Никто другой

Фитц сидит у его постели уже не первый час. Не потому что волнуется, хотя знает наверняка, что стоило бы, и даже не потому что возвращает своеобразный долг - Шут в своё время провёл подле его бессознательного тела немало часов, с одному ему ведомыми целями, даже когда для самого Фитца опасность уже миновала, и нужно было просто отдохнуть, чтобы начать выкорабкиваться на свет. Просто здесь ему спокойно - в небольшой комнате с деревянными стенами, со связками трав под потолком и парой свеч на столе рядом, дающих немного тусклый, но ровный и надёжный отсвет, не режущий глаза. Шуту его присутствие не мешает. Столько корня валерианы, сколько они с целительницей влили в него этим вечером, в другое время хватило бы им двоим на пару дней - а сейчас едва стало действовать только к вечеру, и то не сразу. Доза была едва допустимой - и когда его спутник наконец закрыл глаза, проваливаясь в измотанную немую дрёму, у него было ощущение, что отдохнуть первый раз за много дней пути позволено ему самому. Глаза на его бледном лице плотно закрыты, но под тонкой кожей век можно различить лёгкие движения зрачков. Не слишком быстрые, поэтому Фитц надеется, что его сны сейчас - это просто сны, не похожие на его видения или кошмары, которые иногда догоняют любого из них, особенно последнее время. Он не замечает, в какой момент его рука оказывается у Шута на плече - домотканое одеяло сползло с него вместе с той широкой рубахой, похожей на халат, что дала целительница, и Фитц только хочет убедиться, что ему не холодно, и подоткнуть ткань, если надо. Но белая кожа, обтягивающая худощавый сустав, оказывается неожиданно тёплой. Не ожидаешь такого от человека, которому даже огонь камина редко может согреть пальцы. Фитц осторожно ведёт по его плечу и видит под пальцами просвечивающую сквозь кожу вену. Сам не зная, зачем, пробует нащупать в ней биение сердца, но, конечно, так просто этого не сделаешь, а давить сильно он не рискует, чтобы не тревожить. Глаза Шута плотно закрыты, и в этой сонной неподвижности он кажется настолько хрупким и уязвимым, что Фитц задерживает дыхание, прислушиваясь к нему. Его грудь медленно и ровно вздымается под тонким одеялом, и если бы он был женщиной, как думала Старлинг, было бы очень стыдно сейчас смотреть на это, невольно пытаясь разглядеть внимательнее и убедиться, что это так. Но Фитц смотрит, понимая, что никогда толком не видел его без рубашки или иной одежды, и наверняка никто не видел. Будто ещё одна частица того немногого, что принадлежит только ему - как тогда с его комнатой в замке - которой может навредить даже прикосновение чужого взгляда. Фитц осторожно ведёт ладонью по его плечу, касается кожи под ключицей - ровное дыхание не сбивается, Шут для этого спит слишком крепко, - а затем мягко проскальзывает ладонью под ткань одеяла и ведёт по груди. Удивительно чувствовать, как она поднимается на вдохе под его пальцами, как стучит под чётко различимыми рёбрами его сердце. Пальцы легко касаются совсем малого участка нежной тонкой кожи на его груди, и когда Шут едва заметно вздрагивает во сне, Фитц замирает, боясь, что сделал больно. Но ничего дурного не происходит. И он касается той же точки снова, завороженно наблюдая, как тонкие бледные губы приоткрываются, чтобы выпустить не совсем ровный вздох, а затем его дыхание становится глубже. Происходящее кажется нереальным, когда он легко, почти невесомо гладит тонкую кожу, под которой легко ощутить каждую мышцу и кость, и на секунду ему кажется, что это хрупкое и беззащитное под ладонью не просто не боится его, а почти тянется ему навстречу. Вот теперь он чувствует пульс - всей ладонью, каждый удар сердца, и они кажутся ему немного чересчур быстрыми. Фитц останавливается, переводя дыхание. Шут по-прежнему спит, крепко и без единого движения, хотя теперь у него язык бы не повернулся сказать, что спокойно - и он