Определённое преимущество

Санча обнаружила, что незаконность рождения даёт ей определённое преимущество. Она открыла это ещё в детстве – и запомнила. Она была умной и проницательной – и даже практичной. Мало кто признавал это – поскольку она была женщиной и не настоящей принцессой, а всего лишь внебрачной дочерью короля, – но Санча не придавала особого значения мнению окружающих. Использовать людей в своих интересах было легче, когда они и заподозрить не могли, что она на это способна. Альфонсо всегда страшно оскорблялся на слово «бастард» – даже когда оно относилось к ней, – но она с детства научилась принимать этот ярлык. Если пытаться его оспаривать, только настроишь людей против себя – или же они начнут тебя жалеть. Если же дерзко признавать свою незаконнорожденность, люди обычно теряются и не знают, что делать. Её отец был не из числа заботливых – даже по отношению к своему наследнику. Гораздо больше его интересовали убийства и борьба за власть – и чучела из трупов, которыми он украшал свой дворец. И всё же отец всегда её обеспечивал, она жила при королевском дворе – и не могла назвать себя несчастной. Когда Санча была маленькой девочкой, пиршественный зал с чучелами из трупов пугал её – и в то же время казался болезненно прекрасным. Порой она пробиралась глубокой ночью в покои Альфонсо и стаскивала с него одеяло. «Что ты делаешь, дура?» – раздражённо спрашивал он, нехотя просыпаясь. Она только хихикала и просила отвести её в папино особое место. Обычно он соглашался – поскольку тоже считал этот зал одновременно пугающим и прекрасным. Он держал свечу, а Санча держалась за его руку. В ночной темноте, когда свеча отбрасывала на стены и пол длинные тени, зловоние пиршественного зала, казалось, обретало собственную жизнь и форму – и становилось ещё одной материальной тенью среди прочих теней. Она сжимала руку Альфонсо, и тот отвечал ей таким же пожатием. Иногда они соревновались, кто сможет продержаться дольше, не попросившись уйти. Санча обычно выигрывала. Она была дружна со своим единокровным братом – возможно, настолько, насколько вообще можно было дружить с Альфонсо, – и он стал её опекуном, когда их отец, состарившись, тяжело заболел. Но она достигла с ним такого взаимопонимания, что он всякий раз по крайней мере советовался с ней, прежде чем решить её судьбу. Это было больше, чем то, о чём может просить большинство девушек; даже – или, возможно, в особенности – законнорожденные дочери. За ней никогда не присматривали так строго, как за другими благородными девушками, – и не ожидали от неё так много, как от них. Все знали о её происхождении, а поскольку она никогда не стыдилась шепотков и слухов, ни у кого не было причины ожидать от неё большего, чем она заслуживала, – а заслуживала она, по мнению большинства людей, немногого. Когда она стала старше, у неё появились любовники. Альфонсо дразнил её по поводу них, но никогда не пытался усмирить её похоть – поэтому к тому времени, как Борджиа сделали брачное предложение, Санча стала весьма опытной. Она была страстной, и мало что могло испугать её настолько, чтобы она сдержала свои желания. Перед тем, как она отправилась в Рим, Альфонсо взял её руки в свои и сказал со своей самой неприятной ухмылкой: – Постарайся не стать шлюхой всего Рима. Твой брак должен выглядеть прилично. – Не думаю, что мне нужен весь Рим, брат, – отшутилась она своим обычным тоном дружеского поддразнивания. – О да, брат. Как я мог забыть? Она рассмеялась и обняла его. – Позаботься о себе. Она больше не увидит его до нападения французов – но пару раз он напишет ей, и она ответит, в подробностях рассказав в своих письмах сплетни, на которые, как она всегда знала, Альфонсо был падок, хоть и никогда не признался бы в этом. Её свадьба была фарсом, но она знала, что так будет лучше всего. Будь она законнорожденной и достойной руки Хуана, он бы вскоре устал от неё, как все мужчины устают от своих жён. А так он оставался её любовником, и она всякий раз помогала ему ощутить трепет приключения. Поэтому он не бросал её, и она была довольна – а возможно, и счастлива. Сказать, что она его любит, было бы чересчур. Санча никогда не была уверена, что знает, что такое любовь. Любила ли она своего брата? Возможно – а возможно, и нет. Ей нравилось манипулировать им, но она не хотела, чтобы с ним случилась беда. Да, она испытывала к нему тёплые чувства – но ведь он был её братом. Любила ли она Хуана? Она наслаждалась их плотскими утехами и тем, как они поддразнивали друг друга, часто думала о нём и порой испытывала неприятное раздражение, когда знала, что сейчас он с другими женщинами. Санча не считала, что этого достаточно, чтобы назвать её чувства любовью. Но любовь – всего лишь избитое выражение. Как и законность рождения. Она не была чувствительной к кривотолкам, её никогда не задевали чьи бы то ни было унизительные слова. Даже слова Хуана. В конце концов, в мире, которым правят мужчины, для женщин открыто так мало дорог – и Санча обнаружила, что если просто сохранять достоинство и оставаться собой, можно достичь многого. Однажды ночью, когда они с Хуаном спали вместе, она пробежалась пальцами по его обнажённому плечу и вниз по спине под одеялом. Затем её пальцы снова скользнули вверх и запутались в его волосах; задумчивыми тёмными глазами она рассматривала его черты, смягчившиеся во сне. Он что-то пробормотал и проснулся – и она улыбнулась ему нежной и слегка озорной улыбкой. Он думал, что владеет всем миром, и, возможно, он был прав – но когда он пылал страстью к ней, когда прижимал к себе её бёдра, когда бросал на неё через обеденный стол в общем зале горящие, временами почти умоляющие взгляды, она знала, что временами в некотором роде владеет им, и он зависит от её милости. Она не мечтала достичь с помощью этой власти чего-то невероятного; ей не хотелось причинить ему боль или даже стать единственной владычицей его мира. Но она наслаждалась тем, что эта власть у неё есть. Это было её реальное преимущество. Санча не знала, задумывалась ли бы обо всём этом, если бы была законнорожденной.