Рамки

      Она уже давно поняла, что людей с нетрадиционной ориентацией гонят. Просто потому, что они — другие. Просто потому, что в глазах гетеро, они — животные. Просто потому, что, черт возьми, они не запихивают любовь в какие-то глупые рамки. Она ещё совсем ребенок, и понять не может, почему ей так не нравятся эти слащавые принцы, которые трогают девчонок её возраста. Но почему она, со странным замиранием сердца, смотрит на сильных женских персонажей, мечтая стать такой же. Она уверена — любовь нельзя наработать или привить. Это чувство зарождается само, постепенно, когда понимаешь, что тебе нужен этот человек. Все люди вокруг кричат, что любовь — это прекрасно. Но в это же время, девочка слышит по телевизору, что сегодня расстреляли членов ЛГБТ-сообщества. Любовь — для них что-то святое, но для большинства, это просто продолжение рода. Почему же они запрещают другим любить? — Интересно, — ей уже целых тринадцать лет. То число, которое она всегда считала счастливым. Принятие своей ориентации, как ни странно, пришлось как раз на этот возраст. Девчонка стоит коленями на диване, уперев руки в бока, и, слегка щурясь, оглядывает свою работу: она повесила огромный плакат с персонажем, которого считала кумиром и идеалом во всём. Тара Чамблер, «Ходячие Мертвецы». Да, это тебе не Ханна Монтана в примерах для подражания. Девочка падает на кровать, закинув руки за голову, и продолжает придирчиво разглядывать постер. Пожалуй, единственное, что радует глаз в этой надоевшей ей уже комнате. — Тара-Тара, — тянет её имя, словно пробуя на языке. Что забавно, она даже своё обрезала так, чтобы было похоже. Тара и Таша, вот тебе и разница в одну букву. — Интересно, а тебя гоняли за лесбиянство там, в твоём мире? Невольно вспоминаются все те, с кем Чамблер взаимодействовала. Губернатору, который Филип, который Брайан, кажется, было пофиг. Тариным родственникам — тоже. Рик и его группа внимания не заостряли, а Юджин даже умудрился глаз положить. К тому же, у неё было аж две девушки, и это ведь всего за несколько сезонов! Девчушка тяжело вздыхает. Она — не Тара. Она вовсе не милая, наивная, не смелая и упорная. Нет, она не такая. Ей не хватает сил даже признаться близким, что она одна из тех, кого её же отец назвал «животными». И девушек у неё не было, смелости так и не набралась. Но Тара смотрит на неё с плаката ласково, с улыбкой. Просто клочок бумаги — натяни его, и порвется. Однако, он успокаивает девочку, и она прикрывает глаза. Что с ней сделают, когда узнают? Наорут? Может, отлупят? Животным ведь нет места в этом мире, верно? А так хочется, чтобы не было тайн. Хотя-бы от кого-нибудь ничего не скрывать. Ну хоть один гребаный человек, который будет знать всё, без утайки. Ноги сами её несут на кухню. Босиком, по холодному полу, шаркая о ламинат. Там, в кресле сидит женщина. Укрывшись тремя пледами, она не сразу, но отрывает взор от телефона, с немым вопросом глядя на дочь. Та, худосочная, бледная, с жаром, который вызван болезнью, лохматая и нервно теребящая футболку, стоит в проходе, мутноватым взглядом прожигая женщину. Слова подобрать трудно, ещё сложнее — произнести их. Признаться сейчас, сбросить маску, прекратить играть роль «нормальной». Потому что она — и есть нормальная. Потому что рамок у любви нет. Потому что Тара, и многие другие, смогли признаться, и она тоже сможет. — Мам, мне надо кое-что сказать. Дело в том, что я...