чувствует небольшой укол вины, потому что в глубине души отлично понимает, что происходит. Но убрать руку сейчас выше его сил. Ответы на вопросы, которые слишком долго мучили его самого, особенно после того разговора, сейчас слишком близко. На краю сознания мелькает мысль: он наверняка не хотел бы, чтобы его видели так. Фитц глубоко вздыхает, сжимая губы, и когда его ладонь медленно, бережно движется по груди Шута ниже, почти против его воли лаская тонкую кожу и одновременно пытаясь не потревожить по-настоящему, - Фитц вновь смотрит на его лицо. Только на лицо, не смея отвести взгляд. От валерианового сна нет смысла ждать чуткости, особенно если он так глубок, как сейчас. И тем не менее, он реагирует на каждое самое малое движение, не приходя в сознание - будто бы одним лишь телом, но Фитц чувствует в этом что-то ещё. Так женщина, непривычная к ласке, могла бы отвечать на неё - едва заметно внешне, но в то же время с чувствительностью, похожей на скрытый голод, вздохами срывающийся с почти неподвижных губ. Когда пальцы Фитца опускаются слишком далеко вниз, он замирает, разом забывая эти дурацкие мысли. Вот теперь он точно знает, что Шут - не женщина. О, нет. Новый вздох, глубокий и почти мучительный, заставляет его вздрогнуть, но он смотрит на лицо Шута, на его закрытые глаза, и не смеет отнять руки. Однажды Фитц уже попытался отвергнуть его тайну, закрыться от понимания того, что говорил этот человек - и что предназначалось ему. Он не осмелился пообещать Шуту, что такого больше не будет - но, кажется, сейчас готов пообещать это себе. Это не похоже на то, как было с женщиной - но и назвать его мужчиной Фитц всё ещё не рискует, даже теперь, касаясь его живой плоти и чувствуя, как вздрагивает его тело, тёплое и чуткое, как бывает у людей, отзывающееся на те же движения, которые Фитц знает по своему собственному. Наверное, к этой мысли нужно сначала привыкнуть. Мир вокруг отступает, переставая существовать. Мир сужается до очерченного свечным огнём пространства в деревянном доме, до бледного тонкого лица с влагой на висках, с беспомощно приоткрытыми губами, до потяжелевшего дыхания, срывающегося во сне с этих губ. До тканого одеяла, по-прежнему наброшенного сверху, до напряжённого тела под ним, до собственной сжатой ладони. Лишь когда Шут, по-прежнему не просыпаясь, вздрагивает всем телом, сжимая колени, а из его горла всё-таки вырывается тихий короткий стон, - Фитц отдёргивает руку, глядя на него почти со страхом. Неровное, почти бессильное дыхание слетает с чуть вздрагивающих губ. На бледной коже щёк и около ключиц проступает непривычный румянец. Напряжённые пальцы, до того незаметно сжавшие смятое одеяло, расслабляются, когда Фитц наконец позволяет себе отвести взгляд от его лица и увидеть его всего. "Неужели я выгляжу так же, когда..." Чушь. Никто не выглядит так же, как этот человек. Никто другой. В голову приходит запоздалая мысль о том, что нужно принести ему другое одеяло - от неё становится почти стыдно, как и от следующей, про то, что этому ещё может найтись применение до рассвета, раз уж его всё равно придётся чистить. Фитц всё-таки заставляет себя сосредоточиться на задаче, но пока он ищет новое одеяло, пока возвращается в комнату так тихо и быстро, как позволяет ему весь опыт его тайной службы короне, пока осторожно поворачивает Шута, чтобы не свалился с постели, и накрывает по самые плечи, на краю сознания вертится неотступная мысль: неужели его ни разу за всю его жизнь не касались так?.. Впрочем, Фитц помнит, как всю его жизнь половина людей вокруг вообще боялись коснуться его даже ненароком. Что уж тут удивительного. Он поднимается с края постели, и бледная рука Шута тревожно вздрагивает, словно потеряв опору. Фитц берёт её в свою, не думая, успокаивающе сжимает прохладные пальцы. И когда слышит медленный спокойный вздох в ответ - понимает, что останется здесь до утра.