми скулами и широким лбом, и пара злобных глаз, смотрящих на него в упор. Он хорошо знал этот взгляд. Слишком хорошо, чтобы не ощутить себя снова тринадцатилетним пацаном, с предвкушением адреналина черкающим на листе бумаги мелкие округлые буквы. «Встретимся после уроков, как обычно». Он словно ухнул в бездну, полную жадно скалящих зубы и высовывающих кроваво-красные языки чертей. Ему на секунду стало страшно. Действительно страшно. Конор смотрел на него так, словно ждал, все эти годы искал подходящего момента, чтобы… Отомстить? «За что? Скажи мне, что я сделал не так?». «Жаль, что я не Чак Норрис. Да, О’Мэлли?» Пальцы, казалось, сами по себе открыли клавиатуру. Напечатав всего одно слово, Гарри с тяжелым предчувствием нажал кнопку «Отправить».